������������� ������     

Я вздрогнул и резко обернулся.  Туман проделывает странные штуки со
звуком -  должно быть,  поэтому мы  не  слышали уже  почти нагнавшую нас
подводу,  запряженную двумя черными быками. Впрочем, дорога была ровной,
а колеса телеги,  очевидно,  хорошо смазанными и вращались без малейшего
скрипа.  Подводой правил немолодой,  лет под пятьдесят,  но еще крепкий,
плотного сложения мужик с круглым лицом,  носом, похожим на бесформенную
нашлепку,   и  скошенным  подбородком,  добавлявшим  шарообразности  его
голове.  Он был безбород, что не очень часто встречается среди крестьян,
особенно пожилых;  обширная розовая плешь  на  макушке контрастировала с
загорелым лицом -  как видно,  обычно он носил головной убор,  но сейчас
был без него.  Крестьянин явно был из зажиточных, насколько это возможно
по  нынешним временам;  я  обратил внимание на его добротные,  смазанные
салом  сапоги.  Позади него,  примостившись на  каких-то  тюках,  сидела
крестьянка  примерно  того   же   возраста,   в   цветастой  косынке   и
темно-красной вязаной кофте -  должно быть, его жена, а может, и сестра,
ибо круглым лицом и плотной фигурой она весьма походила на возницу.
     Мне  не  слишком понравилось его  фамильярное обращение -  но,  как
видно,   после  недели  ночевок  в  лесу,   да  еще  шагающий  пешком  с
навьюченными на плечо сумками, я не очень походил на дворянина, несмотря
даже на свой рыцарский меч.  Однако возница смотрел на меня,  приветливо
улыбаясь; добродушные морщинки лучиками разбегались от уголков его глаз.
Я   подумал  с  внутренней  усмешкой,   что  чересчур  быстро  привык  к
непринадлежащему мне статусу "господина барона".  К  тому же на эту тему
существует поучительная байка  о  том,  как  наемник  из  числа  младших
сыновей спрашивает своего товарища по оружию,  простолюдина: "У тебя еще
осталась вода во фляге?"  "Конечно,  братан!"  -  отвечает тот.  "Как ты
обращаешься к дворянину,  холоп?!" "Виноват,  мой господин!  Ни капли не
осталось, мой господин!"
     - На восток-юго-восток,  -  ответил я,  предпочтя, тем не менее, не
вдаваться в подробности с незнакомцами.
     - Куда-куда? - не понял крестьянин.
     - В основном на восход и немного к полудню,  - пояснил я, вспомнив,
как это называют в народе.
     - А,  это  по  левой  дороге лучше,  -  в  подтверждение своих слов
возница махнул вперед длинной палкой,  которой погонял быков.  -  Вторая
потом совсем на полдень забирает. Далеко идти-то еще?
     - Далеко.
     - А где ж ваши кони?
     Это уже звучало,  как прямая издевка,  но я,  снова взглянув в  его
бесхитростно-добродушное  лицо,  предпочел  пожать  плечами  и  спокойно
ответить:
     - Превратности войны.
     - Да,  да,  -  покивал крестьянин, - такие уж времена нонче. У меня
вон тоже коня свели...  Ну,  коли далеко, садитесь, подвезем. Нам тоже в
ту сторону.
     Быки -  не лошади, скорость у них не больше, чем у пешехода, а если
тот торопится, то и меньше - но, конечно, ехать приятнее, чем целый день
топать на своих двоих.  Мы поблагодарили и забрались на телегу.  Возница
прикрикнул на  своих быков,  и  подвода возобновила путь,  сворачивая на
левую дорогу.
     - И вам ноги не бить,  и нам,  коли что, спокойнее, - рассудительно
продолжал крестьянин.  -  Ты-то вон,  я гляжу,  при оружии, а на дорогах
ноне мало ль кого можно встренуть...
     При оружии был не только я,  но и  Эвьет -  после Лемьежа я  уже не
пытался забрать у  нее арбалет,  да  и  неудобно мне было бы  его нести,
учитывая  переброшенные через  плечо  сумки  (теперь  я,  наконец,  смог
поставить их  на пол телеги).  Но,  как видно,  возница считал,  что она
исполняет при  мне  роль оруженосца;  ему  не  приходило в  голову,  что
девочка может сама владеть настоящим боевым оружием.
     - Меня Жеромом кличут,  -  представился возница.  -  А  это  Магда,
супружница моя.
     - Дольф, - ответил я. - А это Эвелина.
     - Дочка?
     - Племянница.
     - А свои есть?
     - Нету,  -  ответил  я,  надеясь,  что  его  словоохотливость скоро
иссякнет.  Мировоззренческие диспуты с  деревенщиной никак не  входили в
мои  планы.   Не   потому,   разумеется,   что  эти  люди  были  низкого
происхождения -  в этом смысле зажиточный крестьянин еще мог бы смотреть
свысока на сына нищенки -  а  потому,  что я  прекрасно представлял себе
интеллектуальный и  образовательный уровень подобной публики.  Но Жером,
похоже, был рад новому знакомству и замолкать не собирался:
     - Нам вот с  Магдой тоже господь детей не дал...  А я теперь думаю,
может,  оно и к лучшему.  А то,  чай,  уже сложили бы где-нибудь головы,
детушки-то... Времена-то нонче совсем худые...
     Меня  всегда  поражала патологическая склонность людей  произносить
очевидные банальности.  Скажем,  входя с дождя в мокрой насквозь одежде,
или, наоборот, выйдя под ливень, непременно констатировать: "Ну и льет!"
Как будто для кого-то  это новость.  Или рассуждать о  худых временах на
двадцать первом году гражданской войны.
     Жером  продолжал и  дальше  вещать  что-то  там  о  тяжкой жизни  в
деревне,  но  я  быстро перестал его слушать.  Ровный неторопливый голос
старика навевал на меня сон - особенно с учетом того обстоятельства, что
в  минувшую ночь  я  спал  не  слишком хорошо.  Сидевшая напротив Магда,
похоже,  уже дремала -  во всяком случае,  глаза ее были прикрыты,  и  в
разговор она не вмешивалась.  Я уже совсем было начал клевать носом, как
вдруг  до  моего  сознания донеслась фраза  "...в  Комплен вот  теперича
едем..."
     - В Комплен? - переспросил я, мигом стряхнув с себя дремоту. У меня
мелькнула мысль, что эти двое в своей деревне могли до сих пор не знать,
что случилось с Компленом.
     - Ну да,  - невозмутимо подтвердил Жером. - Говорю же, в деревне-то
ноне совсем не жизнь. А в Комплене теперича все дома свободны, селись-не
хочу!  Всю жизнь мечтал в  город перебраться.  Это ж  удача какая,  грех
такой шанс упускать!  Говорят, там и наследников не осталось почти, мало
кто из родичей компленцев в других местах жил...
     - И много таких... переселенцев? - поинтересовался я.
     - Будет много,  как до  всех дойдет,  -  уверенно заявил старик.  -
Только заправлять станут те, кто первыми обоснуются и места застолбят.
     - В  бургомистры метишь?  -  усмехнулся я,  а  перед глазами у меня
встал образ компленского бургомистра (если это и  в  самом деле был он),
повешенного вниз головой на городской виселице.
     - Нет, зачем нам так высоко... Это пущай кто шибко грамотный. А нам
бы торговлишку свою открыть...
     - И чем торговать собираешься?  -  я, конечно, не мог поручиться за
содержимое всех тюков,  но  не похоже было,  что на телеге везут что-то,
кроме самого простого домашнего скарба.
     - А мясом,  -  ответил Жером. Слово "мясо" применительно к Комплену
опять вызвало у меня совершенно однозначные ассоциации,  и я поморщился.
Старик,  сидевший ко мне спиной,  этого не видел.  - Вишь, бычки-то? Вот
они первые на мясо и пойдут.  Скажи,  умнО придумано? - продолжал Жером,
довольный своей сметливостью.  -  Мой товар меня же до места и везет,  а
как  довезет  -  на  прилавок  ляжет.  Без  убытку,  значит.  А  они-то,
сердешные, и не догадываются, куда и зачем идут...
     Последняя фраза была произнесена все тем же добродушным тоном,  без
злорадства,  но  и  без  жалости.  "Жизнь -  забавная штука,  верно?"  -
вспомнился мне Гюнтер.
     - На двух быках большого капитала не сделаешь, - заметил я вслух. -
Потом-то откуда товар брать будешь?
     - Так известно, откуда - из деревни.
     - Из твоей?
     - Из всякой, откуда привезут.
     - Но если в деревнях все так плохо - зачем им везти мясо в город?
     - Затем, что в деревне его разве что в убыток продать можно. Только
в городе нормальную цену дадут.
     - А что, в твоей деревне много еще скота осталось?
     - Да нет, мало совсем. Я ведь говорил уже...
     - Ну и? - попытался я воззвать к его логике.
     - Что "и"?  Это ж хорошо! Когда торгуешь тем, чего мало, цену какую
хошь можно ставить.  Только деревенские так не  догадаются,  им  бы хоть
что-то выручить...  -  сам он,  очевидно,  уже считал себя городским,  и
проблемы бывших земляков его не волновали.
     - А если скотины совсем не останется?
     - То  есть как это не  останется?  Всегда была,  а  теперь вдруг не
останется?
     - Так ведь война же.
     - А что война? Война - она двадцать лет война...
     Я мог бы продолжать этот спор и дальше,  в частности, объясняя, как
именно и  в  какую сторону менялась ситуация за  эти  двадцать лет -  но
решил  не  длить  бесполезное  занятие.  В  конце  концов,  даже  в  том
маловероятном случае,  если  бы  мне  удалось  его  убедить -  он,  чего
доброго,  раздумал бы ехать в  Комплен,  и нам пришлось бы топать дальше
пешком.  Поэтому я просто пожелал ему успехов в бизнесе, стараясь, чтобы
мой голос не  звучал иронически.  Он с  достоинством поблагодарил,  явно
довольный победой в дискуссии.
     Справа  из  тумана  надвинулась  темная  стена;   затем  проступили
очертания отдельных деревьев,  росших ближе к обочине.  Дорога и в самом
деле огибала лес. Жером, наконец, замолк; хоть мы и ехали в объезд, а не
через сам  лес,  места были  опасные,  и  прислушиваться здесь было куда
полезнее,  чем шуметь.  Теперь туман был нам только на руку - разбойники
предпочитают хорошо разглядеть противника, прежде чем нападать - однако,
как  назло,  именно теперь он  начал истаивать,  и  вскоре воздух совсем
прояснился.  Небо,  впрочем,  оставалось уныло-пасмурным,  но  на  смену
утреннему холоду постепенно приходила теплая тяжелая духота.
     Некоторое  время  спустя  мы  миновали  очередных повешенных;  семь
мертвецов висели в  ряд  вдоль  дороги на  соседних деревьях,  росших на
окраине леса.  Казнью,  похоже, руководил эстет: ветви на каждом дереве,
естественно,  росли  по-разному,  но  длины веревок были  подобраны так,
чтобы все трупы оказались на  одной высоте.  Все они были мужского пола;
самому младшему было лет четырнадцать, старшему, с длинной белой бородой
- не  меньше шестидесяти.  Трое были захвачены ранеными -  на их грязных
рубахах,  коими палачи побрезговали, темнели бурые пятна засохшей крови;
один из них висел к  тому же с окровавленной культей вместо правой руки.
Думаю, победителям пришлось поторопиться, чтобы повесить его прежде, чем
он истечет кровью.  Птицы уже выклевали мертвецам глаза, лица посинели и
распухли,  но  все же казнь состоялась не слишком давно -  меньше недели
назад.  Меня  это  зрелище порадовало:  населенных пунктов поблизости не
было,  и  почти наверняка казненные были  изловленными в  этом  же  лесу
грабителями.  А то,  что их так и не сняли,  скорее всего, означало, что
выживших сообщников у  них не  осталось.  Вероятно,  Жером подумал то же
самое,  потому что,  когда мы миновали перекресток с дорогой, выходившей
из чащи и уводившей прочь от леса,  на северо-восток, у него не возникло
желания туда свернуть.
     Еще около трех часов мы ехали в  молчании,  всматриваясь в сплошную
стену леса;  однако более нам не попадалось ничего примечательного. Было
по-прежнему тихо и безветренно; лишь изредка где-то в чаще перекликались
птицы.  И все же -  возможно, из-за особенностей освещения в этот хмурый
день и висевшей в воздухе духоты -  лес казался каким-то особенно темным
и угрюмым, и я не мог отделаться от ощущения исходящей от него угрозы.
     - Долго еще  этот лес  тянется?  -  спросил я  у  Жерома,  явно уже
ездившего этой дорогой.
     - Теперича уже недалече,  -  ответил тот,  -  скоро уж  должны быть
Черные Грязи, а там и лесу конец, дальше полем поедем.
     И  в  этот  момент  Эвьет  предупреждающе  толкнула  меня  ногой  и
принялась быстро взводить лежавший у нее на коленях арбалет.
     - Что?  -  спросил  я  практически одними  губами,  тщетно  пытаясь
разглядеть опасность среди густой листвы.
     - Это была не птица, - ответила девочка так же тихо.
     Я  попытался  припомнить  птичий  крик,  прозвучавший за  несколько
мгновений до этого;  ни мне,  ни, очевидно, крестьянам он подозрительным
не показался.  Но у  меня не было сомнений,  что Эвелине с ее трехлетним
опытом выживания в  лесу стоит доверять.  Черт,  как это некстати...  и,
главное,  что мне делать со свидетелями в лице Жерома и Магды? Но, может
быть,  этот клич был отбоем,  а не призывом к атаке?  В конце концов,  с
одинокой крестьянской телеги много не возьмешь...
     Увы.  Не прошло и минуты, как из лесу показались люди и направились
наперерез быкам.  Они не бежали, а шли уверенно и спокойно, как хозяева,
понимая,  что деваться нам некуда.  Естественно,  у  каждого из них было
оружие -  лук в  сочетании с  заткнутым за пояс ножом,  короткий меч или
палица,  но их вооружение меня не волновало - волновало исключительно их
количество.  Сначала вышли разом трое,  за  ними четвертый...  хорошо бы
этим все и  ограничилось...  пятый -  ну,  учитывая арбалет Эвьет,  тоже
приемлемо...  а вот и шестой,  это уже хуже.  Едва ли,  конечно,  у него
хватит  смелости драться после  смерти  остальных -  а  вот  убежать он,
скорее  всего,  успеет.  Может,  хозяев  телеги  мне  и  удастся убедить
молчать,  а этому тогда уже рот не заткнешь... "Без команды не стреляй",
- тихо  сказал  я  Эвелине.  Девочка  коротко кивнула,  пристраивая свой
арбалет так,  чтобы он не был виден за бортом телеги,  пока не подойдешь
вплотную.  Жером  бросил на  меня  через  плечо растерянно-выжидательный
взгляд,  словно полагал,  что  я  сейчас выхвачу меч и  с  боевым кличем
брошусь один на шестерых. "Главное - спокойствие", - сказал я ему.
     - Стой,  хозяин,  -  с улыбочкой произнес ближайший из разбойников,
долговязый детина  с  грязными космами рыжих  волос  и  изрытым оспинами
лицом. На плече он держал внушительных размеров самодельную дубину.
     - А  вы  кто  такие,  чтобы мне указывать?  -  сварливо откликнулся
Жером, хотя, конечно, все прекрасно понимал.
     - Сборщики дорожной пошлины, - нагловатая улыбочка рыжего стала еще
шире.
     - Что-то я сомневаюсь,  что господин барон нанял такого,  как ты, -
ответил Жером,  имея  в  виду,  очевидно,  феодала,  которому официально
принадлежали эти земли.
     - Господин барон далеко, а мы близко, - детина и двое его товарищей
встали поперек дороги.  Быки  послушно остановились,  не  дожидаясь даже
команды возницы. Еще трое разбойников - двое из них с луками - держались
сбоку и чуть поодаль; они, вероятно, уже заприметили мой меч и, несмотря
на    численный   перевес,    предпочитали   использовать   преимущества
дальнобойного оружия.  Луки с  наложенными на  них стрелами они пока что
держали полуопущенными,  не  натягивая тетивы -  но  сделать это могли в
любой миг.  То,  что мы с Эвьет одеты не по-крестьянски,  они,  конечно,
тоже уже заприметили.
     - Что  везете?  -  продолжал допрос  рыжий,  вразвалочку подходя  к
телеге.
     - Ничего не везем,  -  огрызнулся Жером. - Скарб домашний да шмотки
женины. Вам это всё в лесу всё одно без надобности.
     - Прямо  обидно  слышать  такое  пренебрежение!  -  покачал головой
детина,  пошевеливая дубиной.  -  Мы-де в  лесу живем,  травой питаемся,
корой  подтираемся...  Вот  и  благородный господин,  небось,  тоже  нос
воротит?  -  обратился он  уже  ко  мне,  в  то  время как  один из  его
подельников,  зайдя слева,  уже  по-хозяйски развязывал один  из  тюков,
легко преодолев вялое сопротивление Магды.  -  Вы бы,  господин хороший,
мечик-то в сторонку отложили.  А то,  неровён час,  кто поранится,  -  в
подтверждение его  слов луки со  стрелами приподнялись,  поворачиваясь в
мою сторону.
     Ну что ж - коли разбойники признали меня благородным господином, на
этом и  сыграем.  У меня возникла мысль,  как можно решить проблему,  не
оставляя ненужных свидетелей.
     - Я  буду  говорить только с  вашим главным!  -  надменно заявил я,
чувствуя, что верховодит здесь не этот рыжий клоун. - Кто атаман?
     - Ну  я  атаман,  -  откликнулся разбойник,  стоявший с  коротким и
широким мечом на поясе между двумя лучниками.  Он был старше остальных -
пожалуй,  того же возраста,  что и Жером, ростом ниже обоих стрелков, но
коренастый и  жилистый.  Левый глаз  закрывала повязка из  простой серой
ткани; клочковатая борода с проседью воинственно топорщилась.
     - У меня к тебе предложение,  -  сказал я.  -  Чтоб не было лишнего
кровопролития,  давай отойдем с тобой подальше в лесок да потолкуем один
на один, как мужчины. Если ты жив останешься, забираешь всю добычу. Ну а
уж если моя возьмет -  твои ребята разворачиваются и  уходят,  а  мы без
всякого ущерба едем дальше. Ну что, согласен?
     Если бы он согласился,  у него, разумеется, не было бы ни шанса, но
откуда ж ему об этом знать...
     - Тю!  -  протянул, однако, атаман, приподнимая незакрытую повязкой
бровь.  - Нешто я совсем башкой ударенный? С чего вдруг мне с тобой один
на один биться, коли у тебя больше никого, а нас шестеро?
     Что  ж  -  как  сказали  бы  мои  товарищи  по  воровскому детству,
примененный мной приемчик и  впрямь был  дешевой разводкой.  Хотя иногда
такое все-таки срабатывает.
     - Что, боишься? - попытался я все же спровоцировать его перед лицом
его подчиненных.
     - Ты, господин хороший, свои рыцарские штучки брось, - презрительно
сплюнул одноглазый. - Как говаривал наш капитан, бойцы бывают двух видов
- умные и мертвые. А я, как видишь, живой.
     - Пьетро!  - воскликнул вдруг наш возница, поворачиваясь к атаману.
- Никак, ты? А я думаю, чего мне твой голос знакомый?
     - Жером!  -  удивленно  отозвался одноглазый и  зашагал  к  телеге,
разводя руки в обнимающем жесте.  -  Отставить, ребята, это ж мой старый
армейский кореш! А я тебя без бороды и не признал!
     - А я тебя!  Глаза-то уж к старости не те,  что раньше, а ты стоишь
там себе в тенечке, да еще повязка эта... Кто тебе глаз-то?
     - Ой,  да это...  - атаман досадливо поморщился - ему явно хотелось
соврать что-нибудь героическое,  но в присутствии подчиненных,  знавших,
как было дело,  он не решился.  -  Это, вишь ты, такая глупость вышла...
дрова в  костер подкладывал,  ну искра прямо и стрельнула...  Двенадцать
лет на войне и хоть бы что, а тут вот...
     - Да,  не повезло тебе,  -  кивнул Жером,  слезая на землю.  Старые
приятели обнялись,  хлопая друг друга по спинам.  Дальше пошел обычный в
таких  случаях обмен  репликами в  стиле  "А  помнишь...  А  ты-то...  А
сам-то..." Для меня солдатское прошлое Жерома оказалось неожиданностью -
уж больно штатский у него был вид.  Прочие присутствующие вынуждены были
довольствоваться ролью свидетелей встречи боевых товарищей,  и,  похоже,
роль эта всех тяготила.  Разбойники переминались с ноги на ногу,  бросая
тоскливые взгляды на  телегу и  явно чувствуя себя в  дурацком положении
из-за,  похоже, уплывшей от них добычи. Магда, уже снова завязавшая свои
тюки,  злобно зыркала из-под платка на них в  ответ (за все время нашего
знакомства она  все еще не  сказала ни  слова).  Мы  с  Эвьет обменялись
короткими взглядами и  без  слов поняли друг друга:  расслабляться рано.
Во-первых,  нас-то  двоих не связывали с  Пьетро никакие сентиментальные
воспоминания.  А  во-вторых,  кто сказал,  что пятеро бандитов не  могут
пойти  против  своего  главаря,  если  тому  вздумалось оставить их  без
"законного" приза?
     - А и разжирел ты,  брат,  на домашних харчах,  - усмехался Пьетро,
хлопая Жерома по затянутому кушаком тугому животу.
     - Да какое там, - отмахивался тот, - в деревне нонче разве харчи...
В  город вот перебираюсь,  оттого бороду и обрил.  А это компаньон мой с
племянницей, - вспомнил он, наконец, про нас.
     - Богатый  компаньон-то?   -  как  бы  между  прочим,  похохатывая,
осведомился Пьетро. Я напрягся.
     - И,  какое  там  богатство!  -  махнул рукой Жером,  посмеиваясь в
ответ.  -  Меч один да гонор.  Зато в  городе все знает,  к нужным людям
вхож, не нам, сиволапым, чета... А ты, стало быть, тут промышляешь?
     - Есть маленько,  - лыбился Пьетро. - Ну, как мы тогда разошлись, я
много где  был,  пока тут не  осел...  Тут прежде хорошо было,  покойно.
Старому барону-то все было до задницы, он и из замка-то своего, поди, не
вылезал,  не  то что там облавы какие делать.  А  как он помер,  замок и
вовсе пустой стоял, а управляющему тем паче нас тревожить резону нет. Мы
ж ему,  почитай,  как родные. Спросят: "Отчего недостача?" "А разбойники
на сборщиков подати напали!" А так ли,  нет - поди разберись... А теперь
вот худо стало -  сынок баронский из армии вернулся, ему там где-то руку
ажно по плечо оттяпали,  вот он и злющий, как собака. В стране, говорит,
бардак,  так хоть на  своих родовых землях порядок наведу.  Замучил уже,
аспид.  Рейды,  облавы...  На  стене замка специальный ящик для  доносов
повесил,   а  для  тех,   которые  неграмотные  -  специальную  комнатку
обустроил,  навроде исповедальни,  чтобы,  значит,  все рассказать можно
было,  лица не открывая.  Ну,  людишки и обрадовались:  у кого на соседа
какая  обида  -   сразу  донос,  связан,  мол,  с  разбойниками,  али  с
грифонцами...  грифонцев он еще пуще,  чем нас, ненавидит, это ж они ему
руку-то  оттяпали...   ну  а   там  под  пыткой  кто  ж   не  сознается?
Перепытал-перевешал  уже  кучу  народа,  только  до  нас  все  никак  не
доберется,  -  довольно заключил Пьетро и добавил, хитро прищуриваясь: -
Висельничков-то видел по дороге?
     - А то как же, - кивнул Жером.
     - То не просто висельники!  -  поднял палец одноглазый.  - То была,
если хочешь знать,  стратегичная операция,  как  говаривал наш  капитан,
упокой господь его душу. Приблудились тут в нашем лесу какие-то беженцы,
не знаю уж,  откуда - может даже и грифонцы, а хоть бы и нет, мне-то что
за дело.  Приблудились, землянки себе вырыли, вроде как жить собираются.
На дороге не промышляли,  нет.  Ну да все равно,  к  чему нам тут лишние
людишки?  Вот я и отправил Антона в замок с доносом:  вот,  мол,  где та
самая  шайка укрывается,  каковую господин барон давно изловить хочет...
Ну а дружинники,  они долго разбираться не будут.  В лесу живут?  Живут.
Оружие есть?  Ну,  а  какой же  дурень сунется в  лес совсем без оружия?
Стало быть,  каждому по петельке. Те, не будь дураки, отбиться пытались,
ну да где ж им супротив баронских-то умельцев... У них, у беженцев этих,
еще девки какие-то  были,  но их дружинники с  собой увезли.  Сказывают,
господин молодой барон  девок пытать-казнить самолично любит,  даром что
однорукий... А Антон еще и награду получил, что за нас была обещана - не
обманул барон,  цельных полста крон уплатил до  гроша!  Мы их,  вестимо,
по-братски поделили...  Так что, Жером, как говорил наш капитан, мир его
праху, с юридичной точки зрения меня с ребятушками на свете уже нет. Это
ж  мы  там  на  деревьях  висим,  лихим  людям  в  назидание,  добрым  в
ободрение...
     - Хитер ты,  Пьетро,  хитер,  - покачал головой Жером. - Долго жить
будешь.
     - А добрым людям ободрение ой как нужно! - продолжал атаман. - А то
в  последнее время  совсем уж  худо  стало:  по  дорогам одни  баронские
дружинники рыщут,  а  простые  путники лучше  крюк  в  три  дюжины  миль
сделают,   чем  мимо  леса  поедут...  А  теперича  едет  путник,  видит
удавленничков,  и  на душе у  него светло и  радостно:  закон и порядок,
стало быть, торжествуют, и можно ехать дальше без опасения... Признайся,
ведь и ты так подумал, а?
     - Твоя правда, - со смешком признал Жером.
     - Ну,  вот видишь.  Кабы не  моя стратегичная хитрость,  мы бы и  с
тобой не свиделись.
     Круглое   лицо   крестьянина   расплылось   в   очередной   улыбке,
выглядевшей,  впрочем,  несколько принужденно - Жером явно не считал эту
встречу такой уж необходимой.
     - Ты  уж  смотри,  не подведи старого друга,  -  добавил Пьетро уже
серьезно, с нажимом. - Не болтай почем зря, что нас тут встренул.
     - Знамо дело,  -  торопливо подтвердил крестьянин,  -  мне в  ваших
краях  и  задерживаться-то  не  с  руки,  я  ж  дальше еду...  и  спешу,
вообще-то...
     - Ну ладно, брат. Поболтал бы еще с тобой, да, гляжу, ребятушки мои
притомились, нас дожидаючи. Так что и впрямь, езжай себе с богом.
     - Да, да, поедем мы... Рад был свидеться...
     Когда  подвода  вновь  тронулась,  провожаемая  угрюмыми  взглядами
"ребятушек",  я  все  еще  не  чувствовал себя  в  безопасности и  сидел
вполоборота, чтобы видеть, что творится позади. Особенно меня беспокоили
лучники. Но никто не попытался стрелять нам в спину; Пьетро махнул рукой
в  сторону  леса,  и  спустя  считанные  мгновения  вся  банда  бесшумно
растворилась в чаще.
     - А ведь они собирались нас убить,  -  констатировал я. - Не просто
ограбить,  а убить всех.  И поступают так с каждым, кто попадает к ним в
руки, иначе барон быстро узнает, что шайка вовсе не уничтожена.
     - Да,  Дольф, - кивнул Жером, - вот ведь как вышло, а? Я тебя взял,
думая, что ты, коли что, меня спасешь, а получается, что я тебя спас...
     Я не понял, звучит ли в его тоне упрек, но поспешил заметить:
     - Я бы им без боя не дался.  Но обошлось без кровопролития -  вот и
хорошо... Не думал, признаться, что ты солдатом был.
     - А  то  как  же?  Десять лет  под  знаменами его светлости герцога
Йорлинга...  В  деревне-то и  тогда,  в начале войны еще,  житье было не
малина.  Вот я и записался...  думал,  может, богатство завоюю... а то и
титул...
     - И как тебя жена отпустила, - усмехнулся я.
     - А нешто этот дурень слушал?  - впервые подала голос Магда. - Я уж
говорила ему, уйдешь - ждать не буду...
     - Ну и?
     - Ждала, конечно, куда денешься? Где другого-то возьмешь? Он уходил
- мне уж тридцать годков стукнуло,  старуха совсем...  такая и  в мирную
пору кому нужна,  а  тут  еще мужики по  армиям разбежались...  Где твой
титул-то,  лыцарь недоделанный?  Скажи  спасибо,  живой  вернулся,  и  с
руками-с ногами...
     - Да нет,  поначалу-то оно даже и неплохо было,  -  ответил, словно
защищаясь,  Жером.  -  И  платили справно,  и добыча кой-какая бывала...
