Миссия Поиск Журнал Кино Книжный магазин О магазине Сообщества Наука Спасибо!

Забор
Творчество
Профиль
Френд-лента
Лента сообществ
Публикации

Друзья:

Марина Мартова

Ученик

После утренней молитвы Томас предавался созерцанию. Раньше это казалось ему преступной тратой времени - ведь можно было бы воздавать хвалу Создателю, читать и переписывать восхищения достойные манускрипты, где говорится о чудесах, о тайнах веры, основах богословия и сложностях силлогистики. Только теперь, поскитавшись по городам за универсальным доктором, он впитал его мудрость. Весь этот мир следовало увидеть как чудо, сотворённое Единым, посредством первых и последующих причин.

Здешняя весна даже его учителю казалась поздней и холодной. Томас, юноша крепкий и крупный телом, но привыкший к жаркому южному солнцу, отчаянно мёрз, однако всё же упорно вглядывался - и в серенькое небо, и в распускающиеся почки на деревьях, и в распаханные поля, которые давно уже боронил усердный крестьянин. Всё свое отрочество он жаждал чудес, ловил самые невероятные слухи о случившемся в соседних монастырях, с детским восторгом рассматривал на стенах изображения из жизни святых и мучеников. Только встреча с учителем утолила эту жажду. Доктор сам был чудом. Его всеохватывающие познания, его доброта и терпение настолько превосходили то, что видел юный Томас от родного отца, насколько Отец Небесный был выше всего земного. Даже медлительность и тугодумие монаха, над которыми смеялись его порывистые соотечественники, он учил обращать во благо - возвращаться, перечитывать, усматривать причины и следствия.

- Не ищи чудес, - говорил учитель, - не моли о чудесах. Всё, что ты видишь - уже чудо.

И в самом деле, разве старания крестьянина, добывавшего, согласно заповеди, хлеб в поте лица своего, не были достойны уважения и восхищения?

Но монаху тоже пора было идти на свою ниву. Всё утро они с учителем готовили щелочную соль, смесь для которой уже стояла в сосуде из-под вина. Сначала фильтровали, потом выпаривали в котелке, покуда вся жидкость не улетела. Печь для перегонки доктор в своё время сделал сам, не доверяя наёмным рукам. Солнце уже шло на закат, щёлочи надо было остыть, и доктор отослал Томаса к его манускриптам, а сам уединился для того, чтобы продолжать Великое Деяние. Причиной этого не было желание скрыть что-то от ученика. Томас сам переписывал рукопись учителя, в которой подробно рассказывалось о восстановлении металлов от порчи и греха. Просто Деяние требовало огромной сосредоточенности и терпения в совершении возгонок, перегонок и растворений, а монах был неловок в движениях и мог что-то разлить или отвлечь учителя неожиданно пришедшим на ум вопросом.

Однако комментарии на Боэция сегодня упорно не желали выходить из-под пера. И ведь Томас твёрдо помнил, что собирался написать, и что ещё надлежит обдумать. Но сама мысль о том, что рядом происходит Великое Деяние, а он не может даже увидеть его, лишала душу покоя. В конце концов, дверные петли в доме учителя он сам недавно щедро смазал гусиным жиром, чтобы их скрип не мешал занятиям. Если тихонько подойти и поглядеть в щёлочку, это не отвлечёт доктора.

Томас снял тяжёлые башмаки, и осторожно спустился вниз, к внутреннему дворику, куда не выходило ни одно окно. Осторожно выглянув, он увидел, что учитель уже насыпал горячие угли в печь философов. Совсем рядом с дышавшей жаром печью стояла сияющая фигура. Это было странное создание, похожее на человека. Оно поставило на треножник сосуд и, равномерно помахивая дощечкой, начало раздувать угли. Спустя некоторое время, когда содержимое сосуда раскалилось докрасна, оно сняло его, словно бы вовсе не боясь обжечься, и поставило на землю. Несомненно, это был ангел, существо разумное и бессмертное, хотя определить в точности его чин и разряд ученик затруднялся.