накопить,  правда,  ничего не выходило.  Не будешь же за собой целый воз
таскать.  Да и деньги тоже - только своих же в искушение вводить... Один
у нас такой правильный был, лишней кружки не выпьет, все откладывал - ну
его  прямо в  палатке ночью и  прирезали.  А  так -  пропьешь,  в  кости
проиграешь,  все  какое-никакое удовольствие.  Неровён час убьют завтра,
так и пропадет все впустую... А потом все хуже и хуже пошло.
     - Поражения?
     - Да и победы тоже бывали - а что толку? Нам жалованье задерживают,
говорят, у врагов возьмете. А им, ну, грифонцам то есть, то же самое про
нас говорят.  Вот и  выходит,  что кто кого ни побей,  а взять с побитых
нечего...  И  подкрепление тоже все жиже.  Сначала-то я  в большом полку
служил,  нами цельный граф командовал, и при ём рыцарей десять дюжин, да
к  ним легкие конники,  а  уж нас-то,  пехоты,  вообще без счету.  Через
четыре года  вполовину осталось,  это  вместе с  новыми-то.  А  потом на
Тагенхаймском поле нас собственная конница и стоптала,  и добро бы еще в
тумане,  а  нет,  при ясном солнышке...  Я  тогда чудом уцелел.  Кое-как
собрали новый отряд,  в нем и сотни не было. С тех пор уж я крупных битв
не видал,  все по глухомани какой-то рыскали. Засады, бывалоча, делали -
на обозы, на караваны... Встречали грифонцев такими же кучками: если нас
больше -  мы  их  гоняем,  если их -  они нас...  а  коли поровну,  так,
бывалоча,  просто сойдемся так,  чтоб  не  вплотную,  друг  друга облаем
по-черному,  ну и расходимся. Сегодня возьмем какую крепостишку поплоше,
завтра приказ -  уходить из  нее,  а  послезавтра опять велят ее  брать.
Зачем,  почему?  То начальство ведает,  а  нам знать не положено...  Под
конец уж нас шешнадцать оставалось,  жалованье мы уж и  не помнили когда
видали,  что у местных отберем,  тем и сыты - а у местных уж тоже по три
раза все отобрано... и офицеров давно не видали, окромя капитана нашего,
и  вестовых даже никаких со  штабными приказами...  И  вот наскучили нам
такие дела,  приступили мы к капитану,  говорим - мы, мол, его светлость
Ришарда безмерно уважаем,  но  пущай он  нам  или  платит,  или  идет  к
такой-то матери.  А  капитан нам -  мол,  недолго осталось продержаться,
идет новое перефар... рефармав...
     - Переформирование, - подсказал я.
     - Во-во,  оно самое, а там, мол, с новыми силами и победа недалече.
А пока - есть тут в округе грифонский замок, там в кладовых денег полно,
их  только взять и  осталось.  Слыханное ли дело -  вшешнадцатером замки
брать?  А он говорит, там оборонщиков еще меньше. Ну да - десяток их там
где-то  сидел,  такими силенками даже и  крепкие стены не оборонишь,  не
успеешь просто вовсюда,  да и не уследишь, ночью особливо. Ну, перелезли
мы в темноте через стену, этих, конечно, всех побили, ну и наших шестеро
полегло. А в замке всех сокровищ - пыль да паутина. Пожрать-выпить после
боя и то нечего. Тринадцать медных хеллеров только и нашли у порубанных.
Кажись,  они даже и не местные были,  ну, не дворянина тамошнего люди, а
просто забрались в замок,  что пустым после прошлых штурмов остался... В
общем,  плюнули мы в сердцах,  бросили наш флаг -  а до того дня всё его
сохраняли,  хотя уж он такой грязный и рваный был,  что не поймешь,  лев
там али грифон -  да и разбрелись в разные стороны.  Я свой меч в первом
же трактире продал,  чтобы было хоть на что домой добраться.  На том моя
воинская карьера и закончилась.
     - А что так,  поодиночке разбрелись?  - усмехнулся я. - Никому ни с
кем по пути не было?
     - Да,  веришь ли,  так за эти годы глаза друг другу намозолили, что
видеть больше не могли! Это ноне Пьетро обниматься лезет...
     - А капитан ваш, значит, в том последнем бою погиб?
     - Нет. Он рубака знатный был, с ним бы тем пацанам не совладать.
     - Так  Пьетро же  все  приговаривал,  мол,  земля ему  пухом и  все
такое...
     - Так Пьетро,  если хочешь знать,  его и  прикончил!  Мы  ж,  когда
расходиться решили,  так капитан сильно супротив был,  пускать не хотел.
Мечом  размахивал,  кричал,  что  порубает первого,  кто  дезертирничать
попытается.  И порубал бы,  верно -  один на один его бы никто из нас не
одолел,  а скопом лезть - так все равно кто-то первый под меч попадет, а
никому ж неохота. Да только, пока он разорялся, Пьетро к нему тихохонько
со  спины  подобрался,   ну  и...   Он  вообще-то  мужик  неплохой  был,
капитан-то.  Многим из  нас  жизнь не  по  разу спас,  и  Пьетро тому же
тоже...  Да только куда ж  это годится,  чтоб солдат забесплатно воевать
заставлять?
     - Это точно,  -  подтвердил я.  - Само слово "солдат" происходит от
названия  монеты  "сольдо",  которая  ходила  на  юге  еще  до  введения
имперской кроны.
     - Во-во, - важно согласился Жером.
     Спустя еще примерно час мы,  наконец,  добрались до  деревни Черные
Грязи. Деревенька, раскинувшаяся у границы леса, была совсем захудалая -
полдюжины нищих,  покосившихся,  вросших  в  землю  домиков  под  тощими
соломенными крышами.  Тем не  менее,  здесь жили люди;  какая-то бабка в
черных лохмотьях мотыжила огород, возились в грязи совершенно голые дети
лет  четырех-пяти (я  обратил внимание,  что  игрушкой им  служил старый
козлиный череп с одним рогом), а под грозящим вот-вот завалиться плетнем
храпел,  раскинув босые  ноги,  сухорукий рябой мужик,  судя  по  всему,
пьяный. Очевидно, это селение, хотя и расположенное у самой дороги, было
столь убогим,  что не  вызывало никакого интереса ни у  карателей,  ни у
мародеров.  У меня была мысль прикупить какой-нибудь еды, ибо мы с Эвьет
ничего не  ели с  прошлого вечера,  и  припасы у  нас закончились,  но я
понял,  что  в  лучшем случае здесь  можно рассчитывать на  какую-нибудь
обсиженную мухами  черствую краюху или  на  тарелку супа  из  лебеды.  Я
подумал,  что  война -  это инструмент отрицательного отбора.  Сильные и
смелые  истребляют друг  друга,  работящих и  зажиточных убивают,  чтобы
ограбить,  а  выживают самые ничтожные и  неприметные,  ущербные телом и
духом...
     Лес,  наконец,  остался позади;  теперь дорога тянулась по  чистому
полю.  Мы ехали еще некоторое время,  а  затем Жером свернул с  дороги в
траву,  остановил повозку  и  распряг быков,  которые тут  же  принялись
щипать зелень.  Но  проголодаться успели,  разумеется,  не  только быки:
Магда  развязала узелок с  нехитрой крестьянской едой  -  вареной репой,
серым ноздреватым хлебом,  и  несколькими головками лука;  из  отдельной
влажной тряпицы был извлечен полукруг козьего сыра. Явился на свет также
жбан с кисловатым ржаным напитком,  популярным в деревнях в жаркое время
(и,  что особенно ценно, безалкогольным, в отличие от схожего по рецепту
пива).  Меня,  естественно,  интересовало, пригласят ли к трапезе нас, а
если да,  то потребуют ли плату -  однако Жером, смачно откусив половину
репы,  с набитым ртом кивнул и нам:  ешьте, мол. Мы с Эвьет не заставили
себя упрашивать.
     После обеда крестьянин вновь запряг животных,  а затем обернулся ко
мне:
     - Просьбица к тебе, Дольф... Ты быками правил когда-нибудь?
     - Не доводилось, - усмехнулся я.
     - Ну,  тут  наука-то  нехитрая -  куда палкой хлопнешь,  туда они и
идут... А то меня с еды да с духоты разморило, вы бы на передке посидели
пока, а мы бы с Магдой покемарили... а?
     - Хорошо,  -  согласился я,  и мы с Эвелиной перебрались на передок
подводы,  а крестьяне улеглись на дне телеги, подстелив какие-то тряпки,
и,  похоже,  и  впрямь моментально уснули.  Я подумал,  что с их стороны
опрометчиво так доверять незнакомцам -  а впрочем,  желай мы им зла,  от
меча и арбалета им бы и в бодрствующем состоянии не защититься.  С моего
нового места открывался не  самый элегантный вид  на  пару черных бычьих
задниц, правой из которых как раз в этот момент вздумалось опростаться.
     - Поехали  скорей,  -  поторопила баронесса,  брезгливо морща  свой
аристократический нос.
     - Ага,  -  согласился я,  беря палку.  -  Н-ноо!  То  есть,  это...
цоб-цобэ!
     Управлять быками и впрямь оказалось совсем не сложно, тем более что
дорога  шла  практически прямо.  Поездка протекала без  приключений;  мы
миновали еще  пару деревень -  одну в  отдалении,  я  мог различить лишь
беленые домики на  пригорке,  вторую -  возле дороги.  В  этой последней
сгорело около  трети домов в  ее  западной части,  но  в  остальных двух
третях продолжалась жизнь.  В свое время, когда мы скакали с Левиртом на
запад,   практически  нетронутые   грифонские  села   казались   оазисом
благополучия после  разоренных земель  Рануарского графства;  теперь  же
эти,  бедные и  пострадавшие,  но  все же  не уничтоженные дотла деревни
производили  такое  же  впечатление  на  фоне  того,   что  осталось  от
грифонских поселений.
     Мы переехали вброд неглубокую, но широкую речку; в менее засушливое
время она была,  очевидно,  еще шире, и на другом берегу подвода чуть не
увязла в черной грязи,  провалившись колесами сквозь серую пыльную корку
засохшего сверху ила.  Я принялся нещадно нахлестывать быков; они мычали
и  вытягивали жилистые шеи,  но  в  итоге  все-таки  выволокли телегу на
твердую почву.  От  всего этого шума и  толчков проснулся Жером,  бросив
взгляд  на  реку,  удовлетворенно оценил наше  местоположение и  выразил
готовность вновь занять свое место.
     Духота,  казалось,  сгустилась еще сильнее;  то и  дело приходилось
утирать пот,  и  кровь неприятно,  тяжело пульсировала в висках.  В небе
где-то  далеко  погромыхивало,  но  дождя  не  было.  Дорога по-прежнему
оставалась совсем пустой. Лишь под вечер навстречу нам, взбивая копытами
горячую пыль, проскакал отряд из восьми всадников в кольчугах и открытых
шлемах. Знамени у них не было; возможно, это были дружинники того самого
однорукого барона.  Они окинули нас изучающими взглядами,  но  не  стали
снижать темп.  У  меня было искушение окликнуть их и рассказать правду о
разбойничьей шайке,  но  я  этого  не  сделал.  Если  Жером хотел выдать
Пьетро,  он мог сделать это и  сам,  а  если не хотел,  к  чему мне было
ссориться с  человеком,  оказывающим нам услугу?  Но важнее было даже не
это -  я помнил слова Пьетро относительно наклонностей барона по женской
части. И хотя Эвьет, разумеется, еще ребенок - черт его знает, что может
прийти в голову не в меру ретивым баронским слугам! Вообще, есть простое
правило, полезное во всякое время, а уж в особенности в пору гражданской
войны:  без  самой  крайней  необходимости не  стоит  привлекать к  себе
внимание вооруженных людей.
     Уже в сумерках - наступивших, впрочем, раньше из-за туч, обложивших
все небо - мы подъехали к перекрестку, где стоял большой постоялый двор,
обнесенный высокой  бревенчатой оградой,  способной  выдержать нападение
если  не  регулярной  армии,  то,  по  крайней  мере,  банды  грабителей
наверняка.  Массивные ворота еще были открыты в ожидании припозднившихся
путников,  и я полагал само собой разумеющимся, что Жером повернет туда.
Но  он  лишь  принялся  вздыхать,  что  это  -  единственный  оставшийся
постоялый двор во всей округе,  и  хозяин,  гад,  кровопийца,  зная это,
взвинтил цены выше всякого разумения.
     - Да ладно скупердяйничать-то,  -  пробурчала Магда.  - Вишь, гроза
идет.
     С  неба и  впрямь по-прежнему периодически доносилось недружелюбное
ворчание -  правда,  это длилось уже несколько часов,  а  ни одной капли
дождя так и не упало.
     - Под  телегу  спрячемся,  не  впервой,  -  сварливо ответил Жером,
бросая в то же время вожделеющий взгляд в сторону открытых ворот.
     - В луже,  что ль,  лежать под телегой-то твоей?  -  повысила голос
Магда.
     - А хоть бы и в луже -  не сахарная,  не растаешь,  - огрызнулся ее
муж.  -  Нам деньги нужны,  чтобы в  городе обустроиться,  а  не  всяких
кровопийц кормить!
     - Ладно, - принял решение я. Я догадывался, что вся эта сцена может
быть спектаклем,  разыгранным специально для меня,  но даже если и так -
эти  люди бесплатно везли нас  и  делились своей едой,  так  что  вполне
заслужили ответный жест. - Поворачивай, я заплачу за всех.
     Цены оказались и впрямь изрядно кусачими;  хозяин - бритоголовый, с
жесткими чертами худого  лица,  в  черной  одежде,  больше походивший на
солдата  (скорее  даже  на  офицера),  чем  на  трактирщика -  даже  вел
переговоры с  вновь прибывшими,  недвусмысленно выставив напоказ длинный
кинжал,  почти меч,  висевший на  его  кожаном поясе,  а  поблизости еще
подпирал стену скучающий амбал со  свинцовым кастетом на толстых пальцах
правой руки.  Как  видно,  прецеденты,  когда  узнавшие условия приезжие
начинали буянить,  имели место здесь уже не  раз.  Впрочем,  надо отдать
хозяину должное,  он не просто пользовался своим положением монополиста,
но  действительно старался обеспечить постояльцам достойный высокой цены
уровень обслуживания.  Здесь была даже мыльня с горячей водой,  услугами
которой мы с Эвьет с удовольствием воспользовались (гулять,  так гулять,
подумал я,  выкладывая за  это удовольствие полновесную крону).  Для нас
двоих я  снял отдельную чистенькую комнатку на втором этаже,  а Жерому и
Магде  оплатил места  в  большой общей  комнате на  первом,  где  обычно
останавливались путники из простонародья.  Впрочем,  постояльцев,  как и
повсюду в эти смутные времена,  было мало,  так что крестьяне устроились
едва ли  не  более роскошно,  чем  мы  -  в  помещении,  рассчитанном на
десятерых,   их  было  только  трое  (третьим  оказался  какой-то  тощий
длиннобородый мужичонка с родимым пятном во всю левую щеку). Столовались
на сей раз по отдельности (деньги,  уплаченные мной за ночлег для Жерома
и  Магды,  а  также за корм и  место в сарае для их быков,  и без того в
несколько раз  перекрывали стоимость обеда,  которым они  нас угостили -
даже если б мы съели всю их еду без остатка).  Крестьяне,  кажется,  и в
этот раз предпочли обойтись еще не иссякшими собственными припасами,  ну
а мы с Эвьет съели жаркое в общей зале (хорошо приготовленное, но все же
не  стоившее своих денег),  однако ничего покупать впрок по таким ценам,
конечно, не стали.
     Гроза,  несмотря на все свои анонсы,  так и не состоялась.  То есть
где-то далеко дождь, может быть, и прошел, но утоптанную землю во дворе,
куда  мы  вышли  поутру,  по-прежнему покрывала сухая пыль,  испещренная
следами башмаков,  копыт и повозок.  Вчерашняя тяжелая духота,  впрочем,
ушла,  да и по небу плыли лишь отдельные облака, и солнце светило ярко и
весело.
     Мы продолжили наш путь,  пролегавший теперь уже по более населенной
территории;  больших лесов  здесь не  было,  только рощицы и  перелески,
неспособные служить надежным убежищем для разбойников.  Деревеньки, хотя
и носившие следы повсеместного упадка,  но все же обитаемые,  попадались
здесь чаще,  а  часа через два после полудня мы въехали в  большое село,
где кипела работа:  несколько десятков мужиков и  баб рыли землю вокруг,
сооружая  одновременно ров  и  вал  вокруг  своего  поселения.  Судя  по
сложенным  внутри  этого  кольца  штабелями  бревнам,   следующим  шагом
планировалось пустить по  верху вала еще  и  частокол.  Должно быть,  на
селян,  двадцать лет,  несмотря на все превратности войны,  обходившихся
без подобной фортификации, так повлияла судьба недалекого уже Комплена и
других  населенных пунктов,  оказавшихся на  пути  грифонского броска на
север.  Впрочем,  как  раз  участь  Комплена,  который  не  спасли  даже
настоящие каменные  стены,  наглядно демонстрировала всю  тщетность этих
усилий.  Пока мы  обедали в  грязноватой сельской харчевне,  возле нашей
телеги  собрались уже  несколько местных бабок  с  корзинками,  желающих
предложить проезжим еду в дорогу;  стоило мне выразить интерес,  как они
тут же принялись отпихивать друг друга и громко хаять товар конкуренток.
В  возникшей толчее была разбита крынка простокваши и опрокинута корзина
с пирожками, вывалившимися в пыль. В конце концов я купил пышный каравай
с  хрустящей коркой,  несколько вареных яиц,  немного зелени  и  большое
лукошко земляники; Жером и Магда от покупок сварливо отказались, сочтя и
здешние  цены  завышенными  (хотя,   на  мой  взгляд,  они  были  вполне
божескими,  что объяснялось, конечно, не щедростью, а конкуренцией бабок
между  собой).  Когда мы  уже  отъезжали,  я  обернулся и  заметил,  как
пострадавшая старуха  невозмутимо собирает  вывалянные в  грязи  пирожки
обратно в корзину, дабы предложить их следующему покупателю.
     В дороге Жером вновь спросил меня, куда именно мы направляемся.
     - Я это к чему,  -  поспешно добавил он, прежде чем я успел открыть
рот,  -  нам-то в  Комплен надо,  так коли вам не в  ту сторону,  надо ж
заранее знать, чтоб не туда-то вас не завезти...
     Я на миг задумался и пришел к выводу,  что знание этими крестьянами
нашего пункта назначения никак не может нам повредить. Мелькнула у меня,
правда,  мысль сделать крюк к югу,  проехавшись с ними до Комплена,  ибо
оттуда я знал дорогу, но я тут же решил, что куда разумней расспросить о
дороге знакомого с этими местами Жерома, а путь, который придется пройти
пешком, еще неизвестно в каком из вариантов окажется длиннее.
     Да и снова навещать Комплен,  даже если не заезжать в сам город, не
хотелось. И я представлял себе, как к этой идее отнесется Эвьет.
     - В Нуаррот, - ответил я.
     - Эвон как,  -  уважительно произнес Жером.  -  Неужто к самому его
сиятельству?
     - Возможно,   -   интуиция  все  же   удерживала  меня  от   полной
откровенности.
     - Ну, то не нашего мужицкого ума дело, - поспешно согласился Жером.
- Только,  это,  значит,  да - нам в полуденную сторону сворачивать надо
будет, а вам дальше на восход.
     Я извлек свой кусок пергамента с самодельной картой, дабы дополнить
ее  со  слов Жерома -  но тот излагал дорогу путанно,  скреб в  затылке,
тщетно  пытаясь  припомнить расстояния в  милях  и  названия  населенных
пунктов,  и в итоге признался,  что сам ни в Нуарроте, ни в окрестностях
не бывал,  "а в  общем,  вам на восход надо,  ну и там уж,  может,  куда
свернуть." Ладно, решил я, ближе к цели найдем, кого расспросить.
     Через  несколько  часов  -  солнце  уже  клонилось к  закату  -  мы
подъехали к  развилке:  от  нашей дороги под  углом направо ответвлялась
другая.  Я приготовился прощаться и слезать с подводы, но Жером не подал
никакого знака быкам, и они, как ни в чем не бывало, протопали прямо. Мы
с  Эвьет переглянулись.  Очевидно,  что  мы  все еще находились западнее
Комплена,  но  эта  пропущенная дорога  вела  как  раз  в  его  сторону.
Наверняка  повороты  к   югу  существуют  и  дальше,   но  там  придется
сворачивать под бОльшим углом, и путь получится длиннее. Отчего же Жером
не  свернул?  Неужели просто забыл?  Или в  благодарность за  оплаченный
ночлег решил провезти нас  как  можно дальше?  Не  стоит думать о  людях
слишком хорошо,  напомнил я себе. Скорее всего, просто дальше эта дорога
сворачивает в  какую-нибудь неподходящую сторону или ныряет в  очередной
опасный лес.  Тем не менее,  никаких вопросов я задавать не стал,  боясь
спугнуть удачу.
     Вскоре впереди показалась небольшая деревенька,  и  я полагал,  что
там мы и  остановимся на ночлег.  Но Жером,  подъезжая к ней,  напротив,
принялся  нахлестывать  быков,   заставляя  этих  неторопливых  животных
перейти чуть ли не на бег.
     - Мы там не остановимся? - удивился я.
     - Нет, - буркнул крестьянин.
     - Почему?
     - Опасно. Съедят.
     - Нас? - приподнял брови я.
     - Может,  и нас,  -  огрызнулся Жером.  - Быков-то точно. А нас все
одно прихлопнут,  чтоб не  мешались.  Или ты  хочешь всю ночь с  мечом-с
арбалетом на часах стоять?
     - Да нет, не очень, - согласился я.
     - Во-во.  В  малых  деревнях чужаку  ночевать нельзя,  -  продолжал
просвещать меня старик.  -  Особливо с  быком али с  конем...  да даже с
ослом лучше не надо.  Мяса-то,  чай,  всем охота. В больших селах можно,
там народу много,  на  всех все одно не  хватит.  А  такие дела только с
общинного согласия делаются.
     - Мне  несколько  раз  случалось  ночевать  с   конем  в  небольших
селениях,   -   заметил  я,   одновременно,   впрочем,   вспоминая,  что
неоднократно и ночевал в чистом поле именно из опасения быть ограбленным
под "гостеприимной" крышей.  Причем,  поскольку больших денег у меня при
себе почти никогда не водилось,  в  первую очередь я  опасался именно за
Верного.  Однако и  тогда мне не  приходило в  голову,  что благородного
рыцарского коня, стоящего не одну сотню крон, могут украсть не для того,
чтобы на  нем ездить или продать,  а  чтобы просто забить на  мясо!  Тем
более,  что  конину прежде ели лишь восточные варвары.  Однако со  всеми
этими  многолетними  поборами  и  погромами,   плюс  засухи  и  неурожаи
последних лет -  действительно, далеко не во всякой деревне увидишь хоть
одну корову; козы и те стали чуть ли не предметом роскоши...
     - Значит,  свезло тебе, - угрюмо откликнулся Жером. Что ж, век живи
- век учись.  Ему виднее, какие нравы нынче царят в деревнях. И кстати -
сам-то он из большой деревни или из маленькой? И его ли вообще эти быки?
Впрочем, раз их не забили на мясо с общинного согласия - значит, его. Но
кто знает,  чему он мог быть свидетелем -  да и участником,  несмотря на
наличие собственной скотины...
     - Из  наших соседей несколько человек так пропали,  -  Жером словно
поспешил отвести мои подозрения.  -  Да и вообще,  люди разное балакают.
Слыхивал я, уже цельные деревни людоедов есть. Днем они люди как люди, а
ночью...
     Конечно, это уже запросто может быть обычными деревенскими байками.
А может, и нет. В конце концов, с одной людоедкой я недавно познакомился
лично.  Тем паче что,  как говорят, попробовавший человечину однажды уже
не  может  остановиться...  Хотя  это-то,  скорее  всего,  чушь.  Нет  в
человеческом мясе ничего такого, чего не было бы в мясе других животных.
Но  для людей важно не  то,  что есть на самом деле,  а  то,  во что они
верят.  И  если они верят,  что оказались во власти некой силы,  которую
нельзя преодолеть,  то будут поступать соответственно,  даже если ничего
непреодолимого на  самом  деле  нет.  Неважно,  называется ли  эта  сила
влечением к человеческому мясу или, к примеру, любовью. Которая в основе
своей тоже не что иное, как влечение к человеческому мясу...
     Возможно, у меня разыгралось воображение под действием слов Жерома,
но взгляды, которыми проводили нашу подводу жители деревни - изнуренного
вида женщина,  вешавшая белье во дворе,  и мосластый мужик,  сидевший на
крыльце -  мне и в самом деле не понравились.  Во всяком случае, то, что
эти люди давно живут впроголодь, было очевидно.
     Когда подозрительная деревня осталась позади, я спросил Жерома, где
мы,  все-таки,  заночуем.  Тот  ответил,  что  впереди должно быть село,
достаточно большое, чтобы остановиться в нем без опаски.
     Зашло  солнце,  плавно  растворив  вытянувшиеся к  горизонту  тени.
Позади нас небо еще горело оранжевым, но впереди уже сгущался фиолетовый
мрак,  проколотый первыми редкими и бледными звездами.  Еще немного -  и
тьма  станет  полной (луна  должна была  подняться не  раньше полуночи).
Однако никакого села впереди по-прежнему видно не было.
     - Долго еще ехать? - спросил я.
     - Да нет вроде... - ответил Жером, но без прежней уверенности.
     Короткие  южные   сумерки   уступили  место   черноте  ночи.   Небо
практически слилось с  землей -  лишь напрягшись,  можно было не столько
различить, сколько угадать линию горизонта. Никакого жилья все не было -
а если бы даже и было,  в такой темноте не мудрено проехать мимо:  после
заката в деревнях редко жгут огни.
     - Тебе не кажется, что ты заблудился, Жером? - потерял терпение я.
     - Да где ж тут заплутать-то... дорога-то одна...
     - В таком случае, где твое село?
     - А  вот с  ним завсегда так!  -  вступила Магда;  у меня сложилось
впечатление,  что она прерывает молчание только для того,  чтобы бранить
мужа. - Лучше всех все знает, а потом...
     - Да ездил же тут! - беспомощно воскликнул старик. - Было село!
     - Так на  коне ж  ездил,  не  на  быках!  На  коне-то дорога короче
кажется! И потом, когда ездил-то? Может, это твое село уж спалили давно!
     - И  даже если мы  туда все-таки доедем среди ночи,  едва ли кто-то
захочет пускать столь поздних гостей, - добавил я.
     - И то верно,  -  поскреб затылок озадаченный Жером.  - Ну, чего уж
тут поделать, придется, видать, в поле заночевать.
     - Вот завсегда...  -  снова начала Магда, но я перебил ее, не желая
выслушивать семейную сцену:
     - Ладно,  ничего страшного. Небо ясное, погода тихая. В поле, так в
поле - все лучше, чем в душной избе клопов кормить.
     Жером  поворотил быков с  дороги;  мы  отъехали подальше в  траву и
остановились.  В темноте кое-как по-быстрому перекусили; мы поделились с
крестьянами свежим хлебом,  а  они  с  нами  -  еще  остававшимся ржаным
напитком,  который, однако, понравился мне меньше, чем накануне - должно
быть,  на  жаре  в  нем  еще  продолжались  процессы  брожения.  Улечься
вчетвером в  одной  телеге было,  в  принципе,  возможно,  особенно если
сгрузить с нее тюки,  но все равно тесно,  а к тому же,  мне не хотелось
лежать  вплотную  с  крестьянами,  которые  в  последний раз  мылись  не
накануне,  а явно гораздо раньше.  Так что мы с Эвьет, благо не в первый
уже раз,  устроились на  траве,  где пахло гораздо приятнее.  На сей раз
никакие ветви  деревьев не  загораживали обзор,  и  ясное  ночное  небо,
наискось  пересеченное дымчатой полосой  Млечного пути,  раскинулось над
нами во всем своем великолепии.  Звезды сверкали,  словно алмазы,  щедро
рассыпанные по черному бархату.  Я решил воспользоваться случаем и начал
показывать и  называть Эвелине самые яркие из них,  но в итоге усталость
взяла свое, и, кажется, я заснул прямо в процессе объяснения.

     - Доль!...ммм!
     Что?  Где? Пространство. Вселенная. Вечное, безграничное бытие. Всё
есть Я,  и Я есть всё.  И где-то во вселенной зовут какого-то Доль...фа?
Скорей бы  он  отозвался,  ибо  этот  крик нарушает гармонию вселенского
покоя...
     - МММ!!!
     Да  ведь это же я  -  Дольф?  Нет,  не может быть!  Я  -  не вечная
вселенная,  я  -  всего лишь ее  песчинка,  жалкий,  ничтожный человек?!
Ч-черт, как спать охота, и голова какая тяже...
     Эвьет! Это же голос Эвьет! Опасность, ОПАСНОСТЬ!!!
     Я  распахиваю глаза и начинаю перекатываться вбок еще до того,  как
различаю опускающийся на  меня  клинок.  Лунный  свет  тускло блестит на
металле...
     Меч с мягким шорохом вонзается в землю там, где только что была моя
грудь.  Но  ее  там уже нет,  а  мой враг вынужден потратить драгоценное
мгновение,  чтобы удержать равновесие,  и  еще  одно  -  чтобы выдернуть
клинок.  Еще один перекат -  и  я  на ногах.  Виски и затылок взрываются
пульсирующей болью,  в  груди  тошнота  -  но  это  все  неважно.  Важна
приземистая  фигура  с   мечом  в  руке,   стоящая  на  расставленных  и
полусогнутых ногах напротив меня.  Ущербная луна светит ей в спину,  и я
не вижу ее лица -  зато вижу лунный блик на лысине.  И еще я вижу позади
очертания телеги, а возле нее, в траве - лучше даже слышу, чем вижу, как
борются еще две фигуры. Большая и грузная навалилась сверху на маленькую
и,   кажется,   одной  рукой  зажимает  ей  рот,  а  другой  пытается...
пытается...
     Одновременно я  понимаю,  что  меч  в  руке моего противника -  мой
собственный.  А в левой руке он держит арбалет - впрочем, невзведенный и
без стрелы на  ложе.  Зато моя куртка на  мне.  В  предутренние часы уже
свежо, особенно когда спишь на земле - все-таки середина августа, хотя и
юг. Поэтому куртку я не снимал. Хорошо.
     В первый миг со сна я так слаб,  что,  кажется,  нет сил даже сжать
кулаки. Поэтому я просто говорю:
     - Брось нож, Магда.
     - А то что,  Дольф?  -  Жером делает шаг в сторону, становясь между
мной и  женой,  которая все еще борется с  Эвьет.  Он говорит все тем же
добродушным голосом пожилого крестьянина.
     Что?  Я могу сказать ему,  что.  Но он не поверит. А когда поверит,
будет поздно.  Но  мне все еще не хочется убивать их этим способом -  не
из-за них самих,  конечно, а из-за Эвелины. Я не хочу ей это показывать,
а  главное -  я  боюсь ее  зацепить.  Я  замечаю,  что Магда,  слыша наш
разговор,  ослабила свои усилия,  а муж не может помочь ей, поскольку не
решится  повернуться ко  мне  спиной.  Так  что,  кажется,  в  ближайшие
несколько мгновений смертельная опасность девочке не грозит.
     - Почему,  Жером? - спрашиваю я, хотя уже представляю себе ответ. -
Разве мы сделали вам хоть какое-то зло?
     - Да нет,  - отвечает крестьянин почти извиняющимся тоном. - Просто
нам деньги нужны.  В городе обустроиться,  это ж,  сам понимаешь... - он
словно приглашает меня посочувствовать своим проблемам.
     Мне нет нужды спрашивать,  почему нас пытаются убить,  а  не просто
ограбить,  предварительно похитив оружие. Мы ведь знаем, где искать этих
кандидатов в мясоторговцы. Жером, конечно, мог и соврать, что они едут в
Комплен,  но,  похоже,  не  соврал.  Значит ли  это,  что их план созрел
экспромтом,    лишь   после   того,    как   они   убедились   в    моей
платежеспособности? Нет, если бы так, у них бы не была припасена с собой
та дрянь,  которой они нас опоили. Небось, просчитано было даже показное
доверие,   с  каким  Жером  просил  меня  поуправлять  повозкой.  Старая
логическая ошибка -  "я доверяю тебе, значит, ты должен доверять мне", и
как же глупо было с моей стороны на это клюнуть...
     "Скажи,  умнО придумано?  Мой товар меня же до места и везет, а как
довезет -  на прилавок ляжет.  А они-то,  сердешные,  и не догадываются,
куда и зачем идут!" Следовало прислушаться к этим словам повнимательней,
ох,  следовало!  Ведь  та  же  самая  логика.  Сперва  взять  попутчика,
способного обеспечить какую-никакую охрану в  дороге,  а доехав до места
расставания,  где он  становится бесполезен...  Вот почему Жером не врал
про Комплен - надеялся, что при удаче я буду сопровождать его чуть ли не
до самых ворот.  Несомненно, он и тогда подгадал бы с последним ночлегом
так, чтобы тот пришелся посреди чистого поля, а не в самом городе.
     Все эти озарения мгновенно проносятся у меня в голове. Одновременно
я  замечаю,  что  меч Жером держит не  очень сноровисто,  хоть и  старый
солдат.  Ничего удивительного:  ему  непривычен рыцарский меч,  узкий  и
длинный,  хороший и  для рубящих,  и  для колющих ударов.  Пехотные мечи
другие.   В   пехоте  есть  профессиональные  мечники  -   белая  кость,
воины-богатыри,  орудующие  здоровенными  двуручниками и  чуть  меньшими
полуторниками.  В их рядах не зазорно биться и дворянину - впрочем, и не
всякий рыцарь,  даже тренированный с детства,  сможет махать таким мечом
хотя бы несколько минут.  Но Жером - не из таких. Не вышел ни ростом, ни
статью.  Он -  черная кость пехоты,  копейщик. Мечи у таких, если вообще
есть  -  сугубо  вспомогательное оружие.  Как  правило,  они  короткие и
широкие,  из  менее  качественной стали  -  как  раз  такой мы  видели у
Пьетро...
     Конечно,  я  не  стоЮ  перед  лицом  вооруженного  врага,  спокойно
размышляя о  тактике мечного боя -  все это я  просто знаю с тех времен,
когда мы с учителем работали над военными заказами. Сила и твердость уже
полностью вернулись в мои руки. Я расстегиваю куртку.
     - Вы просто не знаете, с кем связались, - говорю я, обращаясь к ним
обоим. - Положите оружие и убирайтесь. Это ваш последний шанс остаться в
живых. Считаю до трех.
     Жером,  насколько я  могу  разобрать при  таком  освещении,  широко
улыбается.  Моя куртка его не тревожит:  он понимает, что самое длинное,
что я могу достать оттуда - это кинжал, против меча никаких шансов. Даже
если я  попробую его метнуть -  пока я  замахиваюсь,  он  успеет сделать
выпад...
     Но  прежде,  чем я  успеваю сказать "раз",  за его спиной раздается
короткий женский вскрик и следом - звук падения тела.
     Я даже не успеваю испугаться.  Я понимаю,  что кричала не Эвьет. Но
это  понимает  и  Жером.  Он  резко  оборачивается  -  девочка  как  раз
выбирается из-под  туши  Магды,  выдергивая свой нож  из  ее  груди -  и
бросается с мечом на убийцу своей жены.
     Времени   миндальничать  больше   нет.   Молниеносным  движением  я
выхватываю свое оружие - свое настоящее оружие - и жму на скобу.
     Раздается оглушительный грохот.  Вырвавшееся пламя  на  краткий миг
озаряет Жерома.  Он еще на ногах, но он уже труп. Его голова взрывается,
раскалываясь на куски.  Осколки черепа с  кусками кожи,  длинные тягучие
брызги крови и ошметки мозга разлетаются во все стороны.
     - Берегись!  - кричу я Эвьет, боясь, что в падении мертвое тело все
же  может поранить ее  мечом.  Но  девочка,  как бы  сильно она ни  была
потрясена  случившимся,  проворно  откатывается под  телегу.  Труп  мужа
падает  на  труп  жены.  Из  блестящего месива в  уцелевшей нижней части
черепа несколькими толчками выплескивается кровь,  иллюстрируя то, что я
говорил Эвелине о  работе сердца.  Затем и  эта последняя судорога жизни
прекращается.
     Все кончено.
     До чего же глупо вышло, подумал я. Я не решался, или слишком поздно
решался,  пустить свое  оружие в  ход,  когда  нам  угрожали разъяренные
звери,  мародеры, солдаты, разбойники - и все это лишь для того, чтобы в
конце   концов   применить  его   против  одного-единственного  пожилого
крестьянина. Но выбора действительно не было.
     Эвьет  выбралась из-под  повозки и  первым делом выдернула из  руки
Жерома свой арбалет,  не  удержавшись от  искушения с  силой пнуть труп.
Затем принялась осматривать в лунном свете и ощупывать оружие, проверяя,
нет ли повреждений. Признаться, я не ожидал такого поведения, думая, что
она либо будет пребывать в полном шоке,  либо сразу набросится на меня с
вопросами.
     - Ты не ранена?  -  спросил я,  перешагивая через мертвецов,  чтобы
видеть ее  с  освещенной стороны.  На  ее  лицо  попало несколько капель
крови,  но темный цвет костюма мешал мне понять, есть ли кровь и там - и
главное, чья она.
     - Да вроде нет, - ответила девочка, продолжая осмотр. Она принялась
взводить тетиву,  не наложив стрелы. - Ах, да, проверь на всякий случай,
сдохла ли  Магда.  Я  била,  как ты  меня учил -  слева от грудины,  ну,
справа,  если с моей стороны - вроде должна была попасть точно в сердце.
Но она еще успела крикнуть.
     Я  наклонился  и  двумя  пальцами  пощупал  пульс  на  толстой  шее
крестьянки.  Тело  Магды  было  все  в  крови -  больше Жерома,  чем  ее
собственной - и мне не хотелось пачкаться.
     - Мертва, - успокоил я Эвелину, выпрямляясь. - Даже при проникающем
ранении сердца смерть не  всегда наступает мгновенно.  Даже  отрубленная
голова,  бывает,  живет до  десяти минут.  Я  сам  такое видел -  сперва
открывался и  закрывался рот,  потом только двигались глаза...  не знаю,
правда, какую часть из этого времени сохранялось сознание.
     Щелкнула спускаемая тетива.
     - Порядок, - с облегчением констатировала Эвьет. - Если бы этот гад
поломал Арби, я бы... я бы его еще раз убила! Прости, Дольф, - смешалась
баронесса,  -  я понимаю, что говорю глупости. Но они меня по-настоящему
разозлили.  Ладно лесные разбойники,  с них что возьмешь,  но эти! Быдло
сиволапое! - она еще раз пнула мертвое тело, на сей раз Магды. - Кстати,
лапы у нее - что подметка. Я думала, зубы сломаю, пока кусала, а ей хоть
бы что! Пакость! Надеюсь, у нас еще осталась вода? Мне надо прополоскать
рот.
     - Трудовые  крестьянские руки,  -  усмехнулся я,  подходя  к  нашим
сумкам и доставая фляги.  -  Прополощи,  и выпей.  Нам сейчас,  по идее,
много пить надо, это первое дело при отравлении, - в самый острый момент
я перестал замечать головную боль, но теперь она вновь вернулась.
     - Да, - поморщилась Эвьет, принимая у меня флягу, - мне тоже как-то
нехорошо.  Это ведь этот их напиток,  да?  Я  почувствовала,  что у него
какой-то привкус.  Но я  смотрела на тебя,  а  ты его выпил и  ничего не
сказал.
     - Моя вина, - согласился я. - Честно говоря, не ожидал от них такой
подлости.  Непростительно, конечно - можно подумать, первый день общаюсь
с людьми...  Ладно,  раз уж мы сумели проснуться -  все будет в порядке.
Доза  была  слишком  маленькой.  Нас  спасло  то,  что  они  были  очень
неопытными отравителями. Видимо, это был их первый раз.
     Эвьет сделала несколько жадных глотков; я тоже.
     - Все равно я проснулась не сразу,  и вся такая вялая... Если бы не
это,  эта мразь ни за что не успела бы меня схватить, - она снова сунула
флягу в сумку.
     - Но ты успела предупредить меня. Ты спасла мне жизнь, Эвьет.
     - Всегда приятно оказать услугу другу, - улыбнулась девочка. - А ты
сделал то  же  самое  для  меня,  так?  И,  надеюсь,  теперь ты  наконец
объяснишь мне, что это за штука?
     Только тут я понял,  что все еще держу огнебой в руке. Словно некое
чувство вины  мешало  мне  вновь  спрятать его  на  привычное место  под
курткой.
     - Объясню,  -  вздохнул я.  - Только давай сначала разожжем огонь и
приведем себя в порядок.
     Я  подобрал меч,  выломал с  его  помощью доску  из  борта телеги и
взрезал первый же  из  тюков,  чтобы добыть тряпку для факела.  Кажется,
материалом для таковой послужило праздничное платье Магды. В принципе, с
телеги можно было наломать досок для небольшого костра,  и  при этом она
все еще оставалась бы пригодной как транспортное средство,  но разводить
огонь, заметный на открытой местности за много миль, я не собирался - во
всяком случае, здесь, рядом с трупами.
     В свете факела мы осмотрели друг друга.
     - Пара пятнышек,  - констатировала Эвьет, указывая на мою куртку. -
Можно оттереть травой прямо сейчас, с кожи должно хорошо отойти.
     - А тебя заляпало серьезней,  и кровь впиталась в ткань, - вынужден
был ответить я. - Здесь, и здесь, и здесь, и здесь, и...
     Рука девочки дрогнула,  когда я  прикоснулся к  намокшему от  крови
рукаву, и одновременно я ощутил под пальцем разрез.
     - Больно?!
     Эвелина озабочено посмотрела на рукав.
     - Вот черт,  выходит,  она меня все-таки достала, когда я ее руку с
ножом перехватила... Костюм мне попортила, тварь!
     - Да ладно - костюм, я про руку спрашиваю!
     - Да  подумаешь,  рука заживет,  а  вот  костюм жалко.  Что ж  мне,
явиться  к  своему  сеньору  в  штопаном?   Ох,  Дольф...  -  она  вдруг
пошатнулась. - Что-то мне...
     Я  едва успел ее подхватить.  Девочка была без сознания.  Я  быстро
уложил ее на телегу, воткнув факел в щель между бортовыми досками, и, не
церемонясь, разорвал до конца уже пострадавший рукав. Так и есть - порез
через все предплечье,  кровь течет непрерывно, похоже, задета вена - но,
к счастью,  именно задета,  а не вскрыта по всей длине,  иначе... но все
равно удивительно, что Эвьет не отрубилась раньше. Я сдернул с нее пояс,
затянул жгут  ниже  локтя.  Кровотечение остановилось почти  мгновенно -
так, уже хорошо. Теперь можно обработать и перевязать рану...
     Наконец  я   закончил  свое  дело  и   убедился,   что   девочка  в
безопасности.  Она не открывала глаза,  но я знал, что обморок перешел в
сон,  и  ей  нужно  восстановить силы.  Пока  я  занимался ее  раной,  я
действовал быстро и четко,  как всегда в таких случаях, не отвлекаясь ни
на  какие посторонние мысли.  Но теперь...  теперь я  вдруг почувствовал
безмерное облегчение оттого,  что успел. Что жизни Эвелины больше ничего
не угрожает.  Ну то есть ничего - это, конечно, сильно сказано, покажите
мне такое место в Империи,  где человеку может ничего не угрожать (разве
что в могиле,  припомнились мне слова Эвьет) -  но, во всяком случае, от
потери крови она не умрет.  И  это чувство совсем не походило на обычное
профессиональное  удовлетворение  от  хорошо  сделанной  работы,  как  с
предыдущими моими пациентами.  Пожалуй,  мое  облегчение было слишком уж
безмерным,  учитывая,  что  рана была простой,  меры -  стандартными,  а
помощь - своевременной. Просто снова - теперь уже не во сне, а наяву - я
почувствовал, насколько меня пугает возможность ее гибели. Уже не просто
сожаление о смерти достойной личности, но страх личной потери...
     Нет,  негоже это,  совсем негоже - испытывать страх за чужую жизнь.
Мне никто не нужен. Мне - никто - не нужен...
     Она  назвала меня другом,  вспомнилось мне.  Да  ладно,  это просто
фигура речи.  О  какой дружбе можно говорить,  если я  в два с половиной
раза  старше ее?  И,  главное,  после  смерти учителя мне  не  требуются
друзья. А ей? Ей, может, и требуются. Но это уже не мои проблемы, не так
ли?  Через несколько дней,  в Нуарроте,  мы расстанемся.  Скорее всего -
навсегда,  если  только  когда-нибудь случайность не  сведет нас  вместе
снова. Я так решил, и я так сделаю.
     Я  аккуратно положил  рядом  с  девочкой  ее  арбалет.  "Арби".  До
сегодняшнего дня я не знал,  что у него есть имя. Возможно, она боялась,
что я стану над этим смеяться,  сочтя слишком наивным и детским. Однако,
если  верить  легендам,  имена  своему оружию дают  не  только маленькие
девочки, но и самые прославленные рыцари.
     Помня  о  своем  нежелании ночевать  рядом  с  трупами,  я  кое-как
подогнал к  повозке сонных быков,  запряг их  и,  погасив выдававший нас
факел,  поехал вперед -  сперва по  бездорожью,  дабы  кровь на  колесах
стерлась о  траву,  а  затем все же  вырулил на освещенную луной дорогу.
Голова уже почти не болела -  должно быть,  пережитое напряжение помогло
организму избавиться от яда,  выбросив его вместе с потом. В этом смысле
даже для Эвьет есть польза от ее кровопускания.  Что это была за отрава,
любопытно?  Уж конечно,  не продукт химической лаборатории -  крестьянам
такое раздобыть негде.  Скорее всего -  препарат какого-нибудь растения,
например, сок снотворного мака.
     Спать,  впрочем,  все равно хотелось;  несколько раз я вскидывался,
когда мои глаза закрывались,  но в итоге так и задремал, сидя на передке
- и, возможно, проспал бы до утра, если бы испуганная мысль не выбросила
меня прямо из середины сна.  Жгут!  Его нельзя держать слишком долго.  Я
повернулся к  Эвьет,  поднял ее руку и развязал пояс.  Некоторое время я
наблюдал за  повязкой.  Кажется,  все  нормально,  кровотечения нет.  На
всякий случай я  все  же  оставил ее  руку в  поднятом положении,  очень
мягко,  не пережимая сосудов, привязав к борту телеги. И еще одно важное
дело, о котором я чуть было не забыл - перезарядить использованный ствол
огнебоя.  Покончив и с этим,  я вновь удовлетворенно сомкнул глаза - как
мне показалось,  на несколько минут,  но,  когда я  открыл их,  утреннее
солнце уже светило сквозь легкую дымку,  а быки все еще шагали по дороге
без  всяких  понуканий -  впрочем,  термин "плелись" будет  здесь  более
уместным. Им, конечно, тоже требовался отдых.
     Впереди показались домики очередного села - не такого крупного, как
то,  где мы обедали накануне,  но,  кажется, все же достаточно большого,
чтобы в  нем остановиться (я пришел к  выводу,  что рассказанное Жеромом
все-таки  было  правдой).  Проехав мимо обширного кладбища и  нескольких
заросших  бурьяном огородов с  остатками разобранных на  дрова  домов  и
сараев,  я,  наконец,  поравнялся с явно обитаемым двором;  в саду худая
старуха в черном (почему-то в этих краях они любят так одеваться, словно
пребывают в  вечном трауре по  ушедшим годам) тормошила длинной палкой с
рогаткой на конце ветви абрикосового дерева и  подбирала падающие плоды.
В  более  благополучные времена  в  зажиточных южных  селах  абрикос  не
считался за настоящий фрукт и  часто шел на корм свиньям или просто гнил
на  земле -  но  теперь,  как видно,  селяне воздавали должное не только
абрикосам,  но  и  ежевике с  живых изгородей:  я  заметил там одни лишь
колючки, но почти ни одной черной пупырчатой ягоды.
     Я  окликнул старуху  через  изгородь и  спросил,  есть  ли  в  селе
трактир,  где я могу остановиться с подводой и быками.  Та ответила, что
есть только кабак,  да и тот закрыт, а остановиться можно на чьем-нибудь
дворе,  ну хотя бы...  хотя бы... - бабка пытливо осматривала меня, явно
пытаясь определить,  заплачу ли я  за постой или,  наоборот,  размахивая
мечом, потребую кормить-поить меня бесплатно.
     - Не волнуйся, хозяйка, насчет платы не обижу, - помог ей я.
     - ...хотя бы и у меня!  - радостно заключила старуха и, поставив на
землю  таз  с  абрикосами,  пошла  отпирать  ворота.  Выглядели  они  не
внушительно  -   несколько  тощих  горизонтальных  жердей,   скрепленных
диагональными перекладинами.
     - Дольф?  -  подала голос сзади Эвелина.  - Почему я привя... а, ну
да,  ты  же  объяснял.  При кровотечении надо поднять конечность,  чтобы
уменьшить приток крови.
     - Верно, - улыбнулся я, оборачиваясь. - Как ты?
     Вид у нее был, конечно, еще бледный, но уже решительный.
     - Нормально. Можно мне освободить руку?
     - Думаю, уже да. Только аккуратно, - я помог ей это сделать.
     - Где мы?
     - Какое-то село.
     - Заезжайте сюда!  -  крикнула от  ворот  крестьянка,  отворив  обе
створки.
     - Мы не будем здесь есть и пить? - обеспокоенно спросила девочка.
     - Если  мы  теперь будем видеть отравителя в  каждом встречном,  то
скорее умрем от жажды,  нежели от яда,  -  усмехнулся я. - Мы не ночью в
глухом месте,  а днем в большом селе. Едва ли здешние хозяева решатся на
злодейство.  А  тебе сейчас,  наоборот,  нужно много пить и есть,  чтобы
восстановить силы.
     - Да,  пожалуй,  -  согласилась Эвьет.  Я  погнал быков в  ворота и
предупредил старуху, указывавшую мне дорогу к хлеву:
     - Со мной девочка. Она ранена, и ей нужен полный покой.
     На  самом деле состояние Эвелины было,  конечно,  не столь тяжелым.
Покой  был  нужен  скорее  мне:  не  хватало  только  нарваться  тут  на
каких-нибудь орущих детей.  Или,  скажем,  визгливых дочерей и невесток,
выясняющих отношения между собой.
     Бабка,  конечно же,  тут  же  засеменила навстречу и  сунула нос  в
телегу. Вид Эвелины, лежащей в перепачканной кровью одежде (старуха ведь
не  знала,   чья  это  кровь  по  большей  части),   произвел  достойное
впечатление.
     - Батюшки светы! - всплеснула руками хозяйка. - Кто ж это ее так?!
     - Грабители, - коротко ответил я.
     - Так, может, за бабой Лизой сходить? Она кровь заговаривать умеет.
А то и, - старуха деликатно понизила голос, - за попом...
     Действительно,  в  селе  имелась  своя  церковь,  правда,  человек,
ошивавшийся на островерхой деревянной колокольне, едва ли имел отношение
к религии.  Он, очевидно, нес там вахту, высматривая, не приближается ли
к селению войско или банда.
     - Я сам лекарь и знаю,  как ее лечить,  -  раздраженно ответил я. -
Только мне нужна тишина.
     - Да  кому ж  тут шуметь-то?  Как Жюль-то  мой помер в  позапрошлом
годе, царство ему небесное, одна я совсем. Дочки замужем, а сын... - она
горестно вздохнула,  собираясь,  видимо, поведать что-то в духе "ушел на
войну,  и  с  тех пор ни  весточки",  но  я  не собирался выслушивать ее
семейные истории.
     - Еще нужно горячее питье и сытная еда,  -  перебил я с нажимом.  -
Мед, сметана, масло, мясо и все такое.
     - Ох, добрый господин, да где ж ее взять-то, сытную?
     - Тебе виднее,  где в твоем селе ее можно взять.  Сходи к соседкам,
скажи, пусть приносят. Я заплачу. Да хоть к попу тому же, уж он-то точно
не голодает...  - я остановил телегу напротив крыльца, спрыгнул на землю
и  протянул руку Эвелине.  Та тоже слезла с подводы,  продемонстрировав,
что священник, действительно, может ей понадобиться разве что в качестве
источника продовольствия.
     - Как самочувствие? - вновь спросил я, продолжая поддерживать ее за
здоровую руку.
     - Голова немного кружится.
     - Это нормально. Хозяйка, показывай нашу комнату!
     Комнатка  оказалась  небольшой  и   на   первый   взгляд  выглядела
чистенькой, но, стоило мне открыть окно, как косые лучи утреннего солнца
сразу  высветили лежащую повсюду пыль.  Очевидно,  здесь  давно никто не
жил.  Две  простые узкие  кровати,  стоявшие вдоль  противоположных стен
изголовьями к  окну,  надо полагать,  некогда принадлежали ныне замужним
дочерям хозяйки; для меня эти кровати были несколько коротковаты, но для
Эвьет  в  самый  раз.  Придирчиво  оценив  чистоту  принесенных старухой
постелей,  я  все же решил,  что здесь можно раздеться без особого вреда
для здоровья, особенно в сочетании с моим антиклопиным порошком.
     - Снимай свой окровавленный костюм и ложись, - велел я девочке, - а
я пока загоню быков.
     Хлев,  как я  и  подозревал,  оказался пустым,  хотя некогда в этом
хозяйстве были и коровы, и лошади - принюхавшись, еще можно было уловить
въевшийся в старые доски запах. Впрочем, по двору гордо расхаживал белый
петух, а стало быть, наверняка имелись и куры.
     Старуха все околачивалась рядом,  и я напомнил ей,  что жду горячее
питье и еду.
     - И  еще,  -  добавил я,  -  надо  будет выстирать и  зашить одежду
девочки.  Чем скорее,  тем лучше.  Что касается оплаты,  то - вот тут на
телеге полно всякого добра. Выбирай себе, что хочешь, - свои сумки я уже
снял и  забросил в  комнату.  -  Ах  да,  вот этот жбан не бери.  Там...
испортилось, - я выплеснул на землю остатки отравленного напитка.
     В  тусклых  глазах  крестьянки вспыхнул жадный  огонек,  когда  она
перевела взгляд на тюки.  Тем не менее,  вид у нее был такой, словно еще
какой-то вопрос остался нерешенным.
     - Добрый господин...  -  решилась она,  когда я уже шагал обратно к
дому.
     - Что еще?
     - А вы правда лекарь?
     - Правда, - я уже понял, что сейчас последует.
     - А  вот не знаете вы,  в  спине у  меня,  как нагибаюсь,  шшолкает
что-то, и ноет, ноет...
     - Ладно,  -  вздохнул я.  - Повернись спиной. Стой прямо. И смотри,
недотрогу из себя не корчить! Будет больно - говори.
     Я  тщательно ощупал  сквозь  грубую  ткань  платья ее  позвоночник.
Хорошо,  что старуха была такой тощей -  позвоночные диски прощупывались
отчетливо, хотя были старыми и стершимися.
     - Теперь нагнись... ниже...
     - Охх...
     - Выпрямись... Так, - я обхватил ее сзади обеими руками под ребра и
прижал к себе. В нос ударил кислый запах старческого пота. - Расслабься.
Не бойся,  я тебя держу.  Теперь дыши как можно глубже. Начнет кружиться
голова - не пугайся, так и надо.
     На  двенадцатом или  тринадцатом вдохе  ее  голова стала  клониться
набок, а тело окончательно обмякло. Я прижал ее к себе сильнее и, выбрав
момент, резко дернул.
     - Ой!!!
     - Все уже. Стой спокойно. Ну что, не ноет больше?
     Старуха  некоторое время  недоверчиво прислушивалась к  собственным
ощущениям.
     - Не-ет,  -  счастливо протянула она наконец.  -  Ой,  спасибо вам,
добрый господин, век за вас бога...
     - Это мне без надобности, - оборвал ее я, - а вот питье и еду давай
поскорее,  только смотри, посуду сперва вымой как следует! И костюм чтоб
аккуратно зашит был.  Чтоб  в  нем  перед самим графом предстать было не
стыдно. Если сама не умеешь, найди, кто тут у вас умеет...
     - Все сделаю, добрый господин... все будет...
     Через несколько минут после того, как я вернулся в комнату, старуха
принесла крынку с  нагретым молоком (как видно,  у кого-то в селе коровы
все же  уцелели),  горшочек с  медом и  несколько больших ломтей свежего
хлеба;  затем она выпорхнула, прихватив костюм Эвелины, и почти сразу же
вернулась снова,  но  на  сей  раз в  руке у  нее был окровавленный нож.
Признаться, я вздрогнул, и рука дернулась к оружию. Но, оказывается, нож
был  предъявлен как  доказательство,  что  нам  уже  зарезана курица,  и
осталось лишь дождаться, пока она приготовится.
     Едва  мы  с  Эвьет  вновь  остались одни,  баронесса,  конечно  же,
попыталась получить от  меня  обещанные объяснения насчет  произошедшего
ночью,  но я приложил палец к губам и указал на дверь. Хотя я и полагал,
что  достаточно загрузил  старуху  по  хозяйству,  чтобы  она  не  могла
подслушивать, однако у меня не было желания каждые две минуты проверять,
так ли это.  Сняв куртку и сапоги,  я завалился на свою кровать,  полный
решимости ближайшие часы посвятить беззаботному отдыху.
     - Вообще я не люблю болеть,  - заметила Эвелина, ставя опустошенную
кружку  на  столик  (за  которым,   вероятно,   некогда  дочери  хозяйки
занимались рукоделием). - Но иногда, если недолго и ничего не болит, это
даже неплохо.  Лежишь себе,  ничего не  делаешь,  а  все  вокруг о  тебе
заботятся, - она улыбнулась.