Томас отступил назад, в сумрак старого дома. Его переполняли гордость за учителя и горькая обида за себя. Доктору в его Деянии служат ангелы, это несомненно. Но почему ему не позволено их видеть? Он сочтён недостойным? Или не прошедшим до конца учения?

Совсем рядом нечто великое и прекрасное, а ему не позволено быть к этому причастным.

Ни за вечерней трапезой, ни в последующие несколько дней Томас не решался заговорить с учителем об увиденном. Только молился, прося послать ему смирение. Но молитва его вряд ли была услышана. Теперь когда доктор говорил ему о великом чуде тварного мира, это казалось монаху злой насмешкой. А учитель, поглощённый Великим Деянием, всё чаще отсылал его к рукописям, и ничего не замечал. Даже того, что ученик плачет, как оставленное дитя, над пустыми листами в тишине покинутого доктором дома.

Прошла седмица. Этим утром Томас впервые проснулся не затемно, а в лучах восходящего солнца, яркого, готового, наконец, обогреть всю землю. Он долго молился, прося теперь не только о смирении, но и о прояснении разума. За трапезой учитель сказал ему, что они идут отбеливать полученные квасцы. Томас немного замешкался, и, придя во дворик, увидел, что учитель уже засыпает угли в печь для перегонки, а на двух колодах лежит металлическое создание. Внутренность его была открыта, и там поблескивали шестерёнки, валы и ещё какие-то механические устройства, назначения которых он никогда не понимал. Ангел! Его ангел!

- Что это, учитель? - спросил он, попятившись.

- Автомат, предназначенные для помощи в тех делах человеческих, которые надо производить точно и в срок, - спокойно ответил доктор.

Томас чувствовал себя так, словно у него отняли что-то бесконечно важное. Может быть, душу?

- Но ведь вы, учитель, сами говорили мне, как прекрасен человек, как чудно приспособлены его члены для точных и совершенных движений. Не кощунство ли - создавать подобие всего этого?

- Господь дал нам не только тело, но и разум, позволяющий понять, как совершаются движения, и как можно их воспроизвести. Дары, которые он нам оставил, трудно исчислить. Подумай сам, не дурно ли делать из того, кто, как ты, создан по образу и подобию Божьему, своё орудие? И не лучше ли обойтись автоматом? Ты исправно помогаешь мне в опытах, и это хорошо, поскольку монах должен упражняться в послушании. Но, переливая раствор, ты думаешь об Аристотеле, и я не знаю, что направлено в этот миг вернее - моя воля или твоя. Рассуди...

Томас нагнулся и судорожно схватил кочергу, словно боясь передумать. Первый же его удар смял и согнул металлическое создание, но он бил и бил, не останавливаясь. Зубчатые колёса, кусочки дерева, обломки металла, осколки стекла летели во все стороны, он даже не уворачивался от них. Закончив, он опустился на колени и, посмотрев на учителя, зарыдал.

- Иди к себе, - печально произнёс доктор.

Томас ушёл, а на колени встал уже его учитель. Он молился.

- Господи, прости, что мне приходится вернуть тебе этот бесценный дар. Он помог бы сынам человеческим не делать из твоих творений говорящие орудия. Но Томас больше меня похож на обычных простецов, которых ты любишь. И я боюсь, что и они испугаются кощунства, которое лишит их возможности видеть вокруг чудеса.

Тебе ведомо, что ученика вела его гордыня, его маловерие, но ведь и любовь к тебе, Господи. Будь к нему милосерден, как ты был милосерден к его небесному покровителю, своему апостолу. Спаси душу Томаса. Не потому, что я люблю его как сына. Не потому, что он из тех избранных, что, спасшись, спасут вокруг себя тысячи. Нам ведь сказано, что ты не желаешь гибели ни одного грешника. Помоги, пусть то, что случилось, не собьёт его с пути.