     - Мы  можем  отдыхать  на  деревенских  харчах  несколько  дней,  -
предложил я.  -  Барахла,  которое мы  унаследовали от  Жерома и  Магды,
хватит для расплаты с местными.
     - Это  необходимо?  -  спросила Эвьет,  глядя на  свою перевязанную
руку.
     - С медицинской точки зрения -  нет,  -  признал я. - Конечно, руку
тебе в  ближайшее время лучше держать в покое,  но это можно делать и на
телеге.
     - Тогда,  -  вздохнула девочка,  -  не стоит мешкать зря. Раз уж мы
едем в Нуаррот - мы едем в Нуаррот.
     Почему я  предложил ей это?  Только ли потому,  что и  впрямь устал
мотаться туда-сюда,  никогда не  зная утром,  где придется лечь вечером?
Или еще и потому, что хотел оттянуть неизбежное расставание?
     - Еще два-три дня, во всяком случае, подождать стоит, - сказал я, и
это была чистая правда.  - В пути может случиться всякое, и лучше, чтобы
ты уже могла пользоваться арбалетом, - тот, как обычно, лежал на кровати
рядом с  хозяйкой;  и хотя арбалет -  не лук,  и его тетива натягивается
воротом,  все же определенного напряжения мышц это требует.  - Пока тебе
еще рано, может снова открыться кровотечение.
     Эвьет согласилась,  и  следующую пару  часов мы  провели,  болтая о
пустяках. Затем старуха принесла нам две плошки горячего капустного супа
(и даже со сметаной) и обещанную печеную курицу. Наевшись, я с сомнением
покосился на дверь -  не нравилось мне, что на ней не было ни крючка, ни
задвижки -  но все же решил,  что в этом доме,  особенно после оказанной
хозяйке  медицинской  помощи,   нам  не  грозит  опасность,  и  позволил
послеобеденной сонливости взять над собой верх.
     Проснулся я  бодрым и  в хорошем расположении духа.  В окне все еще
сиял день,  хотя солнце уже уползло на другую сторону дома. Эвьет спала,
повернувшись на  левый бок,  лицом в  мою сторону,  и  улыбалась во сне.
Хорошо,  что ее не мучают кошмары из прошлого.  Меня, помнится, призраки
былого терзали и  в  ее возрасте,  и  даже в  более старшем.  Чаще всего
снилось,  что  вся  жизнь в  доме  учителя оказалась сном,  и  я  должен
возвращаться к "мастеру" и получать побои за все время своего отсутствия
(странно,  но во сне две эти мысли -  что прошло уже несколько лет и что
на  самом деле ничего не было -  прекрасно уживались друг с  другом);  в
первое время,  просыпаясь от  этого кошмара,  я  до  синяков щипал себя,
чтобы точно убедиться, где сон, а где реальность...
     Я надел сапоги и, потягиваясь, вышел на крыльцо. Однако так и замер
с задранными над головой руками, увидев, кто меня там поджидает.
     Весь двор был полон старухами.  Их  было там,  наверное,  не меньше
трех  десятков.  В  своих черных платьях и  платках они  напоминали стаю
ворон,  приземлившуюся на поле. Высокие и тощие, оплетенные сеткой сухих
морщин,  и  низенькие кубышки с  одутловатыми лицами и отвисшими до пупа
грудями (совсем толстых, впрочем, не было, что неудивительно); древние и
сгорбленные,  опирающиеся на палки,  и помоложе, еще неполных пятидесяти
(впрочем,  стройные и среди них попадались редко); некоторые были просто
вылитые  ведьмы  -  беззубые,  крючконосые,  с  волосатыми бородавками и
отвислыми губами.  Я подумал, почему ни старые лошади, ни старые собаки,
ни другие доживающие свой век животные, пусть даже облезлые и мосластые,
все равно не  выглядят настолько отталкивающе,  как старые люди?  Причем
если  в  облике старого мужчины еще  может  проступать некое благородное
изящество,  то женщины в старости почему-то все до единой превращаются в
гарпий.
     Кстати, интересно - а где местные старики?
     - Эт-то еще что за...  - пробормотал я, а морщинистые лица отовсюду
уже  оборачивались в  мою сторону,  и  вся орава,  не  исключая и  самых
древних (и  откуда  только  сила  взялась?),  торопясь и  отпихивая друг
друга, ломанулась к крыльцу.
     - Батюшка!
     - Милостивец!
     - Добрый господин!
     Какая-то бабка не то с  перепугу,  не то в пароксизме лести назвала
меня даже "вашим сиятельством". Я резко обернулся, встретившись взглядом
с вышедшей следом за мной хозяйкой.
     - До  господина лекаря вот...  -  пояснила она  просительно.  -  Не
откажите, заставьте век бога молить...
     - Тихо все!  -  рявкнул я.  Причитания смолкли,  но не совсем, а до
шелестящего шепотка. - Я действительно лекарь, но я не лечу бесплатно. С
тобой,  хозяйка,  я  рассчитался за  твое  гостеприимство,  а  если  что
недополучила - возьмешь с телеги. Но всем прочим я ничего не должен. Так
что...
     - Вестимо, не бесплатно! - перебили меня.
     - Забесплатно только кошки родятся!
     - Мы заплатим! Заплатим!
     - По кроне за больную!  -  заломил я цену, слишком высокую даже для
города.  Можно было,  конечно,  запросить и  еще больше,  чтобы уж точно
никто  из  них  не  мешал  моему отдыху,  но  я  решил,  что  заработать
три-четыре лишних кроны на  самых зажиточных не  помешает.  Да  и,  коль
скоро мы  хотим провести здесь еще  пару дней,  злить местных слишком уж
явно издевательской ценой тоже ни к чему.
     В толпе пошло гудение и бормотание,  быстро перешедшее в новый крик
и пихание друг друга.
     - В чем дело? - удивленно спросил я у хозяйки. - У кого есть деньги
- прошу на  прием,  у  кого нет -  пусть идут по  домам,  с  чего же тут
препираться?
     - У  нас только восемь крон,  -  ответила старуха,  смущенно отводя
глаза, - а кому иттить, как тут решить?
     "У нас"?  Это что ж  выходит -  у них тут на все село общие деньги?
Если так,  то понятно,  откуда у них такая большая сумма -  притом,  что
деньги в деревнях сейчас вообще редкость,  в ходу в основном натуральный
обмен.  Но  с  целого села,  наверное,  можно наскрести.  А  мне  теперь
придется принять восьмерых старух,  у каждой из которых,  небось,  целый
воз болячек. Ну, раз уж сам вызвался...
     - Я сам выберу,  кого осматривать,  -  громко сказал я вслух.  -  И
учтите -  чудес  не  обещаю.  Увы,  не  все  болезни можно  вылечить,  а
мгновенно так и вообще очень немногие.
     Старухи покорно закивали.  Я  велел им выстроиться в  ряд и отобрал
восьмерых,  выглядевших помоложе и  поздоровей.  Не  только потому,  что
надеялся потратить на них меньше времени,  но и  потому,  что,  раз уж я
беру деньги,  я  должен их отработать -  а пытаться лечить тех,  кто все
равно  помрет  не   сегодня-завтра,   есть  дело  заведомо  безнадежное.
Отвергнутые понуро поплелись прочь.
     - Деньги-то с собой у вас? - спросил я оставшихся.
     Селянки замялись. Мне это не понравилось.
     - Сходите за ними, пока я первую принимаю, - велел я.
     Замешательство стало сильнее.
     - Потом... Потом все сразу получите, господин лекарь...
     - Э, да вы не надуть ли меня хотите?!
     - Нет!  Как бог свят!  Истинный крест! - забожились старухи. - Как,
значит, всех примете, так сразу...
     Они  что,  думают,  что  это я  хочу их  надуть?  Получить деньги и
сказать "проваливайте"?  Впрочем,  живя  у  дороги в  эпоху войны,  они,
небось, кого только не навидались...
     - Ладно,  но смотрите у меня!  - я грозно поднял палец и обвел всех
самым строгим взором,  на какой был способен.  -  Если что не так -  все
ваши болезни возвратятся к вам втрое!
     Они аж шарахнулись в  ужасе и забожились вдвое яростней.  Нет,  эти
обмануть не посмеют. Все-таки и от невежества иногда есть польза.
     - Ладно, подождите немного.
     Я  зашел к  Эвьет -  которая на  сей раз открыла глаза,  стоило мне
отворить дверь -  и  сообщил о принятых на себя обязательствах,  а чтобы
она не скучала, задал ей несколько математических задач. За время нашего
путешествия Эвелина  перестала рассматривать получаемые от  меня  знания
исключительно в  контексте  полезности  для  уничтожения  Карла  и  иных
врагов,  что меня,  конечно же, радовало. Но это отнюдь не означало, что
она намерена отказаться от планов мести.  Так, уступая ее требованиям, я
уже рассказал ей рецепты нескольких ядов, как быстрого, так и медленного
действия.  Однако  я  специально выбрал  такие,  для  которых,  не  имея
химической лаборатории, крайне трудно достать ингредиенты.
     За  следующие  три  часа  в  комнате,  предоставленной  хозяйкой  в
качестве  полевого  лазарета  (там  имелась  широкая  кровать  и   грубо
сколоченный стол), я вправил еще один позвонок, сделал два массажа и два
кровопускания,  вскрыл гнойный нарыв,  выдернул гнилой зуб (вообще я  не
специалист по этому делу,  да и клещей у меня нет,  но зуб был настолько
плох,  что его удалось вытащить пальцами),  а  по  поводу прочих недугов
ограничился советами относительно лекарственных растений, диеты и образа
жизни.  Рекомендации по  травам старухи воспринимали с  плохо скрываемым
недоверием,  явно полагая, что их баба Лиза знает об этой теме все, и не
заезжему горожанину с ней тягаться.  На самом деле, разумеется, познания
сельских знахарей фрагментарны и бессистемны, а главное - крупицы истины
в  них растворены в  густом бульоне суеверий;  ну  да мое дело было дать
пациенткам совет,  а не убеждать ему следовать.  Я, как известно, никому
не помогаю против его воли.
     Трем  пациенткам  я  не  мог  помочь  ничем.  У  одной  развивалось
слабоумие,  вторая  слепла от  помутнения обоих  зрачков и  у  третьей в
желудке росла опухоль.  Каждой из них - включая первую, которая пока еще
не вовсе лишилась ума -  я  честно объяснил,  что их ждет.  Это тоже мой
принцип.
     - Ну ладно,  -  объявил я, выходя из "лазарета" следом за последней
пациенткой,   случившейся  поблизости  хозяйке  (похоже,   она   все  же
подслушивала под дверью -  понятие врачебной тайны явно не  пользовалось
популярностью у сельских сплетниц). - Теперь я хочу получить свою плату.
     - Не извольте беспокоиться,  добрый господин, сейчас все будет... А
пока вот костюмчик-то оцените.
     Она куда-то вышла и почти сразу вернулась с костюмом Эвьет.  Он был
еще немного влажный после стирки,  но уже зачиненный. Причем разорванный
рукав был не просто зашит -  сверху,  маскируя шов,  была нашита по всей
длине рукава аккуратная полоска черной материи,  и  точно такая же,  для
симметрии,   была  пришита  и   на   левый  рукав.   Все  это  выглядело
исключительно как декоративные элементы,  а  не как латки,  и смотрелось
очень даже неплохо.  Я  поблагодарил старуху за  хорошую работу и  понес
обновленный наряд Эвелине.
     Девочке тоже понравилось,  как починили ее костюм,  который она уже
считала испорченным; она хотела сразу же одеться и пойти прогуляться, но
я  посоветовал  все  же  подождать  до  следующего  утра.  Заканчивая  с
медицинской практикой на этот день, я сделал Эвьет новую перевязку (рана
заживала хорошо). Едва я завершил это дело, в комнату заглянула хозяйка.
     - Добрый господин, ваша плата...
     - Наконец-то! Давай сюда.
     - Пойдемте...
     - Куда еще? - удивился я, снова чувствуя нечто недоброе.
     - Туда... в горницу, где только что были...
     - Да что за черт? - возмутился я (старуха испуганно перекрестилась,
заслышав упоминание нечистого).  -  Почему я не могу получить мои деньги
здесь?!
     - Здесь неудобно... - бабка покосилась на Эвьет.
     - По-твоему, моя племянница не знает, что я беру плату за работу? -
я посмотрел на старуху,  как на законченную идиотку.  Та лишь попятилась
из комнаты, явно ожидая, что я последую за ней, и снова повторила уже из
коридора:
     - Пойдемте...
     Я  переглянулся с  Эвьет;  та  уже сидела на  постели,  прикрывшись
одеялом, и сжимала здоровой рукой арбалет.
     - Не нравится мне это,  -  констатировал я. - Пожалуй, лучше тебе и
впрямь одеться. И будь начеку.
     - Ты тоже, Дольф.
     Я  серьезно кивнул и  повесил на  пояс меч,  отметив про себя,  что
старух,  если что, раскидаю голыми руками, однако я до сих пор не видел,
кто еще живет в  этом селе.  На краткое время,  пока Эвьет одевалась,  я
замер  у  двери,  прислушиваясь -  снаружи  все  было  тихо  -  а  затем
решительно вышел в коридор.
     Здесь никого не было.  Дверь в бывший "лазарет" была приоткрыта.  Я
направился туда.
     Таз с кровью и окровавленное полотенце,  о которое я вытирал руки и
инструменты, уже унесли, хотя кувшин с водой по-прежнему стоял на столе.
Но  главное  изменение,  конечно,  заключалось не  в  этом.  В  комнате,
дожидаясь меня,  стояли хозяйка и высокая худая старуха со строгим лицом
из  числа  моих  недавних пациенток (час  назад  я  выпустил ей  гной  и
прочистил полость бывшего нарыва - надо отдать ей должное, во время этой
болезненной процедуры она даже не  пикнула,  только тяжело дышала).  Эти
двое держали за  обе  руки еще  одну обитательницу села,  стоявшую между
ними. И то не была старуха.
     Это была девушка,  скорее даже девочка,  года на два старше Эвьет -
однако рано развившаяся физически,  что было хорошо заметно,  ибо старое
короткое детское платье,  которое явно было ей мало,  туго обтягивало ее
фигуру.  Платье было надето как-то криво,  словно ее одевал посторонний.
Босые ноги  с  обломанными ногтями были  перепачканы влажной землей.  Но
самое  тяжелое  впечатление  производило  ее  лицо.  Нет,  оно  не  было
уродливым -  напротив, из тех, какие нравятся мужчинам, хотя я не считаю
такие лица красивыми:  слишком губастое, и глаза - коровьи, с поволокой.
Но  взгляд  этих  глаз  был  абсолютно  пустым,   а   выражение  лица  -
бессмысленным.  Казалось,  что  если  пальцами закрыть ей  один глаз или
раздвинуть губы,  то  не только не встретишь никакого сопротивления,  но
все это так и  останется в том же положении,  когда уберешь руку.  Право
же, лица некоторых трупов, какие мне доводилось анатомировать, выглядели
живее,  чем это. Вместе с тем, это не было печатью, какую накладывает на
лица врожденное слабоумие - такие мне видеть тоже доводилось.
     В  первый миг  я  подумал,  что  мне привели еще одну пациентку,  и
возмущенно открыл рот,  чтобы заявить, что мы так не договаривались. Но,
опережая меня, заговорила хозяйка:
     - Вот,  добрый господин.  Можете делать с ней все,  что хотите,  не
уродуйте только,  -  она  с  опаской покосилась на  мой  меч.  -  А  как
закончите, меня покличьте.
     - Что?!
     - Ее вовсюда можно,  - подобострастно добавила высокая старуха. - В
зад,  так в  зад,  а хотите в рот,  так и в рот.  Вы не бойтесь,  она не
укусит.
     Говоря это,  они выпустили руки девочки,  и  та,  по-прежнему глядя
куда-то  в  пустоту,  принялась  деревянными движениями стаскивать через
голову платье.
     - Вы с ума сошли!  Эй, эй, не надо раздеваться! Стой! (Руки девочки
застыли в приподнятом положении,  по-прежнему держась за ткань.) Что это
такое вообще?!
     - Это Жаклина,  -  охотно пояснила высокая. - Ну да вам, небось, ее
имя  неинтересное...   Мы  ее  в  подполе  держим.  А  иначе  нельзя,  у
проезжей-то дороги, желающих много на дармовщинку, коли не прятать...
     - Да вы,  никак, брезгуете? - по-своему поняла выражение моего лица
хозяйка дома.  -  Вы  не волнуйтесь,  добрый господин,  мы ее каждый раз
моем, прежде чем в уплату давать...
     - Вы...  -  я  боролся с  желанием выхватить меч  и  порубить обеих
старых  мерзавок  на  куски.  На  мелкие  кровавые ошметки.  -  Вы  хоть
соображаете, сколько ей лет?!
     - Только-только четырнадцать исполнилось, мой господин, - поспешила
заверить высокая. - Вы не смотрите, коли она старше кажется, тут все без
обмана,  господом богом клянусь!  За такую в городе восемь крон -  самая
малая цена,  нам господин сержант сказывал.  А  коли б  она еще невинной
была, так и все пятнадцать бы стоила...
     - Где ее  родители?  -  рявкнул я  и  получил от  хозяйки ожидаемый
ответ:
     - Так померли ж...
     - Это вы их убили?!
     - Господь  с  вами,  что  вы  такое  говорите,  господин лекарь!  -
ужаснулась высокая. - Солдаты это, в позапрошлом годе еще...
     - Так,  - принял решение я. - Вы две - назад. Не рыпаться и подмогу
не звать,  или убью на месте.  Жаклина, иди сюда. Мы уезжаем. Да нет, не
надо раздеваться!  Опусти!  -  я махнул рукой вниз, призывая ее опустить
задранное уже  до  груди платье.  Но  она,  похоже,  поняла меня иначе и
опустилась передо мной на колени.
     - Не можете вы так поступить,  господин лекарь,  -  сдвинула густые
брови на переносице высокая. - Мы вам ее в уплату дали, так пользуйтесь,
но  нету  такого  закона,  чтобы  всякому проезжему у  меня  мою  внучку
забирать!
     - Внучку?!
     - А  ежели  вы  ее  хотите насовсем купить,  -  голос старухи обрел
деловые нотки, - так то не восемь крон стоить будет...
     Вялые  пальцы  Жаклины  взялись за  мой  пояс  с  явным  намерением
спустить с меня штаны. Я с рефлекторным отвращением ударил ее по рукам:
     - Что ты делаешь?! Прекрати!
     Девочка вновь замерла, застыв в коленопреклоненной позе.
     - Так она ж больше ничего не может,  -  охотно пояснила хозяйка.  -
Как ее в запрошлом годе дюжина солдат за один день снасильничали,  она с
тех пор всегда такая.
     - Жаклина!  -  я осторожно поднял ее голову за подбородок, заставив
смотреть на меня.  -  Не бойся их.  И меня не бойся. Я не такой, как те,
что делали тебе зло. Я увезу тебя отсюда, и тебя больше никто не тронет.
Только скажи, что ты этого хочешь!
     Все тот же пустой, бессмысленный взгляд.
     - Не говорит она,  - ворчливо сообщила высокая. - С того самого дня
и не говорит.
     - Жаклина,  -  я  старался говорить как можно мягче,  -  ну хотя бы
просто кивни. Покажи, что ты меня понимаешь.
     Ни малейшей реакции.
     Иногда  человека можно  вывести из  транса,  просто  влепив сильную
пощечину,  но  ее,  конечно,  били уже не раз.  Я  попытался действовать
лаской, погладив ее по щеке, по волосам...
     Все с тем же лицом-маской девочка вновь принялась раздеваться.
     - Ладно, - я сделал шаг назад, поняв, что здесь уже все бесполезно.
     - Нам  без  нее  никак нельзя!  -  торопливо произнесла хозяйка.  -
Мужиков-то в хозяйстве нет,  и денег тоже нет. Значит, коса поломается -
кузнецу плати,  сруб подлатать надо -  плотнику плати...  попу за службы
опять же  плати...  солдатам,  как наедут,  развлечение подай...  только
Жаклиной все село и спасается.
     - И поп,  значит,  такую плату берет?  -  усмехнулся я без всякого,
впрочем, удивления.
     - Берет,  -  кивнула высокая. - Бьет ее, правда. Блудница, говорит,
грешница...   Она  исповедаться-то  не  может,   стало  быть,  все  одно
нераскаянная помрет и в пекло отправится. А коли все одно пропащая, чего
жалеть-то...
     - А куда ж все ваши мужики делись?
     - Которые воюют, а остальных поубивали, - ответила хозяйка. - В тот
самый день  в  запрошлом годе и  поубивали.  На  солдат на  дороге тогда
кто-то засаду сделал,  ну, и побили нескольких... а они сюда прискакали,
злющие,  как черти.  Вы,  говорят,  изменщики, это из вашего села на нас
набег сделали,  оно тут всех ближе!  А мы что?  Мы ж ни сном,  ни духом.
Забот у  нас других нет,  как на  дорогах разбойничать...  Но  им  разве
докажешь? Выходи, говорят, все мужики, от мала до велика, сличать будем.
Ну меня-то бог надоумил Жюля моего в  нужнике спрятать,  а  сынок мой не
захотел,  со всеми пошел. Мы ж, говорит, невиновные, чего нам бояться...
ну,  молодой -  дурной...  Ну,  согнали всех перед кабаком,  и кабатчика
самого  тоже,  а  один  из  этих,  коротышка на  лошади,  шибздик  такой
краснорожий, в Мишеля-бондаря пальцем тычет и орет: вот он, я его узнал!
рябой да бородатый! он в меня стрелял! Ну судите сами, добрый господин -
в любой деревне рябых да бородатых, по крайности, десяток сыщется! А тут
еще,  как на грех, у Пауля Плешивого рука-то кровавой тряпкой замотана -
он по пьяному делу дрова рубить вздумал,  ну и тяпнул по пальцу... все -
"свежее боевое ранение", других доказательств им уж и не надобно... Ну и
все.  Всех мужиков там,  перед кабаком,  и положили.  И со старыми,  и с
малыми,  которые уж  точно ни  в  какой набег...  А  чтоб,  говорят,  не
плодилось ваше  изменщицкое племя.  Попа только не  тронули,  потому как
божий человек...
     - А как же кузнец и плотник?
     - И их,  вестимо... А, кому мы сейчас-то платим? Так то не наши, мы
их с Овечьих Выселок зазываем...
     - И Жюля твоего нашли?  -  я помнил, что старуха упоминала о смерти
мужа.
     - Не-е,   -  затрясла  головой  крестьянка,  довольная  собственной
сметливостью. - Побрезговали они в нужник-то лезть.
     В  первый момент я  удивился глупости солдат,  не проверивших столь
очевидное убежище, но потом до меня дошло:
     - Так он  не  просто в  нужник зашел,  а  прямо в  яму спрыгнул?  В
самое...
     - Ну да,  в  дерьмище,  и  что такого?  Лучше уж в  дерьме по горло
посидеть,  да в живых остаться.  Он,  правда,  все равно потом помер. На
следующий же день заболел, и уж не оправился.
     - Потому что в дерьме много всякой заразы, - наставительно изрек я.
     - И-и,  какая зараза?  Навоз,  что на поля идет -  не то же дерьмо,
скажете?  А мы потом хлеб едим,  что из того навоза вырос,  и ничего, не
брезгуем и не травимся...
     Ох уж мне эта деревенская мудрость!
     - И отчего ж, по-твоему, твой муж-то умер? - осклабился я.
     - Бог прибрал, - пожала плечами старуха.
     Я понял, что спорить бесполезно.
     - А женщин солдаты тоже убивали? - спросил я.
     - Не,  -  ответила высокая, - некоторых только, какие мужей и детей
защитить пытались.  Вот и еёную мать,  значит,  тоже,  -  она кивнула на
Жаклину. - Мою дочь, стало быть. Говорила я ей - не лезь.
     Она сообщила это спокойно,  словно речь шла о погоде. Впрочем, нет:
это  для  горожанина  погода  -   тема  для  светской  болтовни,  а  для
крестьянина она нередко -  вопрос жизни и смерти. Вздумай я завести речь
о засухе, взволнованности у старухи наверняка было бы куда больше.
     - А вообще,  -  продолжала бабка Жаклины,  -  молодухи-то отсюда уж
давно разбегаться начали,  задолго еще до того дня. Ну, которые без мужа
остались,  вестимо.  Молодухе у дороги нельзя жить.  Всякие ведь шастают
туды-сюды,  и все с оружием.  Что насильничают-то -  ладно,  такова наша
бабская доля, но ведь дитё может получиться. А куды без мужа-то с дитём?
Во-первых,  не прокормишь,  по нынешней-то поре особливо.  А  во-вторых,
ежели мужик все ж-таки живой с войны воротится, так прибьет ведь, и бабу
свою,  и пащенков...  Так что тут уж жили только те, что с мужьями, ну а
как мужиков извели, и они отсюда, значит...
     - А что Жаклина забеременеет,  вы,  стало быть, не боитесь, - криво
усмехнулся я.
     - Не,  она не понесет,  -  уверенно возразила высокая.  - Баба Лиза
сказывала,  что ей,  когда еще в  первый день насильничали,  что-то  там
внутрях порвали. Так что у ей теперь детей точно быть не может.
     - Хорошо вы тут устроились...  -  процедил я,  но они,  похоже,  не
поняли сарказма. - Значит, теперь в селе живут одни старухи?
     - Ага,  -  закивали бабки,  похоже, полагая, что это обстоятельство
может меня разжалобить.
     Я бросил последний взгляд на Жаклину (устав стоять на коленях,  она
села на пол в так и оставшемся наполовину снятым платье и вновь застыла,
больше  похожая на  окоченевший труп,  чем  на  живого человека),  резко
повернулся и вышел.
     За моей спиной тут же снова хлопнула дверь,  и  в коридор выскочила
хозяйка.
     - Так вы, выходит, Жаклину-то не будете? - искательно спросила она,
догоняя меня.
     Я посмотрел на нее таким тяжелым взглядом, что она попятилась.
     - Вы простите ради бога,  добрый господин,  коли что не так... мы ж
как лучше хотели... никто еще не отказывался... - она все пятилась, пока
не  уперлась в  стену.  Толчок затылком в  бревна словно одарил ее новой
мыслью,  и она,  зачем-то понизив голос,  предположила:  -  А может,  вы
вообще... не по этой части?
     - Да,  -  подтвердил я,  -  я не по этой части. А теперь убирайся с
глаз моих, пока я тебя не прибил.
     - Так  вы   сразу  бы   сказали!   -   просияла  старуха,   напрочь
проигнорировав мою  угрозу.  -  Есть,  есть  у  нас  плата и  для  таких
любителей,  как вы!  Мальчик,  единственный, кого спрятать успели! Тогда
ему шесть было, сейчас всего вос...
     Я  развернулся и  со  всей силы впечатал кулак в  морщинистую рожу,
ощутив,  как хрустнул под костяшками раздавленный носовой хрящ. Кажется,
несколько зубов из и  без того немногочисленного набора я ей тоже выбил.
Старуха  сперва  ударилась о  стену,  затем  рухнула на  пол,  деревянно
стукнувшись затылком о доски. Я не был уверен, что не убил ее, и не стал
проверять.
     Быстрым шагом  я  вошел  в  нашу  комнату и  встретился взглядом со
смотревшей мне в грудь арбалетной стрелой. Эвьет, увидев, что это я, тут
же с облегчением отвела оружие в сторону.
     - Я говорил - рано тебе руку напрягать...
     - А я арбалет между колен зажала и левой взвела!
     - Ладно,  молодец, - я открыл одну из сумок, достал чистую тряпицу.
- Заверни сюда, что от обеда осталось. Мы уезжаем. Немедленно.
     - Опасность? - вновь напряглась расслабившаяся было Эвелина.
     - Для нас? Думаю, нет.
     - Тогда почему? Хотели же два-три дня...
     - Потому  что  это  мерзкое  место,   -   не  стал  я  вдаваться  в
подробности. - Вроде той собачьей деревни, только без собак.
     Кстати,  подумал я,  собак здесь действительно нет. Мы их не видели
и,  главное,  не слышали.  Съели они их,  что ли?  Или,  может,  солдаты
перебили...
     Когда мы, упаковав сумки, вышли в коридор, старухи там уже не было.
Лишь на  том месте,  где она упала,  осталось на полу небольшое кровавое
пятно (Эвьет в полумраке коридора его,  похоже,  не заметила).  Выходит,
бабка все-таки оклемалась.
     Мы  пересекли  двор,  наполовину уже  затопленный вечерними тенями,
открыли  хлев,  потратили  некоторое  время,  чтобы  выгнать  наружу  не
желавших отрываться от  свежего сена быков,  и  запрягли их в  телегу (я
попутно отметил, что количество тюков на ней заметно уменьшилось). Никто
не пытался нам мешать, да я и не ожидал от старух какой-либо агрессии.
     Мы выехали на улицу,  точнее,  на проходившую через село дорогу,  и
свернули на восток. Село выглядело вымершим, хотя до заката все еще было
довольно далеко.  Мы миновали заколоченный кабак, а когда уже подъезжали
к  церкви,  часовой  на  колокольне  вдруг  начал  звонить.  Сперва  мне
показалось, что это сам поп в рясе и клобуке, но это была одна из старух
в  черном платье и  платке.  И  звон  явно был  сигналом тревоги,  а  не
призывом к вечерне.
     Я встал на телеге в полный рост, разглядывая дорогу сперва впереди,
потом позади нас.  Насколько хватало глаз, она была пуста в обе стороны,
так что звон,  похоже,  имел отношение именно к  нам.  Мне это сильно не
понравилось,  хотя я  по-прежнему не  представлял себе,  чем  нам  могут
угрожать старые крестьянки -  даже  если предположить,  что  они  выйдут
против нас с вилами и косами,  бойцы из них совершенно никакие. С другой
стороны, не соврали ли они, что в селе нет никого, кроме них? Я принялся
нахлестывать быков.
     Но  пока  удары  колокола оставались единственным признаком жизни в
селе.  Мы уже почти пересекли околицу.  И вдруг сбоку послышались крики:
"Стойте!  Стойте!", и на дорогу прямо перед бычьими мордами выбежали две
запыхавшиеся старухи. Не слишком внушительный кордон, подумал я. Никаких
колюще-режущих инструментов у них при себе,  конечно,  не было.  Я узнал
своих пациенток.
     - Доб...  рый... гос... подин... - задыхались они, почти повисая на
оглобле и обливаясь потом. - Вот...
     Корявая узловатая рука протянулась ко  мне  ладонью вверх.  В  этой
ладони лежало несколько медных и серебряных и даже одна золотая монета.
     - Тут...  четыре кроны и...  осьмнадцать хеллеров...  с грошом.  Вы
плату не приняли,  так...  мы собрали... ох, помру сейчас... не извольте
гневаться...  больше во  всем селе нету...  не  насылайте на  нас  опять
болезни, добрый господин!
     Я спокойно взял деньги -  в конце концов, я их честно заработал - а
затем повернулся к старухам,  которые уже отцепились от оглобли,  но все
еще семенили рядом с телегой.
     - Вы все умрете, - сказал я с удовольствием. - И скоро.
     Старухи в ужасе застыли столбом. Мы поехали дальше, не оглядываясь.

     Поскольку мы выспались днем (и наши быки тоже хорошо отдохнули), то
не  стали  останавливаться  после  заката.   Ехать,   правда,   пришлось
практически в полной темноте,  нарушаемой только светом звезд, но дорога
была ровной и шла по открытой местности,  не сулившей никаких сюрпризов.
Один раз слева проплыли очертания каких-то беленых домиков,  но мы так и
не узнали,  были ли они обитаемы; во всяком случае, света нигде не было,
и собаки не лаяли. Затем, уже заполночь, взошла луна, и стало посветлей,
хотя не  так  уж  сильно,  ибо ночное светило пребывало уже в  последней
четверти.  Изредка на  луну  набегало легкое облако,  наполняясь изнутри
призрачным светом.
     Лишь  когда  небо  на  востоке  начало  светлеть,   мы  свернули  в
подходящую рощицу  справа  -  достаточно густую,  чтобы  скрыть  нас  от
посторонних глаз,  но при этом проходимую для быков и подводы. Был самый
холодный  предутренний  час,   и  я  позволил  себе  развести  небольшой
костерок,  надеясь,  что он не виден за деревьями. Мы наскоро перекусили
оставшейся курятиной.
     - А теперь, - объявила Эвьет, - когда нам уж точно никто не мешает,
объясни, наконец, что это была за штука, разнесшая черепушку Жерома.
     Я,  конечно,  понимал, что этого разговора все равно не избежать. И
уже придумал, как свести риск к минимуму.
     - Расскажу и покажу,  но прежде ты должна обещать,  что никогда, ни
при каких обстоятельствах, не возьмешь эту вещь без моего разрешения.
     - Обещаю, - легко согласилась Эвелина.
     - Помните, баронесса, вы дали слово.
     - Дольф!  -  теперь  в  ее  голосе  звучало возмущение.  -  Я  тебя
когда-нибудь обманывала? Или брала что-нибудь без спросу? По-моему, если
у кого из нас двоих и имеется воровской опыт, то этот кто-то не я!
     - Уела,  -  вынужден был признать я.  -  Ладно, смотри, - я вытащил
огнебой. - Прости, но только из моих рук - иное слишком опасно.
     Эвьет  принялась разглядывать в  свете  костра  диковинный предмет.
Главную его  часть  составляли четыре металлических трубки,  соединенные
параллельно в одной плоскости, вплотную друг к другу. С одного конца все
они были открыты,  с другого оканчивались подобием молоточков. Под самой
нижней  трубкой  располагалась деревянная рукоятка,  имевшая  расширение
вверху;  в  этом расширении было проделано круглое отверстие,  в котором
находилась спусковая скоба.
     - Похоже на музыкальный инструмент,  - заметила Эвелина. - Я видела
такой у бродячих артистов, когда мы ездили на праздник в Пье.
     - Да,  на сиринкс, - согласился я. - Его еще называют флейтой Пана,
хотя церковь не  одобряет это название,  считая пропагандой язычества...
Но у сиринкса все трубки разной длины,  а здесь -  одинаковой. И там нет
рукоятки.
     - Зато  твой  инструмент  звучит  громче,  и  от  его  музыки  люди
буквально теряют голову, - блеснула остроумием Эвьет.
     - Кстати, я, признаться, ожидал, что ты потом из-под телеги полчаса
от страха не вылезешь, - улыбнулся я.
     - Ты  в  самом  деле  считаешь  меня  такой  дурой  и  трусихой?  -
приподняла бровь баронесса.
     - Я считаю тебя очень умной и смелой девочкой.  Просто я уже видел,
какое впечатление огнебой производит на людей, включая закаленных в боях
воинов.
     - Ты  ведь рассказывал,  что  вы  с  учителем работали над военными
проектами,  и не все ваши изобретения пошли в дело.  Я сразу поняла, что
это - одно из них. Значит, оно называется огнебой? И как оно работает?
     - Ты все поняла правильно,  -  кивнул я.  -  На самом деле, ты даже
можешь догадаться,  каков его принцип действия.  Ибо главный его элемент
ты видела в деле еще до боевого применения, - это я мог ей сообщить, ибо
не собирался рассказывать рецептуру.
     - Неужели порошок от клопов? - улыбнулась Эвелина.
     - Нет,  конечно,  - хохотнул я. - Но на самом деле ты не так далека
от истины.
     - Огнебой -  значит,  бьет огнем...  -  рассуждала вслух девочка. -
Огонь...  А!  Вспомнила! Ты посыпал каким-то порошком сырые ветки, и они
ярко вспыхнули, несмотря на дождь!
     - Ну  я  же  говорил,  что ты очень умная,  -  я  вновь расплылся в
улыбке.
     - Но Жерома не сожгло. Ему разнесло голову.
     - Все дело в том, как использовать порошок. Если он просто рассыпан
на открытом воздухе,  то он хорошо горит и не более чем. На большее, чем
разжигание костра,  он  не  пригоден.  Но  если  его  сжать в  небольшом
замкнутом объеме,  то  даже  от  малой искры происходит взрыв,  подобный
взрыву вулкана в миниатюре.  Жерло вулкана выбрасывает камни на высоту в
несколько миль,  а  ствол огнебоя выстреливает свинцовые ядрышки с такой
силой,  что они пробивают самый тяжелый доспех,  не  говоря уж  о  кости
черепа.
     - Здорово!  Воистину,  химия - великая наука! Так это из этой штуки
ты убил своих первых троих?
     - Да, и всех последующих тоже... Именно это - мое настоящее оружие.
А  меч я  ношу лишь для видимости.  На  самом деле я  им  практически не
владею,  -  признался я не без некоторого смущения.  - Ну, то есть, знаю
пару самых простых приемов,  и могу рубануть того,  кто нападет с голыми
руками или с ножом...  но против сколь-нибудь умелого мечника у меня нет
ни малейшего шанса.
     - Да,  имея такое оружие, можно, конечно, обходиться без меча... Но
почему до сих пор ты его не применял?  Я  имею в  виду,  во время нашего
путешествия?
     - Ну,  у  огнебоя тоже  есть  свой  недостаток -  четыре раза можно
выстрелить  быстро,  а  потом  надо  перезаряжать каждый  ствол,  и  это
занимает время,  -  назвал я не главную причину. - А если бы сделать еще
больше стволов, он был бы слишком тяжелым.
     - Думаю,  после четвертого выстрела все,  кто  еще  оставался бы  в
живых, удирали бы со всех ног, - проницательно возразила Эвьет.
     - Это да,  -  согласился я.  -  Или стояли бы, остолбенев и намочив
штаны.  Как  громом пораженные,  вот уж  воистину...  Но  раз на  раз не
приходится, знаешь ли...
     - Но  ведь  не  из-за  этого  огнебой  не  приняли на  вооружение в
Виддене?
     Что ж, от этой темы все равно было не уклониться.
     - Нет.
     - Так почему?
     - Потому,  - усмехнулся я, - что иначе новым императором стал бы не
Йорлинг,  и не Лангедарг,  а видденский бургомистр. А мой учитель все же
не настолько хорошо к нему относился. Он ни словом не обмолвился о своем
изобретении городским властям,  -  продолжил я уже серьезно. - По правде
говоря, как он мне признался, в первый момент он не хотел говорить о нем
даже мне. Но нужно было совершать дальние поездки в это опасное время, и
требовалось оружие, способное обеспечить мою безопасность - безопасность
одинокого путешественника во  враждебном мире...  Вообще,  сам огнебой -
это преимущественно моя разработка,  -  похвастался я.  -  Я,  например,
додумался расположить стволы  друг  над  другом -  стрельба начинается с
верхнего,   при  этом  отдача  подбрасывает  руку,   и  следующий  ствол
оказывается на  месте  разряженного,  почти  не  сбивая линию прицела...
После  того,  как  учитель  создал  порошок,  ему  не  слишком  хотелось
заниматься дальнейшими работами в  этой области.  Он даже самому порошку
не стал придумывать название. Так и осталось, просто "порошок"...
     - Но почему?! - не вытерпела баронесса.
     - Потому что он сам испугался своего творения, Эвьет, - вздохнул я.
- Потому  что  порошок  -   это  абсолютное  оружие.  Оружие,  способное
уничтожить все. Ничего подобного в человеческой истории еще не было...
     - Думаю,   то  же  самое  говорили,   когда  изобрели  арбалет,   -
усмехнулась Эвелина. - А еще раньше - мечи и копья...
     - Нет!  Ты не понимаешь!  Мощности,  а  стало быть,  и убойной силе
любого  когда-либо  существовавшего оружия  положен  предел  физическими
законами и  устройством человеческих тел.  Слишком большой меч  никто не
сможет поднять,  слишком большой лук  -  натянуть.  Даже,  допустим,  мы
сделаем стационарный лук, который будут натягивать несколько человек или
лошадей -  так он либо сломается, не выдержав такой силы натяжения, либо
его  придется делать  настолько толстым,  что  дерево потеряет важнейшее
свойство лука -  гибкость.  Те же самые рассуждения применимы к таранам,
катапультам,   требушетам  и  всему  прочему.  Где-то  можно  преодолеть
ограничения по силе,  задействовав систему блоков и  рычагов,  но -  что
гласит золотое правило механики?
     - Выигрывая в силе -  проигрываем в расстоянии, - прилежно ответила
моя ученица.
     - Именно,  а значит,  и во времени. Никому не нужно орудие, которое
приводится в действие дольше, чем длится само сражение... В общем, любое
слишком могучее оружие  либо  сломается под  собственной тяжестью,  либо
окажется невозможным в обслуживании -  а чаще и то, и другое. Но порошок
- совсем иное дело! Он не состоит из деталей, ему не нужны ни прочность,
ни  гибкость.  Чем  его  больше -  тем  лучше,  тем более возрастет сила
взрыва,  и нет никаких факторов, которые бы его ограничивали. Рецепт его
приготовления прост, ингредиенты доступны во многих местах Империи - так
что  производить его  можно гораздо быстрее,  чем  будут строиться любые
укрепления, призванные защитить от него. На строительство хорошего замка
уходят десятки,  иногда сотни лет.  Взрыв порошка уничтожит его за  одно
мгновение.  Всего  десяти гран  достаточно,  чтобы пробить любой доспех.
Тысячи фунтов - чтобы обрушить стену любой крепости. Если тысяча рабочих
будут производить по фунту ежедневно -  а это вполне по силам и Льву,  и
Грифону -  можно  будет повторять Комплен и  Лемьеж каждый день.  Десять
тысяч тонн  порошка полностью сотрут с  лица  земли любой город вместе с
предместьями...  Да, конечно, этой силе можно найти и другое применение.
Прокладывать дороги через горы или каналы между реками...  Но разве есть
хоть малейшие сомнения, как будут использовать порошок люди?
     Я  замолчал.  Некоторое время молчала и Эвелина,  глядя на огнебой.
Потом снова подняла на меня свои большие черные глаза, в которых мерцало
пламя костра.
     - Дольф,  -  сказала она,  -  ты  ведь знаешь,  о  чем я  хочу тебя
попросить.
     Ну  еще бы.  Именно поэтому я  так не  хотел,  чтобы она узнала мой
секрет.
     - А ты знаешь, что я тебе отвечу, - произнес я вслух.
     - Но  почему?!  Я  ведь не  собираюсь взрывать города.  Я  не прошу
рассказать,  как делать порошок.  Просто одолжи мне огнебой.  Или сделай
второй такой же.
     - Хотя бы потому,  что я  связан клятвой.  Честно говоря,  я...  не
совсем  точно  пересказал тебе  последнее письмо учителя.  Там  было  не
абстрактное "не используй знание во зло". Там было "не используй порошок
иначе как для самозащиты".
     - Выходит, ты мне солгал? - нахмурилась Эвелина.
     - Заменил  частную формулировку более  общей.  Строго  говоря,  это
нельзя назвать ложью...
     - Так-так,  -  саркастически усмехнулась баронесса,  - а где ты еще
"заменил формулировки"?
     - Ну...  чтобы быть уж  до конца честным -  ты правильно удивилась,
как это огонь мог полностью уничтожить каменный дом.  Сам по себе огонь,
конечно, не мог...
     - Но в вашем доме хранился порошок.
     - Да.  Не  знаю точно,  сколько,  но вряд ли слишком много.  Однако
этого оказалось достаточно,  чтобы взрыв обрушил одну из стен,  а за ней
рухнули и  другие -  дом был хоть и каменный,  но не из дорогих...  Будь
порошка больше -  накрыло бы и  убийц,  но увы.  Хотя надеюсь,  что хоть
некоторые из них будут до конца своих дней заикаться.
     - Неудивительно, что тебя объявили колдуном и отдали приказ о твоем
аресте!
     - Думаю,  это  было  бы  сделано в  любом случае.  В  конце концов,
организаторы расправы над  учителем о  порошке понятия не  имели.  Хотя,
конечно,  "страшный гром и  дым,  с  которыми дьявол унес колдуна в ад",
послужили такой уликой, о которой инквизитор и его подельники не мечтали
даже в своих самых сладких грезах...
     Вновь  повисла  тишина,  нарушаемая лишь  потрескиванием костра.  Я
убрал  огнебой  в  специально сделанный для  него  карман  с  внутренней
стороны куртки.
     - Мне не нравится,  что ты скрывал от меня правду, Дольф, - сказала
Эвьет, - хотя я понимаю, почему ты это делал.
     - Ты  -  третий человек в  мире,  узнавший об  огнебое и  порошке и
оставшийся после этого в  живых,  -  сообщил я.  -  А  если  не  считать
создателей того и другого,  то - первый. И, надеюсь, последний. Видденцы
не в  счет,  они просто не поняли,  что произошло...  Ты ведь понимаешь,
насколько важно,  чтобы эту тайну не узнал никто и  никогда?  Достаточно
легкого намека - и на нас начнется охота по всей Империи...
     - Да, - серьезно кивнула Эвелина, - я понимаю. И все-таки, это была
бы такая возможность...  Только один выстрел!  Ну, может, и еще парочка,
чтобы  уйти  от  погони  -  если  в  охране  Карла  отыщутся достаточные
смельчаки,  чтобы преследовать человека с ТАКИМ оружием...  Никто бы все
равно  ничего не  понял,  рассказывали бы  сказки о  демоне,  поразившем
Лангедарга громом...
     Я  молчал и  смотрел в  огонь.  Я  уже все сказал,  и  не собирался
повторяться.  Я понимал,  что имею дело не с капризным ребенком, который
будет занудно выклянчивать игрушку, несмотря ни на что.
     - Ничто не может изменить твоего решения, Дольф?
     - Ничто,   Эвьет.  Возможно,  из-за  этого  ты  обидишься  на  меня
навсегда, но...
     - Нет, зачем же? Я все понимаю. Я должна отомстить за свою семью, а
ты должен держать слово, данное своему учителю. Но это же не значит, что
мы не можем быть друзьями?
     - А разве мы друзья?
     - А разве нет?
     Краем глаза я  видел,  что она пытается заглянуть мне в  глаза,  но
продолжал упорно смотреть в костер.
     - Мне казалось,  мы просто попутчики,  -  холодно произнес я.  - Ты
наняла меня,  чтобы я  тебя учил,  а заодно сопроводил к твоему сеньору.
Вот и все.
     - Да?  Ну  извини,  -  она  повернулась ко  мне спиной,  и  даже ее
рассыпавшиеся  по  плечам  волосы,   казалось,   обрели  некое  сердитое
выражение.
     Вот  и  хорошо,  сказал я  себе.  Так и  надо.  Пусть лучше немного
подуется сейчас. К чему нам неконструктивные эмоции при расставании?
     Просидев так пару минут,  Эвелина поднялась и, по-прежнему не глядя
в мою сторону,  принялась расстилать на телеге свою волчью шкуру.  Затем
улеглась спиной ко мне.  Желать мне спокойной ночи она не стала.  Пусть,
тем более что все равно уже утро.  А главное -  спокойствие ночи,  равно
как и доброта дня, менее всего зависят от пожеланий.
     Мне все еще не  хотелось спать.  Я  сидел,  глядя на взлетающие над
костром искры.  Я знал,  что поступил правильно,  и все равно чувствовал
себя  скверно.  Словно  я  ударил  не  просто даже  беззащитного -  иные
беззащитные вполне этого заслуживают - а того, кто специально снял броню
из доверия ко мне.  Хотя, в конце концов, это и в ее интересах тоже... И
вообще,  разве после смерти моего учителя я  не  принял твердое решение,
что  отныне  меня  заботят только мои  собственные интересы?  Разве  это
решение кто-то отменял?
     Костерок догорал,  лишь  маленькие язычки  пламени  еще  мучительно
облизывали  обугленные  ветки.   Я  поднялся  и  затоптал  их  сапогами,
прекратив их агонию. Затем, наконец, лег спать.

     Солнце уже подбиралось к полудню, когда мы вновь выехали на дорогу.
Прежде,  чем тронуться в путь,  я вновь перевязал руку Эвелины,  сообщив
ей,  что  делаю это  скорее для  перестраховки,  ибо  ее  организм умеет
отлично заживлять раны.  Она не ответила. Молчала девочка и потом, когда
подвода уже катилась по пыльной дороге за неспешно шагавшими быками.  Ну
что ж,  если ей угодно продолжать дуться,  я тоже хорошо умею молчать. У
меня в этом плане опыта даже больше, чем у нее.
     Эвьет не выдержала первой.
     - Раз я тебя наняла, чтобы учил - так учи, - буркнула она.
     - Хорошо, - кивнул я, как ни в чем не бывало. - Самый большой орган
человека расположен у него снаружи.  Это не что иное,  как кожа. Толщина
кожи  -  всего  одна  линия,  но  за  счет  большой  площади масса  кожи
составляет около пятнадцати процентов от общей массы тела -  больше, чем
у  какого-либо иного органа.  Таким образом,  у  человека весом в двести
фунтов кожа весит тридцать. Больше, чем иной доспех!
     На  Эвелину это,  похоже,  произвело впечатление,  но она ничего не
сказала.
     - Разные участки кожи имеют разную чувствительность, - продолжал я.
- Моему учителю удалось доказать,  что способностью чувствовать обладает
не  вся кожа равномерно,  а  особые ее точки,  слишком мелкие,  чтобы их
можно было разглядеть. Чувствительность каждой такой точки одинакова, но
различается их  плотность,  то есть количество на квадратный дюйм,  или,
что  по  сути то  же  самое,  расстояние между соседними точками.  Самые
чувствительные - кончики пальцев, там это расстояние не превышает линию,
а наименее чувствительна кожа бедра,  верхней части спины и задней части
шеи  -  там расстояние не  меньше двух дюймов.  Знаешь,  как учитель это
доказал?  Испытуемый закрывает глаза,  а исследователь берет две иголки,
разведенные  на  определенное  расстояние,  и  прикасается  ими  к  коже
испытуемого. Если тот воспринимает два прикосновения, как одно - значит,
расстояние между чувствительными точками больше, чем между иголками.
     - Ты хочешь сказать,  -  недоверчиво произнесла Эвелина, - что если
человека кольнуть в спину или бедро,  разведя иголки аж на два дюйма,  -
она для наглядности даже показала пальцами примерно такое расстояние,  -
то он не поймет, что его укололи в двух разных местах?
     - Именно так. Я сам не поверил, пока не убедился на личном опыте.
     - Твой учитель колол тебя иголками?
     - Не колол - прикасался. Это не больно. И я проделывал то же с ним.
Чем больше испытуемых -  тем надежней результат.  А  знаешь ли  ты,  что
происходит, когда от холода или страха кожа покрывается мурашками?
     - Что?
     - Волоски встают  дыбом.  И  это  -  лишнее  доказательство родства
человека и животных. Вздыбленная шерсть лучше сохраняет тепло и выглядит
угрожающе для  врага,  но,  будь  человек сотворен по  некоему разумному
плану, зачем бы ему, с его практически отсутствующей шерстью, иметь этот
механизм? Да и сами эти редкие волоски, кстати, тоже.
     - Знаешь,  Дольф,  -  заявила вдруг Эвьет,  глядя куда-то вперед, в
голубую дымку над горизонтом,  -  возможно,  тебе это и все равно,  но я
хочу сказать,  что еще ни с кем мне не было так интересно,  как с тобой.
Ну,  разве что с Эриком,  но он,  конечно,  знал гораздо меньше.  Вот, -
заключила она  тоном почти что обвинительным и  требовательно посмотрела
на меня.
     Что я мог ей ответить?  Что мне тоже интересно с ней, даже несмотря
на то,  что она пока знает меньше?  Что родство по духу -  это не фигура
речи,  что в  ней я  узнаю себя в  том же возрасте -  жадно впитывавшего
слова учителя,  но в то же время не внимавшего ему в слепом благоговении
перед авторитетом, а готового и не боящегося высказывать, а если что - и
отстаивать свое мнение?  Что,  если бы  она отказалась от  своих планов,
имеющих слишком мало шансов на  успех,  мы  могли бы  не  расставаться в
Нуарроте,  а...  а  что?  Бездарно и  бессмысленно скитаться по пылающей
стране двумя бездомными бродягами?
     - Хорошо,  это способствует успехам в учебе,  -  сказал я вслух.  -
Итак,  повреждения кожи, причиняемые внешними причинами, можно разделить
на механические, или раны, термические, каковые, в свою очередь, делятся
на ожоги и обморожения, и химические, коих суть несколько видов...
     Дорога  потянулась вдоль  неширокой  речки,  змеившейся справа.  Мы
ехали  вдоль  берега  уже,   наверное,  часа  два,  продолжая  обсуждать
медицинские вопросы, как вдруг Эвьет указала направо: "Смотри! Узнаешь?"
В  первый момент,  увлеченный своей лекцией,  я не понял,  почему должен
узнать обгорелые печи,  торчавшие на пепелище на том берегу - мало ли мы
таких  повидали за  последнее время?  -  но,  сопоставив их  с  хлипким,
почерневшим от времени мостиком через реку,  сообразил: это были останки
той самой деревни,  где нас чуть не поджарили вместе с отрядом Контрени.
Выходит,   мы  пересекали  мертвую  зону,  оставшуюся  там,  где  прошла
грифонская армия.  Хотя,  не окажись мы рядом с пепелищем, мы бы даже не
заметили  этого  -  ширина  "полосы  смерти",  оставленной  семитысячным
войском,  была совсем небольшой,  и,  конечно же,  здесь,  как и по всей
округе,  все  так же  буйно зеленели травы,  разноцветными коврами цвели
полевые  цветы,  завлекая  хлопотливо гудевших насекомых,  и  беззаботно
чирикали птицы.  Природе не  было  никакого дела  до  человеческой жажды
убийств.
     Спустя  каких-нибудь  четверть  часа  мы  уже  увидели  деревеньку,
счастливо избежавшую судьбы,  которая ждала бы ее,  окажись она всего на
полмили западней (или имей у себя церковь,  хорошо заметную издали своей
высокой колокольней),  а еще часа через три засверкали впереди в золотом
сиянии вечера шпили и флюгера стоявшего на берегу реки города.
     Городишко оказался,  на  самом деле,  так себе -  немного покрупнее
Пье,  но  явно  меньше Комплена.  Толстые стены и  круглые пузатые башни
белого камня могли бы внушать уважение,  будь они,  впридачу к  толщине,
еще раза в два повыше. Дорога ныряла прямиком в скругленную поверху арку
ворот,  охранявшихся, вопреки обыкновению, одним-единственным стражником
(не исключено,  впрочем,  что его товарищ, в нарушение правил караульной
службы,  отошел  по  нужде).  Когда  мы  въезжали  в  ворота,  на  тупом
веснушчатом лице  стража  отчетливо  отобразилось то,  что  мой  учитель
называл когнитивным диссонансом:  он  явно не  мог  совместить бесспорно
крестьянскую,  запряженную быками  телегу и  городской,  весьма вероятно
(особенно с учетом рыцарского меча),  даже дворянский облик того, кто ею
правил.  Детина  открыл было  рот,  чтобы  востребовать с  нас  пошлину,
причитающуюся с  крестьянских подвод,  затем,  встретившись с моим,  уже
отработанным,  господин-баронским взглядом,  передумал и  даже попытался
изобразить лицом некое подобострастие,  потом, видимо, решил, что телега
есть телега,  кто бы на ней ни ехал, и дернулся в нашу сторону, дабы все
же исполнить свой долг.
     - Смирно, солдат! - скомандовал я. - Где твой напарник?!
     - Он... это... - окончательно растерялся веснушчатый, - не извольте
беспокоиться, он сей минут будет...
     - "Сей минут!"  -  передразнил я.  -  А  грифонцы явятся,  им  тоже
подождать предложишь?! Развели бар-рдак! Судьбу Комплена захотели?!
     - Свят-свят... - рука караульного дернулась перекреститься.
     - Молчать! Как стоишь на посту?! Как отвечаешь старшему по званию?!
Ну, я поговорю с комендантом!... Имена! Твое и напарника!
     - Ваша  милость,  не  губите...  -  на  сборщика пошлины жалко было
смотреть.
     - Смирно!  Плечи расправить,  брюхо втянуть!  Пугало огородное! "Не
губи-ите..."  Где таких только набирают...  Молчать!  И напарнику своему
передай, р-раздолбаю, что если он еще хоть одной ногой с поста...
     - Так точно!
     - Не слышу!
     - Так-точно-мой-гасп-дин!!!
     - Ну хоть немного на солдата стал похож... Смирно стоять! Что ты на
меня уставился?!  Ты  меня охраняешь?!  Ты  город охраняешь!  На  дорогу
смотри!
     Оставив бедолагу преданно пялиться на  пустой  до  самого горизонта
тракт,   мы  гордо  въехали  в  город.   Колеса  загрохотали  по  скудно
присыпанной соломой брусчатке.  Эвьет, наконец, перестала сдерживаться и
расхохоталась.
     - Дольф, ты был бесподобен! "Р-р-развели бар-р-дак!" "На дор-р-рогу
смотр-ри!"
     - Ага,  -  улыбнулся я  не  без самодовольства.  -  Как там говорил
покойный капитан -  солдаты бывают умные и  мертвые?  Он  не учел третью
категорию -  городская стража. Девять из десяти - дармоеды и взяточники,
откуда уж тут взяться уму...  И так, между прочим, было еще до войны. Ну
ладно, пора выяснить, куда это мы попали.
     Все необходимое мы узнали у первого же прохожего. Городок назывался
Ра-де-Ро,  и  в нем после того,  как разорились все конкуренты,  остался
единственный постоялый двор  под  предсказуемым названием "Золотой  лев"
(было,  впрочем,  еще некое заведение "Толстый Жакоб", но оно, по словам
горожанина, представляло собой "чистую клоаку" и имело славу бандитского
притона -  что,  естественно,  не  мешало ему  функционировать прямо под
носом  у  городской стражи,  вполне  подтверждая сказанное мной  ранее).
Итак,  мы  направились в  "Золотой лев",  располагавшийся возле рыночной
площади.  Напротив постоялого двора обнаружилась лавка старьевщика,  где
я,  не  особенно даже торгуясь,  избавился от  остававшегося на  подводе
барахла Жерома и Магды.
     Загнав телегу под  навес  и  быков -  в  стойло (в  общем сарае уже
дожидались  хозяев  несколько  лошадей,   два  мула  и  один  осел),  мы
отправились смотреть  комнаты.  Увы,  несмотря  даже  на  принятое  мной
решение  не  скупиться  (ибо  наши  финансовые дела  пока  еще  обстояли
неплохо),  по-настоящему хороших номеров найти так и  не  удалось.  Даже
дорогие комнаты были  грязноваты,  и  кухонный чад  непостижимым образом
проникал и в самые дальние углы деревянного здания.  То ли "Золотой лев"
так  испортился  после  победы  в  конкурентной  борьбе,  то  ли  -  что
показалось  мне   более   вероятным  -   победа  эта   была   достигнута
специфическими средствами,  скажем,  не без помощи бандитов из "Толстого
Жакоба".  В  самом деле,  едва ли  им  было безразлично,  кто  в  городе
останется единственным,  помимо них,  участником гостиничного бизнеса, и
почва для взаимного сотрудничества была тут самой плодородной.
     Но, так или иначе, других вариантов все равно не было, и мы выбрали
средней цены  комнату на  втором этаже,  в  противоположном кухне крыле.
Покосившись на паутину в  углу с висевшим в ней мушиным трупом,  я решил
оставить ее  в  покое:  истребитель мух  и  комаров нам  скорее союзник,
нежели  враг.  А  вот  антиклопиный репеллент здесь  определенно был  не
лишним. Обернувшись к сопровождавшему нас слуге, я сообщил, что мы берем
комнату;  он спросил, желаем ли мы ужин в номер. Представив себе местную
трапезную,  где  даже  вечный  полумрак не  в  состоянии скрыть грязь  и
копоть,  а  ароматы прогорклого масла мешаются с  вонью крепкого пива (и
тех,  кто, рыгая и потея, пьет это пиво большими кружками), я решил, что
уж лучше получить еду с доставкой. Мы заказали жареную рыбу, выловленную
в  местной реке (оказавшуюся мелкой,  как и  сама речка,  но  достаточно
вкусной);  заодно я  расспросил слугу о  дальнейшей дороге на  Нуаррот и
получил столь обстоятельное объяснение,  что даже расщедрился на  чаевые
(чего обычно не делаю,  полагая нелепым платить слуге за то, за что он и
так получает жалование).  Исходя из  этих объяснений (и пополнившего мою
самодельную карту рисунка),  выходило, что, при нашей нынешней скорости,
мы будем в Нуарроте не позднее чем через три дня.
     Ночь  прошла  без  всяких неприятностей (очевидно,  благодаря моему
репелленту),  если  не  считать  какого-то  пьяного,  вздумавшего  орать
похабную песню где-то под окнами.  Но не успел я  подумать,  как было бы
славно его  пристрелить,  как неподалеку хлопнула ставня,  и  послышался
плеск  выливаемых на  голову  дебоширу  нечистот -  после  чего  концерт
прекратился.
     Рано  утром,   позавтракав  последней  парой  вареных  яиц  из  еще
остававшихся у  нас  припасов,  мы  спустились во  двор и  направились к
скотному сараю.  Никого из людей,  включая и  местную прислугу,  в  этот
ранний час там не  было.  Я  пошел прямиком к  нашим быкам,  не  обращая
внимания на других животных, но Эвьет вдруг остановилась, как вкопанная,
и дернула меня за рукав.
     - Смотри! Это же Верный!
     Я недоверчиво посмотрел туда, куда она показывала. Действительно, в
одном  из  денников,  пустовавшем накануне вечером,  стоял  великолепный
черный конь со  светлой гривой и  белым пятном на  лбу (ног и  хвоста не
было видно за досками) -  но мало ли на свете похожих лошадей? Тем более
что  узкие длинные оконца под  крышей сарая пропускали внутрь не  так уж
много света.  В таком ракурсе я бы даже не поручился, что это жеребец, а
не крупная и сильная кобыла.
     Но Эвьет уже бежала к деннику.
     - Верный!
     Конь повернул голову и  коротко приветственно заржал.  Даже это еще
могло оказаться совпадением, но я уже спешил следом за девочкой.
     - Верный,  это в самом деле ты? - я отворил дощатую дверцу денника.
Красивая черная  голова качнулась вниз  и  вверх,  словно жеребец совсем
по-человечески кивнул,  отвечая на мой вопрос.  Я  успокаивающе погладил
его по  шее,  убеждаясь,  что конь не настроен брыкаться,  затем вошел в
денник,  присел возле  правой задней ноги  и  осторожно потрогал бабку в
белом "чулочке".
     Пальцы нащупали на привычном месте шрамики от собачьих клыков.
     - Да,  это  он,  -  сказал я,  выпрямляясь.  Эвьет  не  требовались
подтверждения:  она уже,  счастливо улыбаясь, обнимала и гладила по носу
склоненную к ней лошадиную морду. Верный довольно пофыркивал.
     Но,  на  самом деле,  радоваться было рано.  Конь прискакал сюда не
сам,  и,  более того,  он был оседлан. Это могло означать лишь две вещи:
либо на нем только что приехали (но это вряд ли,  шея,  которой я только
что касался,  не  была влажной,  да  и  сам жеребец не выглядел уставшим
после ночной скачки), либо, напротив, его нынешний хозяин уже собирается
уезжать. В любом случае, он где-то поблизости и вот-вот появится. А всех
моих денег,  даже если впридачу к  ним отдать меч Гринарда,  и близко не
хватит, чтобы выкупить такого хорошего коня.
     - Эвьет,  хватит  нежностей,  -  скомандовал я,  поспешно закрепляя
седельные сумки.  -  У нас в лучшем случае пара минут,  -  я запрыгнул в
седло,  выехал  в  проход между  стойлами и  обернулся,  протягивая руку
девочке.
     - Эй, какого черта? Это мой конь!
     В  прямоугольнике света,  протянувшемся от  открытой  двери  сарая,
стоял,  расставив ноги,  солдат  в  чешуйчатом кавалерийском доспехе.  В
левой руке он держал седельную сумку,  а правой уже успел выхватить меч.
Свет утреннего солнца,  падавший на его правый бок, ослепительно сверкал
на обнаженном клинке.
     Чего и следовало ожидать.
     - Извини,  приятель,  -  ответил я,  глядя на него,  но по-прежнему
протягивая руку Эвелине, - но это мой конь, и я могу это доказать.
     - Доказать? - он решительно шагнул вперед. Это был рослый и сильный
воин, явно не боявшийся сразиться и пешим против конного. - Что за бред,
ты хочешь убедить меня, что я не на нем приехал?!
     - Это еще не делает тебя его владельцем, - возразил я (да что ж там
Эвелина копается и не залезает на круп?).  -  Ты даже не знаешь, как его
зовут.
     - Его зовут Ворон, и...
     - Его зовут Верный,  - перебил я и громко позвал коня по имени. Тот
повернул голову. - Видишь?
     - Это ничего не значит, просто имя похоже, - буркнул солдат.
     - Хорошо,  доказательство номер два:  на  одной из  его ног имеется
небольшое повреждение. Если это твой конь, ты, конечно, знаешь, на какой
именно и как оно было получено?
     - Повреждение?... - растерянно пробормотал кавалерист. - Нет у него
никаких...
     - Шрам от собачьего укуса на правой задней бабке, - жестко произнес
я.  -  Можешь  проверить и  убедиться,  -  я  бросил взгляд на  Эвелину,
стоявшую как  раз  со  стороны правого бока,  и  наконец понял,  что она
делала - взводила свой арбалет. Теперь он уже был готов к стрельбе.
     - Не морочь мне голову!  -  рявкнул солдат.  - Может, когда-то этот
конь и был твоим. Но теперь он мой!
     - Ты купил его у конокрада,  а это,  согласно имперским законам, не
наделяет тебя правом собственности.
     - Я взял его,  как боевой трофей!  - возмутился кавалерист и тут же
прищурился:  -  Между прочим, в грифонском городе. Что ты там поделывал,
а?
     Вообще-то   ни   Йорлинг,   ни   Лангедарг  не  издавали  приказов,
запрещающих мирным  жителям посещать какие-либо  города Империи,  в  том
числе -  и находящиеся на подконтрольной противнику территории. По сути,
такой приказ означал бы юридическое признание факта распада страны,  что
яростно отвергалось и  Львом,  и  Грифоном.  Однако в нашей ситуации это
была слабая линия обороны.
     - Я  не  знаю,  куда угнал моего коня конокрад...  -  начал я,  но,
похоже, и это прозвучало неубедительно.
     - Эй, ребята! - заорал солдат, делая шаг назад; похоже, он раздумал
драться. - Именем герцога! Здесь грифонские шпионы!
     - Тихо  ты!  -  из  тени выступила Эвьет,  направляя арбалет в  его
сторону. - Никакие мы не шпионы, но конь и правда наш!
     - У  грифонцев совсем  плохо  с  людьми  -  уже  сопливых  девчонок
вербуют? - презрительно осклабился кавалерист.
     - Мы такие же йорлингисты, как и ты! - прикрикнула на него Эвелина.
- Я  -  баронесса Хогерт-Кайдерштайн (а  вот  свое имя  она зря назвала,
подумал  я),  и  мой  сеньор  -  граф  Рануар!  А  ты  посягаешь на  мою
собственность!
     - Я понимаю,  тебе не хочется расставаться с таким хорошим конем, -
вновь вступил я, еще надеясь уладить дело миром и хватаясь за соломинку,
- но в качестве компенсации мы отдаем тебе вот этих быков, а еще подводу
во дворе - все это можно неплохо продать... - предложение, конечно, было
смехотворным,  даже весьма средненький боевой конь стоит доброго десятка
таких подвод вместе с быками, что уж говорить о Верном!
     И соломинка, естественно, не помогла.
     - Какие, к дьяволу, быки?! Если вы и впрямь йорлингисты, так уйдите
и не мешайте! Я герцогский гонец, и у меня важное и срочное поручение!
     - Обратись к коменданту крепости, пусть найдет тебе другого коня, -
предложил я,  сильно, впрочем, сомневаясь, что во всем Ра-де-Ро отыщется
хоть один достойный конкурент Верному.
     - Сдается мне,  что вы все-таки шпионы,  -  покачал головой солдат,
похоже,  запоздало сообразив,  что  только  что  выболтал подозрительным
незнакомцам секретную информацию. Конечно, он не сообщил никаких деталей
о своей миссии,  но сам факт... Не поворачиваясь к нам спиной, он сделал
еще один шаг назад,  к двери. И я понял, что сейчас произойдет. Пока что
его призывные крики не возымели последствий - очевидно, изнутри сарая их
никто не услышал.  Но сейчас он выскочит на улицу и запрет снаружи дверь
на засов раньше,  чем мы успеем ему помешать -  а вот тогда уже призовет
подмогу. И, хотя обвинить нас в общем-то не в чем, и даже наши претензии
на Верного не противоречат имперским законам (писанным, впрочем, задолго
до  гражданской войны) -  я  не  настолько наивен,  чтобы  иметь желание
попадать в  руки какой бы то ни было контрразведки.  Тем паче в условиях
пошедшей в  последние недели игры на  обострение,  и  особенно с  учетом
того, что найдут у меня при обыске.
     - Стой! - крикнул я.
     - А  то  что?  -  он  оторвал ногу от земли,  делая последний шаг к
двери.
     - Эвьет, стреляй!
     Но  выстрела не  было.  Солдат был уже в  дверях.  Нас разделяло не
меньше  восьми  ярдов,   и  у  меня  совершенно  не  оставалось  времени
прицелиться -  однако это  был единственный шанс.  Я  выхватил огнебой и
выстрелил.
     В замкнутом пространстве сарая грохнуло еще громче, чем на открытом
воздухе.  Животные испуганно шарахнулись в  своих стойлах,  даже  Верный
дернулся и  резко мотнул головой -  как-никак,  я  пальнул практически у
него над ухом. Громко заорал осел.
     Кавалерист  стоял  на   ногах,   тупо   глядя  на   выползающий  из
разряженного ствола едкий дымок,  и  в первый миг мне показалось,  что я
промазал. Но затем я увидел кровь, обильно текущую по доспехам из дыры в
боку,  и герцогский гонец сперва выпустил сумку и меч, а затем повалился
на пол сарая,  все-таки оставшись,  к моему облегчению, внутри. Впрочем,
его  все  равно обнаружит первый же,  кто  войдет,  и  нет  даже  смысла
оттаскивать труп  в  какое-нибудь  пустое стойло -  запах  свежепролитой
крови  вкупе  с  оставшимся на  полу  липким  багровым следом все  равно
привлекут внимание.
     - Быстрее!  -  я  вновь обернулся к  Эвьет,  и  на  сей  раз она не
заставила себя ждать,  мигом запрыгнув на коня. Мы поскакали к выходу; у
двери  я,  уцепившись левой  рукой  за  луку  седла,  свесился вправо  и
подхватил с пола сумку мертвеца. Мародерствовать, так мародерствовать.
     Уже  в  следующий миг я  убедился,  что правильно не  стал пытаться
прятать тело.  К сараю уже бежал какой-то тип с мечом в руке,  вероятно,
слышавший выстрел,  а может быть,  и видевший сквозь дверной проем,  как
упал убитый.  Мы  чуть не  столкнулись;  незнакомец едва успел отпрянуть
из-под  копыт Верного.  Во  весь опор мы  вылетели со  двора.  Вслед нам
неслись крики.
     Мы  галопом помчались по  городу,  пугая  и  заставляя шарахаться к
стенам редких по раннему времени прохожих. Теперь для полноты счастья не
хватало только заблудиться в  лабиринте кривых улочек,  но  он,  на нашу
удачу,  все же  вывел нас к  воротам -  правда,  не к  восточным,  как я
планировал, а к южным, выходившим прямиком на мост через реку. Это меня,
впрочем,  не смутило -  маршрут до Нуаррота можно было выстроить и таким
образом,  хотя  и  пришлось  бы  сделать  некоторый  крюк  вокруг  леса,
отклонившись сперва  к  югу,  затем  к  северу.  Проскакав  мимо  сонных
стражников,  подпиравших стены арки ворот,  мы покинули Ра-де-Ро. Копыта
выбили гулкую дробь по  мосту,  словно по натянутой коже барабана.  Лишь
около получаса спустя,  окончательно убедившись в  отсутствии погони,  я
позволил Верному перейти на обычную рысь.
     - Это было обязательно? - спросила Эвелина.
     - Ты  не  оставила мне  выбора,  -  сердито  ответил  я.  -  Мы  же
договаривались,  что,  если я говорю "стреляй" -  надо стрелять!  Теперь
пойдут черт знает какие слухи...
     - Я не про огнебой.  Обязательно было его убивать? Если он на самом
деле герцогский гонец...
     - Ах  вот  оно  что.  Все еще радеешь о  победе Йорлинга?  Вроде ты
говорила, что больше не жаждешь обеспечить его короной.
     - Я...  я не знаю. Да, я очень сильно разочарована в нем. Но кто-то
же должен победить в этой войне?!  И я готова сделать все,  чтобы это не
был Лангедарг.
     - В  любом случае,  ты нарушила данное мне обещание.  В критической
ситуации, когда от этого зависела наша жизнь!
     - Но он же не нападал!  Если бы он напал,  я бы выстрелила.  Но он,
наоборот, пятился...
     - Чтобы запереть нас в сарае и позвать стражу. По твоей милости нас
чуть не  арестовали по  подозрению в  шпионаже.  Тебе объяснить,  какими
методами проводится допрос в таких случаях?
     - Прости, Дольф, - пробормотала она, - об этом я не подумала.
     - Думать -  это  прекрасно...  собственно,  это  лучшее,  что может
делать человек...  но иногда надо просто исполнять приказ!  А думать уже
потом, когда будет время.
     - Я виновата,  -  произнесла Эвелина, помолчав. - Я нарушила данное
мной слово.  Ты сможешь простить меня?  Если нет,  я готова сойти с коня
прямо сейчас и  идти пешком,  а ты поезжай,  куда хочешь,  и больше я не
буду для тебя обузой.  Правда,  сейчас я не могу расплатиться с тобой за
обучение,  но потом,  когда я восстановлю свое имение,  ты все получишь,
когда бы  ты  ни  приехал.  Ну  или,  хочешь,  доедем все-таки вместе до
Нуаррота, но ты уже не будешь ничего мне рассказывать.
     Я вдруг подумал,  что сегодня - последний день, который мы проводим
вместе.  Тот путь,  что занял бы  три дня на  быках,  на коне уложится в
один. И, конечно, не стоит его портить.
     - Ладно,  -  буркнул я,  - надеюсь, ты извлекла урок и не повторишь
подобной ошибки.
     - Спасибо,  Дольф!  - повеселела Эвьет. - Больше я тебя не подведу,
клянусь! Итак, вчера вечером мы остановились на свойствах металлов...
     Продолжая беседовать на  научные темы,  мы  несколько часов ехали в
юго-восточном направлении, пока не добрались до южной оконечности леса и
очередного  перекрестка,  где  располагалась большая  деревня,  судя  по
всему,  довольно процветающая, насколько это вообще возможно по нынешним
временам.  Похоже, крестьян здесь не терроризировали ни свои, ни чужие -
очевидно,  сказывалась близость  Нуаррота.  Как  я  уточнил  у  местного
корчмаря,  отсюда уже  начинались земли,  принадлежавшие непосредственно
графу,  а  не его вассалам-баронам.  Конечно,  здешнее благополучие было
весьма относительным,  особенно если  сравнивать с  довоенными временами
(тоже,  впрочем,  не безоблачными) - но все равно местные, все как один,
были  ярыми йорлингистами;  на  некоторых крестьянских избах даже висели
самодельные львиные флаги.  Геральдический зверь на  них  походил то  на
тощего кота,  то на хвостатого медведя, то вообще на какое-то кривоногое
чудище  из  детских страшилок.  Самым  популярным именем  для  хряков  и
боровов в деревне,  как гордо поведал мне корчмарь,  было "Карл".  Когда
сюда дошли слухи о  компленской бойне,  ни  в  чем не  повинных животных
резали особенно охотно.  Поскольку это  было  лишь несколько дней назад,
копченое сало и холодец все еще оставались популярными блюдами в корчме.
В результате мы с Эвелиной тоже пообедали "карлятиной".
     Во время этой стоянки я, наконец, провел инспекцию трофейной сумки.
Ничего особо интересного там не обнаружилось - обычный солдатский набор:
котелок,  деревянная ложка,  брусок для  заточки меча и  ножа,  фляга (к
моему неудовольствию,  с  вином,  а не с водой,  причем,  разумеется,  с
дрянным,  что ясно было даже по запаху; я вылил ее содержимое на землю),
толстая,  прямо-таки сапожная иголка,  воткнутая в  клубок грубых ниток,
несколько сушеных слив,  немного корпии и сомнительной чистоты ткани для
перевязки...  Денег не было, ничего, что могло бы относиться к "важной и
срочной миссии" - тоже. А вот сама сумка была явно новее и прочнее моих,
особенно одной,  готовой,  того и  гляди,  порваться.  Так  что я  решил
выбросить ветхую сумку, переложив ее содержимое в свежедобытую.
     Поев  и  отдохнув,  мы  без  особой спешки вновь тронулись в  путь,
теперь  уже  по  северо-восточной  дороге.  Теперь  нам  довольно  часто
попадались путники (по  большей части -  крестьяне),  а  деревни слева и
справа от  тракта уже не  производили впечатления полумертвых (сожженной
не было вообще ни одной,  хотя отдельные сгоревшие дома попадались -  но
иногда пожары, в конце концов, имеют и вполне бытовые причины); впрочем,
внимательный  глаз  замечал  следы  упадка  и  здесь.  Обширные  заплаты
незасеянных,  заросших сорняками участков на полях (очевидно,  их просто
некому было обрабатывать), понурая тощая скотина, давно не крашеные и не
беленые стены,  покосившиеся без  мужского пригляда заборы...  Всего  за
несколько часов пути мы дважды видели похороны на сельских кладбищах; на
втором из них, судя по размеру гробика, хоронили ребенка.
     А  затем  на  горизонте показались очертания замка.  Построенный на
холме,  он царил надо всей округой. Это и был Нуаррот. Конечно же, как я
убедился, подъехав ближе, он не имел ничего общего с прекрасным видением
из  моего  кошмарного  сна.  Просто  весьма  добротное  и  основательное
фортификационное сооружение из серого камня с тремя рядами зубчатых стен
(чем  глубже внутрь,  тем  выше)  и  массивными,  квадратными в  сечении
башнями.  Основание  холма  полуподковой охватывало  большое  село,  чья
основная функция,  очевидно,  состояла в обслуживании нужд замка. В селе
имелся постоялый двор,  где  останавливались мелкие дворяне,  посыльные,
просители и  прочая публика,  прибывавшая в  Нуаррот,  но  не  настолько
знатная,  чтобы рассчитывать на гостеприимство в  самом замке.  Мы сняли
там комнату,  ибо прибыли лишь на закате,  когда,  очевидно,  просить об
аудиенции было  уже  поздно.  При  постоялом дворе  состоял  целый  штат
прислуги,  предназначенной для гостей, желающих предстать на аудиенцию в
наилучшем виде -  цирюльники, прачки, банщики, портные. Костюм Эвьет все
еще выглядел,  как новенький, после недавней стирки и починки, а вот моя
одежда и  впрямь нуждалась в чистке.  Пока над ней трудились прачки,  я,
завернутый в  простыню  наподобие древней  тоги,  заодно  воспользовался
услугами  местного  брадобрея.   Эвелина  тоже   подровняла  волосы   (в
предыдущие три  года она лишь укорачивала их  ножом,  когда они начинали
мешать пробираться через густые заросли).
     Поужинав, мы легли спать в чистые постели, дабы рано утром сразу же
отправиться в замок.  Оценив количество гостей на постоялом дворе, столь
контрастировавшее  с  малолюдностью  подобных  заведений,  посещенных  в
предыдущие недели,  я  уже  понял,  что  граф  примет нас  не  сразу  и,
возможно,  придется даже дожидаться здесь аудиенции несколько дней. Я не
мог  понять,  радует меня это  или огорчает.  Уж  если нечто должно быть
закончено - пусть оно будет закончено поскорее.
     - Эвьет,  -  позвал я,  лежа на спине в темноте,  -  ты решила, что
будешь делать дальше?
     - Зависит от той помощи, которую окажет мне граф.
     - Ты по-прежнему надеешься убить Карла?
     - Что значит "по-прежнему"? Разве что-то изменилось?
     - Ну...  за  последние дни ты многое узнала.  И  могла взглянуть на
проблему  по-новому.  В  частности,  понять,  что  простого и  надежного
способа сделать это не существует. Даже с моими знаниями...
     - Как раз с твоими знаниями существует, - перебила баронесса.
     - Но я...
     - Можешь не  повторять!  Я  знаю,  что  ты  не  можешь мне  помочь,
поскольку дал клятву.  Дал ее тому,  кого уже нет в  живых,  и,  значит,
никто не может тебя от нее освободить.  С моей стороны было бы бесчестно
просить,  чтобы ты ее нарушил.  Но и я дала клятву - клятву отомстить. И
освободить от  нее  меня  тоже некому.  Ибо  я  дала ее  самому строгому
судье...
     Я понял,  о ком она говорит. Не о своих покойных родителях. О самой
себе. Она цитировала мои собственные слова...
     - Клятвы -  это хорошо,  но здравый смысл превыше всего, - возразил
я. - Диверсионные операции следует предоставить профессионалам.
     - Профессионалы ничего не могут поделать с Карлом уже двадцать лет!
     - Из этого отнюдь не следует, что ты сможешь.
     - Многие вещи  удались только потому,  что  сделавшие их  просто не
знали, что это невозможно. Не твои ли это слова?
     Она собирается добить меня цитатами!
     - Нет. Моего учителя.
     - Но ты с ними согласен!
     - "Многие" не значит "все".  У  тебя есть конкретный план действий?
По пунктам?
     - Появится после того,  как я  обсужу это с Рануаром.  Полагаю,  он
выделит в  помощь  мне  тех  самых  профессионалов,  на  которых ты  так
рассчитываешь.  А еще,  возможно,  обеспечит меня поддельными письмами и
ядами, для которых у тебя не хватает ингредиентов...
     Вот этого я и боялся больше всего. Еще не так давно я надеялся, что
Рануар не  примет всерьез "детские мечты" и  не  станет рисковать своими
людьми и репутацией, используя малолетнюю девочку в качестве подосланной
убийцы.  Теперь-то я понимал,  насколько был наивен!  В результате одной
только  "шахматной  комбинации" за  какую-то  неделю  было  убито  более
тридцати тысяч человек с  обеих сторон.  В  том числе -  несколько тысяч
детей.  Кого на этом фоне волнует жизнь одной-единственной девочки?  Чью
репутацию может ухудшить ее смерть?
     - Эвьет, - тихо сказал я, - ты хоть понимаешь, что с тобой сделают,
если поймают?  Ты помнишь парня на дереве?  А  ведь он был всего-навсего
мелким шпионом. Он не покушался на самого Лангедарга...
     - Что ж,  - так же тихо ответила она, - постараюсь не попадать им в
руки живой. Ты ведь научил меня, как быстро лишить человека жизни.
     - Вонзить нож в сердце себе намного труднее, чем кому-то другому.
     - Думаю,  я  справлюсь.  Именно потому,  что  хорошо помню парня на
дереве.  Да и потом,  -  добавила она более веселым тоном,  -  совсем не
обязательно до этого дойдет.
     - Думаешь, эти самые профессионалы тебя защитят? Пойми, и Йорлингу,
и Рануару,  и тем,  кого пошлют с тобой, нужна только смерть Карла. А до
твоей жизни им нет никакого дела.
     - А тебе, Дольф?
     Внезапный вопрос хлестнул, как оплеуха.
     - Мне...  я... - промямлил я. - Ты прекрасно знаешь, что я отношусь
к  тебе с  большим уважением.  И,  конечно,  я не хотел бы твоей смерти.
Иначе я не завел бы этот разговор, это же очевидно!
     - Тогда поехали со мной к Лангедаргу!  -  воодушевленно воскликнула
Эвелина.  -  Черт с ним,  с Рануаром и его агентами.  Я умная, ты тоже -
неужели мы вдвоем не разработаем отличный план? Меня не заподозрят из-за
возраста и  пола,  а ты мог бы втереться к нему в доверие,  как искусный
лекарь.  Ему ведь уже шестьдесят,  не может быть,  чтобы у  него не было
никаких хворей! А для начала свое искусство ты мог бы продемонстрировать
на мне.  Я бы изобразила какую-нибудь тяжелую болезнь. Или даже согласна
на настоящую рану, которую ты мог бы быстро залечить...
     - Эвьет, я не...
     - Не  собираешься рисковать своей жизнью ради моих планов мести,  -
перебила она;  воодушевление исчезло из  ее  голоса.  -  Я  помню.  И  я
совершенно не в претензии.  Ты прав -  тебе это не нужно.  Но, раз ты не
можешь и не хочешь помочь - по крайней мере, не мешай.
     - Почему бы просто не дождаться,  пока он сдохнет сам? - воскликнул
я. - Сама говоришь, ему уже шестьдесят!
     - Его  дед  прожил  восемьдесят  два  года,   -   жестко  возразила
баронесса.  -  А  ты сам говорил,  что предрасположенность к  долголетию
наследуется. Ты хочешь, чтобы это все затянулось еще на двадцать лет?!
     - С его смертью ничего не кончится. У него есть сын...
     - Двадцатилетний мальчишка! - презрительно перебила Эвелина.
     - Угу - всего-то на восемь лет старше тебя, - не удержался от смеха
я.  -  Точнее,  на девять.  Ему, насколько я помню, двадцать один. Ровно
столько было  Ришарду,  когда  он  после смерти отца  возглавил партию и
армию Льва, не так ли?
     - Ришард в шестнадцать лет уже командовал полком в отцовской армии!
А  Лоис  Лангедарг -  безвольная тряпка.  Карл  возлагал все  надежды на
старшего,   Эдмонда.   Кто  ж  знал,  что  Эдмонд  умрет  в  тридцать  с
небольшим... Мой отец называл Лоиса "барышня в штанах".
     - Кое-кто  из  моих  знакомых барышень мог  бы  обидеться на  такое
сравнение, - улыбнулся я.
     - Это точно!  -  самодовольно согласилась Эвьет. - Не думаю, что он
вообще хоть раз стрелял из арбалета, даже на охоте.
     Да, до меня, сколь мало я ни интересовался политикой, тоже доходили
такие слухи. В отличие от Эдмонда, успевшего зарекомендовать себя в боях
и  даже сыграть ключевую роль в Тагеронской битве буквально за считанные
недели до своей скоропостижной смерти,  Лоис с  детства отличался слабым
здоровьем и  вырос  вялым  избалованным неженкой,  всегда  знавшим,  что
короны  ему  не  видать,   а  посему  интересовавшимся  главным  образом
менестрелями,  изысканными винами и  флиртом со  служанками.  Злые языки
даже утверждали,  что служанки -  это для отвода глаз,  а  на самом деле
сердце и  некоторые другие части тела Лоиса принадлежат не то кому-то из
дворян отцовской свиты, не то и вовсе камердинеру юноши. Однажды я видел
портрет Лоиса -  бледный, длинноволосый, с тонкими длинными пальцами, он
и впрямь выглядел женоподобно. Правда, мои сведения были не новее, чем у
Эвелины,  то есть трехлетней давности - именно тогда, в связи со смертью
Эдмонда,  тема эта обсуждалась особенно активно.  Что стало с  младшим и
ныне единственным сыном Карла с тех пор, как он неожиданно для всех, и в
первую  очередь  для  самого  себя,  оказался наследником претендента на
трон, я не знал.
     - Так или иначе, до Лоиса мне нет дела, - вернулась к теме Эвьет. -
С  ним найдется кому разобраться.  А меня интересует Карл.  Больше всего
мне бы  хотелось убить его самой.  Но  если его убьет кто-нибудь другой,
меня это  тоже устроит.  Что  меня не  устроит совсем,  так  это если он
останется безнаказанным.  У  тебя  есть  что  предложить мне,  Дольф?  -
строгим  тоном  осведомилась она  и  вновь  прибавила слышанное от  меня
выражение: - В рамках данной парадигмы.
     Научил на свою голову.
     Впрочем,  я  ведь не  сомневался,  что  так оно и  будет?  И  ведь,
главное,  она и в самом деле достаточно умна, чтобы подобраться к Карлу.
И она это знает.
     - Только то, что я уже сказал, - вздохнул я.
     - Тогда  давай  лучше  спать,  -  подытожила  баронесса.  -  Завтра
вставать рано.

     Утро  выдалось прохладным,  хотя и  солнечным.  Над  селением висел
зыбкий полупрозрачный туман,  а над туманом символом ясности и твердости
нависала громада  замка.  По  дороге  с  вмятыми в  твердый сухой  грунт
колеями,  полупетлей обнимавшей холм,  мы поднялись к  воротам в  башне,
лишь вблизи окончательно осознав, какая она высоченная - ярдов тридцать,
не  меньше.  Стражники в  горящих на  солнце латах  и  круглых шлемах со
стальными полями,  однако, завернули нас, сообщив, что это главный вход,
а  запись  на  аудиенцию в  других  воротах,  к  которым вела  тропинка,
вившаяся вдоль подножья стен.  В указанной башне нас,  впрочем,  тоже не
пустили   внутрь:   кабинетик   писца,   регистрировавшего  посетителей,
находился прямо в арке ворот,  точнее,  в боковой ее нише,  за дверью на
вершине лестницы из десятка ступенек.  Зачем нужны эти ступеньки, почему
было не  сделать кабинет на  уровне земли -  едва ли  можно было понять,
если,  конечно,  оставаться в рамках здравого смысла,  а не маниакальной
жажды   любого,   даже   самого   мелкого   чиновника  подчеркнуть  свою
значительность и вознесенность над простыми смертными.  Писец,  одетый в
черное,  лысый  как  коленка и  горбоносый,  поскрипел непропорционально
большим пером,  вписывая наши имена в огромную же книгу,  и, когда я уже
готов был выслушать вердикт типа "через четыре дня", неожиданно объявил:
     - В два часа пополудни.
     - Сегодня?  -  переспросил я,  не веря удаче (если, конечно, скорую
встречу Эвелины с ее сеньором следовало называть удачей).
     - Да,  -  писец впервые поднял на нас глаза,  явно недовольный моей
непонятливостью,  и тоном "для совсем тупых поясняю" добавил: - Слушайте
колокол, он отбивает время.
     Этот  колокол из  замка  мы,  разумеется,  слышали еще  с  прошлого
вечера.
     Мы  не  стали возвращаться на  постоялый двор,  где  все равно было
нечего делать,  а  отправились бродить по окрестностям.  Первым делом мы
двинулись в  обход замка и  убедились,  что  с  тыла он  имеет не  столь
величественный вид,  как со стороны села и главной дороги;  нет, стены и
башни,   разумеется,   выглядели  неприступными  и  здесь,  но  вниз  по
восточному склону холма чуть ли не до самого подножья тянулся пегий язык
всевозможного мусора,  который годами  выбрасывали из  проемов в  башне;
запах стоял соответствующий.  Ниже,  однако, зеленел лес, простиравшийся
на восток на много миль,  и Эвьет выразила желание погулять там. "Словно
хочет проститься с родной для себя стихией", кольнула меня мысль. Да ну,
бред,  конечно.  Уж кто-то,  а Эвьет меньше всего походила на идущего на
смерть героя.  Я рассудил, что вблизи замка в лесу не может быть никаких
лихих людей,  включая браконьеров и незаконных порубщиков - если таковые
в  этих местах и промышляют,  то не под самыми графскими стенами -  и мы
спустились вниз.  Впервые  мы  не  спешили  куда-то  или  откуда-то,  не
высматривали добычу и  не думали о  том,  как не стать добычей самим,  а
просто гуляли,  наслаждаясь покоем и  тишиной,  нарушаемой лишь  шепотом
листвы да  негромкими посвистами птиц.  Мы нашли заросли лесной малины -
на солнечных местах ягода уже сошла,  но в тенистых,  наоборот,  вошла в
самую пору,  затем посидели на  берегу тихого озерка (оно было не  таким
большим,  как то, где стоял замок Хогерт-Кайдерштайнов, и не овальное, а
продолговатой  и  слегка  выгнутой  формы  -  но  я  догадывался,  какие
воспоминания оно навевает Эвелине).  Я, впрочем, был бы не я, если бы не
извлек  из  прогулки и  практическую пользу,  отыскав несколько целебных
растений и продемонстрировав их моей спутнице.
     Затем  колокол,  доносившийся словно  из  другого  мира,  возвестил
полдень, и мы не спеша отправились обратно. Пообедав на постоялом дворе,
к назначенному сроку мы вновь поднялись к стенам Нуаррота.
     На сей раз нас пропустили внутрь.  Мы сдали страже оружие ("включая
ножи", как уточнил хмурый рыжеусый капрал; об огнебое он, разумеется, не
имел понятия) и были препровождены сперва вверх по лестнице,  освещенной
факелами,  а затем по длинной каменной галерее, пронзавшей все три пояса
стен.  Двое  стражников,  топавших следом,  неприятно напоминали конвой.
Наконец  мы  остановились перед  высокой двустворчатой дубовой дверью  с
ручками в  виде  бронзовых львиных голов с  кольцами в  зубах.  Один  из
сопровождающих постучал кольцом о  дверь,  пытаясь делать  это  громко и
деликатно одновременно, зашел внутрь доложить о нас и почти сразу вышел,
сделав сухой приглашающий жест.
     Мы  вошли  и  оказались  в  большом,  но  строго,  почти  аскетично
обставленном кабинете.  Здесь даже не  было гобеленов,  если не  считать
одного, с графским гербом высотой в человеческий рост, висевшего как раз
на стене напротив входа.  Не было и ковра на полу -  лишь каменные плиты
шахматной расцветки.  Под гобеленом громоздился тяжеловесный стол, почти
пустой, если не считать простой бронзовой чернильницы и очиненного пера;
справа  возвышался  шкаф  с   большим  количеством  ящиков,   помеченных
литерами.  Дневной свет  проникал в  помещение через высокое окно слева;
под этим окном стоял еще один двухтумбовый стол,  поменьше,  на  котором
лежали несколько книг и свитков самого казенного вида.  Солнечные лучи в
этот  час  озаряли лишь  этот стол,  оставляя остальную часть кабинета в
тени.  Стульев для посетителей я  сперва не  увидел вовсе,  затем все же
заметил один, задвинутый в левый ближний угол.
     Хозяин кабинета стоял  возле  освещенного стола вполоборота к  нам,
изучая какие-то записи.  Когда мы вошли,  он даже не повернул головы. Он
был довольно высок, худ, узкоплеч и прям, как палка; круглая голова была
подстрижена  очень  коротко,  практически наголо  -  возможно,  с  целью
сделать менее заметной растущую лысину -  из-за  чего тело его  казалось
непропорционально длинным. На нем был долгополый строгий черный костюм -
на пуговицах,  но без всяких украшений,  если не считать едва намеченной
полоски  кружева  по  верху  стоячего  воротника -  и  кожаные  туфли  с
простыми,  без  позолоты,  пряжками;  подобный стиль был явно следствием
принципов,  а  не  недостатка средств,  немыслимого для  хозяина  такого
кабинета.  Я  не мог определить его возраст,  во всяком случае,  в таком
ракурсе;  ему могло оказаться и  35,  и  55.  Я никогда не видел сеньора
Эвелины даже на портретах, но в одном был убежден твердо: этот человек -
не граф Рануар.
     Уже  хотя бы  потому,  что деревянная прямизна его осанки не  имела
ничего общего с военной выправкой.  Не требуется даже знать анатомию так
хорошо,  как я,  чтобы отличить руки и  плечи рыцаря,  привычные к  весу
меча,  щита и доспехов, от телосложения того, кто не берет в руки ничего
тяжелее приходно-расходной книги.  Да  и  весь  его  облик,  несмотря на
сквозившую в  нем (даже в  профиль) холодную надменность,  не  вязался с
представлением об  аристократе  древнего  рода,  практически самовластно
повелевающем десятками тысяч квадратных миль  земли и  человеческих душ;
это была надменность вышколенного слуги, а не господина.
     - Дольф и Эвелина Хогерт-Кайдерштайн?  -  осведомился он бесцветным
голосом,  по-прежнему глядя не на нас,  а  в  свои бумаги.  Именно так я
сообщил наши имена писцу,  вполне сознавая двусмысленность формулировки,
позволявшей предположить,  что  баронская фамилия принадлежит нам  обоим
(своей собственной у меня, как и у большинства простолюдинов, нет).
     - Да, - ответил я, - и мы хотели бы видеть господина графа.
     - Его  сиятельство  отбыл  с  войском,  -  он,  наконец,  соизволил
повернуться к  нам,  продемонстрировав невыразительное лицо  с  тусклыми
глазами,  оставившее  меня  все  в  тех  же  сомнениях  относительно его
возраста.  Зато в  чем  я  практически не  сомневался,  присмотревшись к
нездоровому цвету этого лица, так это в том, что его обладатель страдает
запорами и  геморроем.  -  Я Йоханнес Штурц,  мажордом,  и хозяйственные
вопросы находятся в моем ведении. Слушаю вас.
     - Хм...  я не уверен,  что наш вопрос следует классифицировать, как
хозяйственный,  -  я невольно подстраивался под его стиль,  одновременно
радуясь,  что уж с  этим субъектом Эвьет точно не станет обсуждать планы
диверсионных операций. - Речь идет о вассальном и сеньорском долге...
     - Именно о  долге я и хочу с вами поговорить,  -  перебил Штурц.  -
Согласно этим документам,  Хогерт-Кайдерштайны уже в течение трех лет не
вносят в  казну графства свой  процент отчислений от  сборов с  податных
сословий.   К  сожалению,  сложности  военного  времени  и  ненадлежащее
исполнение обязанностей моим предшественником не позволили заняться этим
вопросом  раньше.  Но,  надеюсь,  теперь  вы  дадите  удовлетворительное
объяснение этому факту?
     Что ж, я дал ему "удовлетворительное объяснение". Успокаивающе взяв
Эвьет за руку -  "не вмешивайся,  говорить буду я" - я коротко рассказал
ему,  что  случилось,  втайне надеясь,  что он  хоть немного смутится по
поводу тона, которым начал разговор.
     - Ах вот как,  -  он даже и  не подумал выразить хотя бы формальное
соболезнование.   -   Постойте,   вы   сказали  -   вся   семья,   кроме
несовершеннолетней девицы Эвелины? А кто же, в таком случае, вы?
     - Я представляю ее интересы.
     - Вы стряпчий?
     - Я  -  доверенное лицо  госпожи баронессы,  -  повторил я,  заодно
напоминая Штурцу о его собственном,  явно невысоком, происхождении, дабы
он не слишком заносился.
     - Я это подтверждаю, - добавила Эвьет.
     - Ну допустим. И что же вы хотите?
     - То есть как -  что хотим?  -  я уже с трудом сдерживался.  - Я же
только что вам сказал!  Чтобы верность и  жертва рода Хогерт-Кайдерштайн
были оценены по достоинству,  и  господин граф,  в чьей верности законам
чести и сеньорского долга мы не сомневаемся, обеспечил...
     - Все  не  служащие  военным  целям  оценки  и   выплаты  издержек,
связанных с  ущербом от  действий неприятеля,  будут производиться после
победы,  -  вновь  перебил Штурц.  -  В  настоящее время  все  свободные
средства должны направляться к скорейшему сей победы достижению.  Данный
вопрос регламентирован указом его светлости герцога за нумером 382.
     - Этот ваш указ...
     - Он  не  мой.  Он  его  светлости герцога,  -  повторил мажордом с
нажимом.
     - Да,  -  я  взял себя в руки.  -  Прошу прощения.  Однако указ его
светлости не  отменяет фундаментального долга  сеньора по  защите  своих
верных вассалов,  -  об  указе я  слышал впервые -  как  я  уже отмечал,
юриспруденция не  моя  сильная сторона -  но  вполне  верил,  что  Штурц
говорит правду.  Тем более что такой указ был со всех сторон логичен, не
только экономя средства на ведение войны,  но и повышая градус ненависти
к  врагу и жажду победы над ним (а заодно и подталкивая в армию всех,  у
кого  не  осталось других средств к  существованию).  Наверняка подобный
указ существовал и в противоположном лагере,  иначе Лангедаргу просто не
хватило бы денег продолжать борьбу на равных.  Но в  то же время ни один
из  претендентов  на  трон  не  решился  бы  посягнуть  на  саму  основу
феодальных отношений, тем более теперь, когда верность вассалов сеньорам
часто  и  без  того  не  блестяща.  -  Речь  не  просто  о  материальной
компенсации,  -  продолжал я. - Речь о том, что девица благородного рода
осталась без  всяких средств для  жизни,  без  дома  и  без  официальной
опеки...
     - Да,  это верно,  -  согласился Штурц, - она вправе апеллировать к
его  сиятельству о  попечении.  Полагаю,  вас  не  затруднит представить
документы, подтверждающие законность ее прав? - мажордом протянул руку.
     - Документы?...  - растерянно пробормотал я. Удивительно, но за все
время эта простая мысль не приходила мне в  голову!  Сам-то я прожил без
документов  всю   жизнь;   если  в   деловых  поездках  мне  требовалось
удостоверить свою личность,  достаточно было письма учителя.  Но в чем я
был  всегда подспудно уверен -  потому,  видимо,  и  не  озаботился этим
вопросом -  так это в том,  что уж у дворян, с их прослеживаемой в самую
глубь веков родословной и  непомерным вниманием ко всем связанным с этим
тонкостям, с документами все точно в порядке...
     - В замке был пожар,  все документы сгорели,  - признала Эвьет. - И
приходские книги,  видимо, тоже, - очевидно, в скитаниях по окрестностям
своего замка она обнаружила и развалины церкви.  - Но где-то должны быть
записи!  Наш род внесен в Столбовую книгу,  сведения обо всех рождениях,
смертях  и  браках  должны  обновляться ежегодно...  Мой  день  рожденья
семнадцатого июля.
     Штурц открыл какую-то книгу,  лежавшую на столе, и принялся листать
засаленные по краям толстые пергаментные страницы.
     - Да,   -   признал  он,  -  в  реестре  дворян  графства  значится
Эвелина-Маргерита-Катарина,   из   рода  Хогерт-Кайдерштайн,   рожденная
семнадцатого июля двенадцать лет назад. Но это ничего не доказывает.
     - То есть как?  -  возмущенно воскликнул я,  хотя уже понял, что он
прав.
     - Судите сами, сударь, - не замедлил подтвердить мажордом, - ко мне
приходит человек,  которого я  вижу впервые,  приводит девочку,  которая
может  быть  дочерью  соседского крестьянина,  и  предлагает поверить на
слово,  что это -  баронесса Хогерт-Кайдерштайн. Да еще рассказывает при
этом  удивительные истории,  что  эта  девочка,  во-первых,  уцелела при
всеобщей резне,  а во-вторых,  девяти лет от роду оставшись одна в лесу,
не  только  не  погибла,   но  и  благополучно  прожила  там  совершенно
самостоятельно  три  года.  Если  бы  я  принял  подобное  на  веру,  то
заслуживал бы участи еще худшей, нежели мой предшественник.
     - Достаточно пообщаться с Эвелиной две минуты, чтобы убедиться, что
она -  не дочь крестьянина, - возразил я, не став выяснять, что именно и
за что сделал граф Рануар с  предыдущим мажордомом.  -  Ее образование и
воспитание...
     - Образование и  воспитание,  сударь,  не дают ровно никаких прав -
сословных,  имущественных или  иных.  При отсутствии документов личность
данной особы может быть  удостоверена под  присягой не  менее чем  двумя
свидетелями,  знавшими  настоящую  Эвелину  Хогерт-Кайдерштайн три  года
назад.  Вы  в  число таковых,  как я  понял,  не  входите.  Можете ли вы
представить означенных свидетелей?
     - Вам же  сказали,  все погибли,  -  ответила вместо меня Эвьет.  -
Разве что служанки...  я не нашла их тела... но я не знаю, где их теперь
искать... Дольф говорил, что деревня, откуда они родом, тоже сожжена...
     - Дворовые девки не могут свидетельствовать в суде, - обрубил и эту
призрачную надежду Штурц.  - Впрочем, в исключительных случаях суд может
принять их показания - если они выдержат испытание каленым железом...
     - Нет! - испуганно отказалась Эвелина. - Не надо каленого железа!
     - А как насчет соседей?  - поспешно произнес я. - Бывали же гости в
вашем замке?
     - Редко,  -  покачала головой Эвьет.  -  Ну  и,  главное,  они же к
родителям приезжали.  Филиппа и  Женевьеву им уже представляли,  а нас с
Эриком оставляли на попечение прислуги, чтоб под ногами не путались...
     - В  таком случае,  господа,  я полагаю,  вопрос закрыт,  -  развел
руками мажордом. - Вас проводят.
     - Но  послушайте!  -  воскликнул я.  -  Вы  же  даже  не  пытаетесь
установить  истину!   Полагаю,   что   по   косвенным  и   сопутствующим
признакам...
     - Истина,  -  возвысив голос,  перебил меня Штурц, - представляется
мне  следующим  образом.  Семья  Хогерт-Кайдерштайн  действительно  была
истреблена грифонскими негодяями.  Не спасся,  конечно же,  никто. Позже
некие мошенники узнали об этой трагедии и решили использовать ее в своих
корыстных целях,  выдав  одного из  членов своей шайки за  представителя
погибшей  баронской  семьи.   Выбор  пал  на   маленькую  девочку,   как
долженствующую вызывать  наибольшее сочувствие и  наименьшее подозрение.
При этом,  вероятно,  мошенники хорошо подготовились,  собрав сведения о
Хогерт-Кайдерштайнах,   дабы   подтвердить  свою   легенду   "косвенными
признаками".  Понятно,  однако,  что  любые сведения,  подтверждаемые из
внешних источников,  из этих же источников и могли быть ими получены,  а
сведения  неподтверждаемые,   даже   при   внешнем   их   правдоподобии,
доказательной силой не обладают. Согласитесь, что моя версия звучит куда
более реалистично, чем ваша. И я мог бы, - вновь повысил голос он, видя,
что я открыл рот для возмущенных возражений,  -  инициировать формальное
расследование по  делу о  попытке мошенничества.  Но вы доставили важные
для  его  сиятельства  сведения  о  том,  что  род  Хогерт-Кайдерштайнов
пресекся,  и земли их ныне свободны.  В благодарность за эти сведения, а
также  исходя  из  предписанного  нам  святой  церковью  человеколюбия и
учитывая,  что  мошенничество  не  удалось  и  реальный  ущерб  графским
интересам нанесен не был -  я предлагаю вам незамедлительно и без всяких
помех  покинуть Нуаррот и  более  сюда  не  возвращаться.  Мы  пришли  к
согласию?
     - Да, - глухо ответил я, сжимая руку девочки. - Идем, Эвьет.
     За дверью нас дожидались те же стражники,  чтобы проводить на выход
- а  возможно,  и  затем,  чтобы в случае необходимости быстро прийти на
помощь мажордому.  Отнюдь не  исключаю,  что,  несмотря на  отбираемое у
посетителей оружие, подобные прецеденты уже случались.
     Несмотря на  заверение Штурца,  я  почувствовал себя  спокойно лишь
тогда,  когда нам вернули меч, ножи и арбалет, а окончательно - когда мы
вышли на солнечный свет из-под мрачных сводов башенной арки.
     - Этот гад хочет наложить лапу на мой замок!  - дала, наконец, волю
гневу  Эвелина,  не  особо  стараясь  демонстрировать  аристократическое
воспитание.
     - Да, - вынужден был согласиться я. - Может быть, именно отсутствие
свободного  поместья  -  последнее  препятствие для  его  возведения  во
дворянство.  Титул ведь  положено жаловать вместе с  землей,  этот закон
никто  не  отменял,  хотя  на  практике часто  дают  лишь  символический
клочок... Но Штурц не из таких, кто будет хвататься за первый же клочок.
Такие годами ждут крупный куш -  и дожидаются.  Может быть,  конечно, он
действует в интересах кого-то третьего,  но это вряд ли.  Не думаю,  что
Штурц замешан в  коррупции.  За коррупцию,  скорее всего,  пострадал его
предшественник,  а  Штурц по-своему честен и  действует только в  рамках
закона. И именно за это его ценит граф.
     - Как  же  мне хотелось его пристрелить!  И  сейчас,  между прочим,
хочется!
     - Увы.  В огнебое всего четыре ствола,  мы не можем драться со всем
гарнизоном замка.  Да  и  ситуации угрозы жизни не  было.  Если  бы  нас
попытались арестовать,  тогда да,  я  бы  все  же  попытался пробиться с
боем...
     - Да я понимаю...  Но это такое ужасное ощущение - знать, что прав,
и не мочь это доказать!  Я просто не могла поверить,  что это происходит
со мной!  Просто...  просто какой-то дурной сон!  - она зло пнула мелкий
камень,  лежавший на  краю  дороги,  и  тот,  описав  пологую  параболу,
запрыгал вниз по склону холма, выбивая мелкие облачка пыли.
     - Эвьет,  -  я погладил ее по плечу, - мне ужасно жаль, что все так
вышло.
     - Между прочим,  прийти сюда было твоей идеей!  - Эвелина сверкнула
на меня черными глазами.
     - В любом случае другого выхода у нас не было,  -  вздохнул я. - Ну
представь себе,  осталась бы  ты  в  своем лесу.  Все равно не  подающим
признаков жизни поместьем рано или  поздно заинтересовались бы.  Тот  же
самый Штурц -  вспомни,  с  чего он  начал разговор.  И  встал бы вопрос
доказательства твоих прав.  И его точно так же не было бы. То, что ты бы
там жила среди развалин,  сама понимаешь,  ничего не значит.  Особенно в
том виде,  в каком я тебя встретил...  -  я запоздало испугался, что она
обидится, но Эвьет, напротив, хихикнула.
     - По  крайней  мере,   пугала  бы  захватчиков  в  качестве  лесной
кикиморы,  -  развила она тему и вновь посерьезнела:  -  Извини,  Дольф.
Конечно,  ты ни в чем не виноват.  Ну,  поехали бы мы не в Нуаррот,  а в
другое место -  все равно замок стоял бы бесхозный,  бери - не хочу... И
ладно бы еще грифонцы, а то ведь - свои!
     - У своих красть всегда сподручнее, - усмехнулся я.
     Мы  уже  спустились  с  холма  и  вошли  в  селение,  направляясь к
постоялому двору.  Я  обдумывал,  что делать дальше,  коль скоро затея с
Нуарротом -  возможно,  что и  к  лучшему -  потерпела крах.  Но Эвьет в
очередной раз все решила за меня.
     - Ничего еще не кончено,  Дольф! - объявила она. И я уже достаточно
изучил ее,  чтобы понимать: это не восклицание досады, не отказ признать
неприятную  правду.  Это  логический вывод  из  только  что  проделанных
размышлений.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Это только Штурц. Не Рануар.
     - Боюсь,  жаловаться графу на мажордома бесполезно, - возразил я. -
Аргументы Штурца юридически неопровержимы.  Если,  конечно, граф не знал
тебя лично.
     - Нет,  -  покачала головой Эвьет, - меня он ни разу не видел. Даже
мой отец,  кажется,  с ним никогда не встречался...  получал и отправлял
депеши - да, но не лично...
     - Значит, мы ничего не сможем доказать, - констатировал я. На самом
деле был еще один способ:  нанять лжесвидетелей. Я терпеть не могу таких
вещей,   но  приходится  признать,  что  иногда  ради  торжества  истины
приходится прибегать ко  лжи.  Однако  на  кону  стояло целое  баронское
владение, пусть и пришедшее в запустение - а это сильно увеличивало цену
вопроса.  Я понятия не имел, сколько будут стоить качественные показания
в  таком деле,  но  догадывался,  что  несколькими десятками крон тут не
обойтись.  А  кроме  того,  высокая ставка  и,  соответственно,  высокая
заинтересованность противоположной стороны в  нашем  провале увеличивала
риск разоблачения - причем простым отказом от претензий мы в этом случае
уже не отделаемся... Нет уж. Подобные авантюры не для меня.
     - Сам Штурц так не считает,  - возразила Эвьет на мою произнесенную
вслух реплику и,  когда я недоуменно приподнял бровь,  пояснила: - Иначе
он бы нас не отпустил. Ты ведь не думаешь, что он и впрямь сделал это из
человеколюбия?
     - Уж это точно,  -  усмехнулся я. - В Штурце столько человеколюбия,
что я  удивляюсь,  откуда он вообще знает это слово...  А  ты,  пожалуй,
права.  Недалекий человек решил бы,  что  его "милость" -  свидетельство
нашей полной безвредности для  его  планов.  Однако у  Штурца только три
способа избавиться от законной наследницы.  Первый -  попросту убить, но
это не в его стиле.  Он законник и педант,  не говоря уже о том, что сам
таких вещей не умеет, а связываться с исполнителями не захочет. Второй -
опровергнуть   претензии    наследницы   через    суд,    выставив    ее
мошенницей-самозванкой.  И  третий  -  убедить  ее  самой  отказаться от
претензий.  Раз  он  выбрал третий вариант,  значит,  не  считает второй
абсолютно надежным.
     - Вот именно.
     - Однако и  это нам ничего не  дает.  Я  понимаю логику Штурца.  Он
ловко выведал все наши козыри и  убедился,  что у нас их нет.  Но у него
нет гарантий,  что мы не припрятали что-то в рукаве.  И на всякий случай
он  выбрал  вариант,  предусматривающий такую  возможность.  Форсировать
события по второму варианту, пока работает третий, ему ни к чему - а вот
перейти от  третьего ко  второму,  если  мы  не  отступимся,  никогда не
поздно.  Но  мы-то  знаем,  что на  самом деле никаких козырей у  нас не
имеется.
     - Конечное решение будет за  графом.  Если  он  признает меня своим
указом,  никакое  судейское  крючкотворство  не  будет  иметь  значения.
Значит,  я предложу ему сделку.  Я ему -  мертвого Карла,  он мне -  мои
владения. Полагаю, он согласится.
     Я  вынужден был  признать,  что  она  права.  Даже не  будь Эвелина
баронессой на  самом  деле,  признание  ее  таковой  было  бы  достойной
наградой за уничтожение главного врага Львов.  Графу же, в свою очередь,
скорее  всего,   не  особо  важно,  кто  именно  будет  владеть  землями
Хогерт-Кайдерштайнов (в любом случае это будет его вассал) -  а  значит,
ему  и  нет резона играть нечестно,  с  прицелом на  то,  чтобы Эвьет не
вернулась живой после своей миссии.  Скорее даже, назначение опекуна над
поместьем до совершеннолетия Эвелины устроит графа больше, нежели полная
передача всех прав на эти земли Штурцу или иному заинтересованному лицу.
     - Нужно выяснить, когда и в каком направлении ушло графское войско,
- подытожила Эвьет. - Там наверняка есть пехота, а значит, на коне мы их
легко догоним,  - и вдруг, словно что-то вспомнив, повернулась ко мне: -
Ты ведь со мной, Дольф?
     - Конечно,  -  ответил я без колебаний.  В нынешних обстоятельствах
мое  решение сопровождать ее  только до  Нуаррота теряло смысл.  Нуаррот
ведь имел значение не как точка на карте,  а как место, где я передал бы
девочку на  попечение ее  сеньору.  Теперь,  выходит,  с  этим  сеньором
придется искать встречи в действующей армии... малоприятная перспектива,
но  никто ведь не заставляет меня лезть прямо в  сражение.  Переговоры с
графом явно  будут проходить не  непосредственно на  поле  боя.  Вопрос,
однако, в том, - думал я, уже дав ответ, - что будет после этой встречи.
Ибо  придуманная Эвелиной сделка  менее  всего  похожа  на  "передачу на
попечение". Не получается ли, что я сам, по собственной воле, везу Эвьет
навстречу гибели,  возможно -  ужасной гибели?  Но  если  я  откажусь ее
сопровождать - это ее, разумеется, не остановит. Все, что в моих силах -
это обеспечить ей  хоть какую-то безопасность по крайней мере до встречи
с  графом.  А  дальше?  Я  ведь не собрался и в самом деле ехать с ней к
Лангедаргу?  Нет,  безусловно нет. Абсурдна сама мысль, чтобы я стал так
рисковать своей жизнью. Тем более - ради чужих целей.
     Расспросы  в  селении  быстро  снабдили  нас  информацией об  армии
Рануара.  Я,  правда, побаивался, не сочтут ли нас грифонскими шпионами,
но,  похоже,  местные об этом не задумывались;  и  то сказать -  слухи и
сплетни  одно  из  главных  человеческих  развлечений  в   свободное  от
кровопролития время.  Значительная часть  графских  войск  отправилась в
поход еще  несколько недель назад -  очевидно,  именно эти силы устроили
грифонцам засаду в долине.  Однако и армия,  выступившая на северо-запад
под личным командованием Рануара два дня назад,  была довольно крупной -
по нынешним,  конечно,  меркам. Оценки сельских жителей доходили до "тыщ
десять войсков!",  но крестьяне склонны к  преувеличениям.  В реальности
такие силы  даже  столь крупное графство,  как  Рануар,  могло выставить
разве что  в  начале войны.  Сейчас же,  по  всей видимости,  речь шла о
двух-трех тысячах,  и  то  для того,  чтобы собрать их в  одном месте (с
учетом уже находившихся на северо-западе частей), граф должен был весьма
основательно оголить свои территории.  Игра на обострение продолжалась -
да и то сказать, было бы странно, если бы все закончилось простой резней
мирных жителей в  Лемьеже и  окрестностях.  Уж не идет ли все и  в самом
деле к новому генеральному сражению?
     Задерживаться близ Нуаррота нам не  было никакого резона,  так что,
несмотря на  близящийся вечер,  мы  отправились в  путь  по  уходящей на
северо-запад дороге.
     Путешествие протекало без помех.  Дважды мы  миновали развилки -  в
первый раз вблизи небольшой деревни, позже - в чистом поле, но, несмотря
на то,  что во втором случае не у кого было спросить, каким путем прошла
армия,  определить это  не  составило труда.  Здесь даже не  требовались
навыки Эвьет - я и сам в состоянии догадаться, что на дороге, где прошла
не одна сотня лошадей,  остается больше навоза, чем там, где в последние
дни  ездили лишь одиночные всадники и  повозки.  В  целом мы  продолжали
двигаться в  северо-западном  направлении.  На  этом  пути  мы  миновали
большой монастырь,  где  как раз начали звонить к  вечерне;  практически
лишь  по  этому  звону  -  более многоголосому,  нежели обычный колокол,
отбивающий смену стражи и  тревогу -  и  можно было  отличить монашескую
обитель от обычной крепости.  Массивные зубчатые стены и высокие башни с
бойницами,  вероятно,  не  раз  выручали монахов в  эти смутные времена.
Однако сейчас, когда теплое, но не жаркое вечернее солнце слева золотило
беленые стены  обители,  а  в  открытые ворота  неторопливо въезжал воз,
высоко  нагруженный  сеном,  картина  выглядела  идиллически мирной.  Я,
впрочем,  менее всего склонен с умилением любоваться монастырями. У меня
к  чернорясникам свои счеты.  Правда,  в  монастырских библиотеках порою
скрыты бесценные знания, но и они заперты там, как в тюрьме.
     Когда  оранжевое солнце уже  почти касалось темного гребня леса  на
горизонте слева от  нас,  мы  выехали на берег неширокой реки -  судя по
всему,  той самой Ро,  которую пересекли с  севера на юг накануне утром.
Теперь нам предстояло пересечь ее  в  обратном направлении -  восточнее,
чем в прошлый раз.
     Ни города, ни хотя бы села в этом месте не было, но по крайней мере
мост  имелся  -   правда,   деревянный  и  узкий,   двум  всадникам  еле
разъехаться.  В большинстве случаев это не составило бы никакой проблемы
- даже случись нам подъехать к  мостику как раз тогда,  когда через него
переправлялась бы  встречная повозка,  ожидание заняло бы меньше минуты.
Но на сей раз вышло иначе.
     Еще за  несколько сот ярдов до  реки мы  услышали в  тихом вечернем
воздухе доносившиеся с того берега нестройное заунывное пение и какие-то
хлопки, словно пастухи гнали стадо - но обычно пастухи все же не щелкают
кнутами с такой частотой и регулярностью.  Когда мы подъехали ближе,  то
убедились,  что  навстречу нам  движется  некая  процессия из  трех  или
четырех десятков человек.  Впереди всех  шагал  грязный босой  человек в
заношенной,  распахнутой на  груди  грубой рясе  на  голое тело.  Обеими
руками он нес,  прижимая к плечу и вздымая над головой, большое, чуть ли
не  в  его  собственный рост,  деревянное  распятие,  выкрашенное желтой
краской, что, вероятно, должно было обозначать позолоту. Он был одним из
поющих  -  правда,  из-за  тяжести  креста  у  него  постоянно сбивалось
дыхание,  поэтому  по  большей части  он  просто  открывал рот.  К  тому
времени,  как мы  достигли переправы,  он уже взошел на мост,  так что я
остановил коня,  поняв не  без раздражения,  что придется пропустить всю
процессию.
     Следом за крестоносцем топал голый по пояс плешивый толстяк; на его
жирной  потной груди  багровели мокнущие язвы.  Словно не  довольствуясь
ими,  он  при каждом шаге хлестал себя длинной плетью по  спине -  через
левое плечо, затем через правое, затем снова через левое и так далее. За
ним вышагивал некто,  напротив, худой до полной изможденности, в грязных
лохмотьях;  его  жилистые босые ноги были закованы в  кандалы с  длинной
цепью,   которая  с  лязгом  волочилась  по  пыльной  дороге,   а  затем
загрохотала по  настилу моста.  Его  лодыжки были содраны до  крови;  он
хромал при каждом шаге.  Еще одна цепь, обмотанная несколькими витками и
замкнутая амбарным замком,  висела у  него на  шее.  Это  не  был беглый
каторжник -  вне  всякого сомнения,  свои цепи он  носил по  собственной
воле.  Он тоже пытался подтягивать песнопения козлиным дискантом. Следом
брел сухорукий с разбитым в кровь - не иначе как многочисленными земными
поклонами -  лбом, а за ним, положив руку ему на плечо, ковылял слепец с
бельмами на  обоих глазах,  то  и  дело остервенело чесавшийся свободной
рукой.  За  ними  нахлестывал  себя  еще  один  самобичеватель  с  жутко
перекошенным и  отвисшим  на  правую  сторону  лицом  ("паралич лицевого
нерва",   определил  я  с  первого  взгляда),  дальше  стучал  костылями
хромоногий  горбун  и  так  далее,  и  так  далее...  Явно  не  все  они
принадлежали к самым низам общества -  тот же толстяк с плетью наверняка
наел себе пузо не на крестьянских или трущобных хлебах -  однако все они
были грязны и  оборваны;  вонь застарелого пота,  фекалий,  гноя и  черт
знает чего еще ощущалась даже в  паре ярдов от процессии.  Тут и  там на
лицах,  плечах,  впалых  грудях  и  сутулых  спинах  виднелись гнойные и
шелушащиеся язвы,  кровавые расчесы,  струпья, угри, чирьи и карбункулы.
Вероятно,  для  некоторых из  этих  людей  именно  кожные  болезни стали
поводом отправиться в путь,  но большинство, скорее всего, приобрело или
по  крайней  мере  преумножило все  это  богатство  уже  потом,  пытаясь
избавиться от  первичных  недугов  при  помощи  благочестивых обетов  не
мыться, не менять одежду и отказаться от нормальной пищи.
     - Кто это?  - с отвращением спросила Эвьет; в своем лесном поместье
ей, конечно, не доводилось видеть подобных зрелищ. - Это безумцы?
     - В принципе, да, - усмехнулся я. - Хотя с медицинской точки зрения
они не душевнобольные.  Всего лишь паломники, желающие таким вот образом
заслужить милость своего добрейшего бога.
     Говорили мы,  разумеется,  тихо,  не  желая привлекать их внимания.
Крестоносец и в самом деле протопал мимо, не глядя на нас, но измученный
толстяк,  на миг опустив свою окровавленную плеть, вдруг повернул голову
в нашу сторону.
     - Скажите, добрые люди, - сиплым страдальческим голосом осведомился
он, - далеко ли еще до монастыря святого Бартоломея?
     У меня не было никакого желания беседовать с подобной публикой,  но
надменно молчать было бы еще нелепей, так что я нехотя ответил:
     - Какой-то монастырь милях в  шести по этой дороге,  но я  не знаю,
какой.
     - Ну как же,  тот,  где забил святой источник, - встрял кандальник,
видимо,  убежденный, что о подобных вещах должны знать все на свете. Что
ж,  понятно,  куда направляется эта толпа убогих.  Мы с  учителем как-то
исследовали воду  из  подобного  источника.  После  выпаривания в  колбе
остается сероватый осадок,  представляющий собой  смесь различных солей.
Их   раствор   действительно  способен   приносить  определенную  пользу
здоровью,  но,  разумеется,  никаких чудес не творит - слепые от него не
прозревают и горбатые не выпрямляются. Дистиллированная же "святая вода"
вообще ровно ничем не отличается от обычной.
     - Я не знаю,  - терпеливо повторил я. Наверное, проще было сказать,
что монастырь тот самый,  чтобы отвязались (тем паче что,  скорее всего,
так оно и  было),  но за годы жизни с учителем я слишком привык говорить
правду,  даже в мелочах.  Врать я,  конечно, могу, но не машинально, как
другие.
     - Что  там?  -  спросил  слепец  у  своего  поводыря,  который тоже
остановился.
     - Сказывают, шесть миль еще идти, - ответил сухорукий.
     - Вишь ты, выходит, дотемна не поспеем, - огорчился слепой.
     - Тебе-то что?  - заржал косорылый, также переставший стегать себя;
поскольку  смеяться  он  мог  лишь  одной  половиной рта,  выглядело это
особенно мерзко. - Тебе и в полдень темно!
     - А снова в поле ночевать?  -  возразил слепой. - И вообще, прикрыл
бы рот-то свой смехаческий,  пока Господь последнего языка не лишил... -
пользуясь остановкой, он принялся яростно скрестись ногтями обеих рук.
     - Блох на  меня не тряси,  шелудивый!  -  крикнул косоротый и  даже
шагнул назад,  наступив при  этом стоптанным башмаком (он  был  одним из
немногих  в  процессии,  кто  был  обут)  на  единственную рабочую  ногу
горбатого. Тот заругался и огрел обидчика костылем по спине.
     - Эй,   вы!   -  потерял  терпение  я,  чувствуя,  что  они  готовы
передраться прямо здесь.  -  Проходите и освобождайте мост! Нам проехать
надо!
     Они замолчали.  Взгляды многих глаз -  мутных,  гноящихся,  косых и
даже, казалось, вовсе не видящих - устремились в нашу сторону.
     - Конечно,  добрый господин,  - засуетился кандальник, не трогаясь,
однако,  с места.  - А не подашь ли от щедрот хеллер-другой? А мы, как в
монастырь придем, за ваше здравие помолимся!
     - Вы и себе-то не больно много здоровья вымолили, - усмехнулся я.
     - Так то ж за себя,  а то за других! - возразил поводырь с разбитым
лбом. - За другого-то молитва завсегда доходчивей!
     - Проходите!  -  махнул рукой я,  не желая вступать в теологический
диспут.
     Но  они двинулись не  столько мимо,  сколько в  нашу сторону,  явно
загоревшись идеей выклянчить подаяние.  Даже  крестоносец,  ушедший было
вперед, а затем обнаруживший заминку своих ведомых, теперь развернулся и
тоже подступал к нам, требуя денег "на храм".
     - Разойдитесь!  - крикнул я, подавая Верного назад, чтобы не нюхать
их зловоние. - Ничего я вам не дам!
     - Добрый господин...
     - Ради Спасителя нашего...
     - Пожалейте убогого...
     - Помилосердуйте...
     - Заставьте бога молить...
     - Ибо сказал Господь: "Кто помог малым сим, помог и Мне!"
     Надо сказать,  не все они лезли к нам, протягивая руки. Некоторые -
те,  очевидно,  что облачились в  рубище в  знак смирения,  а  не в силу
социального статуса -  конфузились попрошайничать и остались в сторонке.
Но  и  тех,  кто напирал спереди и  сбоку,  уже практически прижав нас к
берегу реки, более чем хватало.
     - Прочь!  - рявкнул я, теперь уже решительно подавая коня вперед. -
Дорогу! - для пущей убедительности я положил руку на рукоять меча.
     - Сердца у вас нет!
     - Бога вы не чтите!
     - Вот тебе черти в аду-то попомнят!
     - Да еще с девкой!
     - Девка-то в мужеское одета, страм-то какой!
     - С малолеткой, поди, блудодейничает!
     - Да он не еретик ли, братия?
     Только что они раболепно пресмыкались, выклянчивая жалкие гроши - и
вот  уже в  их  лицах не  осталось ничего,  кроме злобы.  Гнилозубые рты
выхаркивали проклятия, грязные руки тянулись к нам, словно хищные когти.
Правда,  паломники все  же  пятились перед  могучей грудью  Верного,  но
слишком медленно.
     Я  рванул  меч  из  ножен.   Кто-то  истошно,  по-бабски,  завопил,
шарахаясь в  ужасе,  но в тот же миг три или четыре руки вцепились в мое
предплечье, не давая извлечь оружие. И, несмотря на все их болячки, силы
в  этих  руках было достаточно.  В  тот  же  миг  с  другого бока кто-то
попытался схватить меня за ногу;  я,  выдернув ногу из стремени,  лягнул
его  в  грудь,  опрокинув на  махавшего сзади клюкой калеку,  но  другой
убогий уже хватал меня за сапог.
     - Пристрелю! - крикнула сзади Эвьет. - Пошли прочь, скоты!
     Я  ничем не мог ей помочь,  поскольку все еще боролся с  теми,  кто
держал меня за правую руку.  Я  бил их кулаком левой и  пытался поранить
тою  частью меча,  какую мне  все же  удалось вытащить из  ножен (лезвие
обнажилось дюйма на четыре).  Одновременно приходилось отбиваться правой
ногой, но я чувствовал, что еще немного - и сапог с меня стащат.
     - Верный! - крикнул я. - Вперед! Нно!
     Конь ломанулся к мосту, свалив кого-то под копыта, но толпа впереди
была еще слишком плотной.  В  то  же самое мгновение щелкнула тетива,  и
один из державших меня хрипло заорал,  размахивая простреленной насквозь
выше локтя рукой.  Он легко отделался - Эвелина явно метила ему в грудь,
но рывок коня сбил прицел.  Времени на перезарядку не было,  но Эвьет не
растерялась: почти тут же арбалет мелькнул слева от меня и ударил плашмя
другого моего противника по голове.  Тот с испугу ослабил хватку,  и мне
удалось вырвать руку и  выдернуть меч.  Я  кое-как сунул в стремя ногу в
полуснятом сапоге и левой рукой,  в последний раз заехав кому-то в глаз,
потянул поводья,  вздергивая Верного на дыбы -  дабы в  следующий миг он
мог обрушиться на врагов передними копытами. Эвьет вцепилась в мой пояс.
Раздались визги и вопли.  Оборванцы шарахнулись в разные стороны, валя и
топча тех,  кто  недостаточно твердо стоял на  ногах.  Меч,  со  свистом
рассекший воздух, встретил уже лишь пустоту.
     - Эвьет,  в порядке?  - коротко бросил я, все еще удерживая Верного
на месте.
     - Да!
     - Тогда вперед!
     Мы  стремительно проскакали  по  мосту,  вынудив  еще  двух  убогих
отшатнуться,  прижимаясь к  перилам;  один сделал это  так активно,  что
сломал хлипкое ограждение и шумно свалился в воду.  "Что-что, а помыться
тебе не помешает!",  -  подумал я. На другом берегу я, наконец, поправил
сапог  и   позволил  коню  перейти  на  спокойную  рысь;   даже  вздумай
благочестивые паломники кидаться нам вслед камнями,  с такого расстояния
они бы уже не добросили.
     - Надо было сразу же их мечом разогнать,  а не беседы с ними вести,
- пробурчала у меня за спиной баронесса. - Стрелу вот истратила...
     - Арби-то не пострадал? - осведомился я.
     - Он  у  меня  парень крепкий,  -  по  тону было понятно,  что  она
улыбается.
     - Признаться,  не ожидал от них такой прыти,  - ответил на ее упрек
я. - Нет, попрошайки, конечно, всегда наглые... но эти все-таки - "божьи
люди",  сплошь паршой заросли, лишь бы смирение свое продемонстрировать,
да к тому же недужные, а туда же...
     - А по-моему,  не стоит ждать ничего хорошего от тех,  кто сам себя
плеткой стегает, - возразила Эвьет. - Уж если они с собой так, на что же
с другими-то способны...
     - Угу, "возлюби ближнего, как самого себя..." Такие возлюбят - мало
не покажется.
     Вскоре нас ожидала очередная развилка. Одна дорога уходила на север
(слегка даже забирая к востоку), другая сворачивала на запад, вдоль Ро -
но,  в отличие от реки, не петляла, а, если верить моему рисунку со слов
трактирного слуги,  тянулась прямо до самого Ра-де-Ро.  Именно по ней мы
приехали бы,  если бы  лабиринты городских улиц не  вывели нас на  южный
мост вместо восточных ворот.  И именно по ней,  судя уже по знакомым нам
приметам,  ушла графская армия.  Прямого пути на  северо-запад не  было:
пока  что  нашему  взгляду открывалась лишь  равнина,  но  дальше в  том
направлении,  насколько мне было известно,  начиналась сильно изрезанная
местность -  гряды холмов или даже небольших гор, трудно преодолимые для
всадников и  повозок (да  и  для  пеших путников тоже  едва  ли  слишком
приятные).   Соответственно,  армия,  направлявшаяся  в  северо-западном
направлении,  должна была  обогнуть их  либо  с  юга,  либо  с  востока,
свернув,  соответственно,  либо на запад,  либо на север.  Рануар выбрал
первое -  и я не мог его за это осуждать:  если я верно представлял себе
желательное для  него  направление и  очертания гористого района,  такой
путь получался несколько короче.  Но  вот  меня,  по  понятным причинам,
маршрут, пролегающий через Ра-де-Ро, совсем не радовал. Впрочем, в самом
городе нам нечего было делать ни с какой точки зрения:  армия графа,  по
всей видимости, находилась там или поблизости как раз в этот момент, а к
тому времени,  как мы  добрались бы  до Ра-де-Ро,  должна была давно его
покинуть.  Не  будучи столь зависимы от хорошей дороги,  как отягощенное
обозом войско,  мы  вполне могли  позволить себе  срезать угол,  проехав
северо-восточнее от опасного для нас места.
     Но  до  Ра-де-Ро было еще далеко,  и  пока что мы просто поехали по
дороге на запад, надеясь отыскать подходящий ночлег. Нам повезло: еще до
того,  как  стемнело,  впереди  показался  постоялый  двор,  стоявший  у
перекрестка.  Мы  прибыли туда уже в  темно-синих сумерках,  под стрекот
первых ночных цикад;  в  некоторых окнах теплились огни,  а из трапезной
неслись  низкие  пьяные  голоса,   старательно,  но  неумело  выводившие
какую-то жалостную песню.  К нам, топая большими не по размеру сапогами,
подбежал мальчишка-конюх,  готовый  принять на  себя  заботу  о  Верном;
следом,  неторопливо вытирая руки полотенцем,  вышел на крыльцо дородный
мужчина в  фартуке -  не  то  сам хозяин,  не  то  его важно державшийся
подручный.  Я  договорился  о  комнате  и,  неприязненно прислушавшись к
любительскому хору, велел подать ужин в номер.
     В  комнате,   оказавшейся  достаточно  приличной  для  такого  рода
заведения (и даже пьяные голоса сюда не доносились),  я поставил на стол
оставленную нашим  провожатым зажженную свечу  в  подсвечнике и,  достав
мыло,  попросил Эвьет полить мне  на  руки из  кувшина.  Зажурчала вода,
стекая в таз.  Легкая саднящая боль в первый миг даже не привлекла моего
внимания. Затем я чертыхнулся.
     - В  чем дело?  -  девочка посмотрела на меня,  затем на мои мокрые
руки.   Я  тоже  смотрел  на  них.  Точнее,  на  тонкую  красную  линию,
протянувшуюся по тыльной стороне правой кисти.
     - Это  же   просто  царапина,   -   удивилась  Эвелина,   проследив
направление моего взгляда.
     - Да,  поэтому я  и не заметил ее сразу...  Вся проблема в том,  от
кого я ее получил. Ты же помнишь этих типов! От них можно было подцепить
любую заразу.
     - "Промыть рану  большим количеством воды  и,  в  случае  сомнений,
прижечь ее",  -  процитировала Эвьет то, чему я ее учил. - Может, еще не
поздно?
     - Поздно,  -  покачал головой я.  -  Та дрянь,  что была у него под
ногтями, уже в моей крови. Что еще вы можете порекомендовать, коллега?
     - Ммм... экстракт из корня тысячелистника?
     - Верно. Из того, что у меня имеется при себе, это, пожалуй, лучший
вариант. Будем надеяться, этого хватит, и завтра я не проснусь, покрытый
язвами.

     Утро и впрямь не принесло никаких неприятных открытий.  Позавтракав
и  расспросив слугу  о  прошедшем здесь недавно войске и  о  дороге,  мы
выехали в  путь.  По  всему  выходило,  что  мы,  выстроив маршрут через
несколько окрестных деревенек,  благополучно объедем стороной Ра-де-Ро и
вновь  выберемся на  хороший  тракт,  где  и  нагоним  Рануара уже  этим
вечером.  Ну  или,  если  граф  гонит свою пехоту ускоренным маршем,  на
следующий день.
     Небо,  к  радости путешественников и  несчастью опять тщетно ждущих
дождя крестьян,  в  очередной раз  было  совершенно ясным,  без  единого
облачка, и солнце светило вовсю, припекая даже в утренние часы. Ветра не
было,  и,  за  исключением  наяривавших в  траве  кузнечиков,  ничто  не
нарушало тишины. В этой атмосфере мира и покоя легко было забыть, что мы
едем по следам армии,  направляющейся для участия в жестокой, возможно -
решающей битве.  Даже селения, мимо которых мы проезжали, не производили
такого удручающего впечатления,  как обычно.  Чаще всего ехать следом за
войском,  даже  движущимся  по  собственной  территории  -  удовольствие
сомнительное:  деревни  обчищены  как  интендантскими командами,  так  и
"частной  инициативой" отдельных  солдат,  и  у  угрюмых  и  озлобленных
жителей невозможно раздобыть ни  еду,  ни информацию.  Однако на сей раз
войско двигалось под личным командованием графа по графским же землям, и
он,  очевидно,  следил,  чтобы крестьянам не чинилось лишнего разора.  В
самом  деле,  глупо отбирать корм  у  овец,  которых сам  же  стрижешь -
правда,  большинство представителей правящего сословия  не  в  состоянии
понять даже это.
     К  полудню  мы  добрались  до  малоприметной каменистой  тропки,  о
которой  узнали  на  постоялом  дворе,  и  свернули  по  ней  к  северу,
окончательно оставив реку позади. Солнце к этому времени разошлось вовсю
- я люблю тепло и прекрасно переношу жару,  но тут уже даже я счел,  что
это  чересчур.  Приходилось то  и  дело утирать пот  и  прикладываться к
фляге,  которая в результате быстро опустела. Я уже не чувствовал себя в
силах  что-либо  рассказывать своей спутнице пересохшим ртом  и  не  мог
дождаться,  когда мы  доберемся до очередного колодца или речки.  Эвьет,
правда,  ни на что не жаловалась, но просить у нее поделиться содержимым
ее  фляги я  счел  ниже своего достоинства.  Справа от  дороги показался
пруд;  я  радостно спешился,  но,  пройдя  сквозь высокие сухие  камыши,
обнаружил, что пруд сильно обмелел, и вода в нем цветущая и мутная. Пить
ее я,  конечно, не рискнул - только умылся, но и это не принесло особого
облегчения,  ибо вода оказалась теплой и  к тому же пахла тиной и мокрой
грязью. Пришлось ехать дальше, вглядываясь в дрожащее над землей марево;
вдали уже зыбко маячили вершины холмов, и было в размытой неустойчивости
их   очертаний  нечто   тошнотворное;   вблизи  белая  пыль   на   сухом
растрескавшемся грунте  казалась нестерпимо яркой  под  слепящими лучами
солнца,  и я невольно прикрывал глаза. Как назло, по-прежнему не было ни
ветерка,  способного  принести  хоть  какую-то  свежесть  -  а  впрочем,
возможно,  он не принес бы ничего,  кроме горячей пыли. Казалось, что от
вездесущей жары кровь загустела в жилах и тяжело, словно ртуть, бьется в
висках.
     Наконец  в  знойной  дымке  обозначились нечеткие силуэты  сельских
домиков.  Я  нетерпеливо пришпорил Верного.  "Тебе тоже,  небось,  не  в
радость бежать по этой жаре, - подумал я, - зато быстрее напьешься."
     - Дольф, куда мы так несемся? - спросила Эвьет.
     - Пить, - коротко ответил я.
     Вскоре мы уже были у колодца. Я спрыгнул на землю; виски отозвались
пульсирующей болью. Вытянув ведро ледяной воды, я пил, пока от холода не
заломило зубы,  а  затем вылил все,  что  оставалось в  ведре,  себе  на
голову.  Стало немного легче.  Я  столкнул ведро вниз и  вытащил его  по
второму разу, чтобы наполнить наши фляги и поилку для Верного.
     Корчмы в  сельце не оказалось,  но я  почувствовал,  что из-за этой
жары у  меня совершенно нет  аппетита.  Меня манила скамейка в  тени под
развесистым платаном в  конце  деревенской улицы.  Я  сунул Эвелине,  не
считая,  пригоршню хеллеров:  "Купи себе  что-нибудь поесть,  а  я  пока
отдохну". Я растянулся на лавке в полный рост, не особо заботясь, что об
этом подумают местные -  а почему бы благородному господину с мечом и не
прилечь там,  где он пожелает?  - но, не успел я блаженно закрыть глаза,
как меня принялась тормошить Эвьет.
     - Ну я же сказал, поешь пока... - сонно пробормотал я.
     - Так я уже. Винограду хочешь?
     - Давай,   -  я  разлепил  веки.  Сочные  ягоды  были  единственным
провиантом,  способным меня заинтересовать.  Эвелина протянула мне тугую
черно-фиолетовую гроздь.
     - Ладно,  поехали дальше,  -  резюмировал я,  покончив с  последней
ягодой,  и  рывком  поднялся  на  ноги  (чего,  признаться,  делать  мне
совершенно не  хотелось).  В  тот же миг солнце погасло,  погрузив мир в
непроницаемую черноту. О ч-черт...
     - Дольф?  -  раздался из мрака обеспокоенный голос Эвьет. - С тобой
все в порядке?
     - Ничего страшного... - на ногах я стоял твердо, это самое главное.
- Отток крови от  головы,  бывает,  если долго лежать на жаре,  а  потом
резко встать...  - тьма растаяла, вернув миру краски. Болезненно-яркие и
контрастные краски слепящего дня. Скорей бы уже вечер! - Пошли.
     Вернувшаяся кровь принесла тяжесть и  пульсирующую боль  в  виски и
затылок.  Проклятье,  похоже,  мне все-таки напекло голову. Ну ладно, не
останавливаться же из-за этого,  тем более,  что мы уже,  небось,  почти
нагнали графа.  И хотя я вовсе не в восторге от перспектив его встречи с
Эвелиной,  но...  но...  Я  потерял мысль.  Ладно,  пик зноя уже прошел,
теперь будет легче.  А девочка держится молодцом, несмотря на это жуткое
пекло...
     Вновь умывшись колодезной водой,  я  взобрался в  седло и  привычно
помог  влезть  Эвелине.   Мы  выехали  из  села  и  продолжили  путь  на
северо-запад. Жара, однако, не спадала. Солнце словно приклеилось к небу
или,  скорее,  вплавилось в  него.  Ох,  слышал бы  мой учитель,  что за
безграмотные ассоциации приходят мне в голову... С другой стороны, какая
умная мысль придет в  голову,  которая так болит.  Надо чем-то  натереть
виски.  Мятой...  да,  мятой... а, кой черт, все равно не поможет... тем
более, когда так трясет! Верный, ну что ты разгарцевался? Не можешь идти
плавнее?  Плавнее... от слова "плавиться"... я сейчас точно расплавлюсь,
и мозги вытекут через уши...  ну и пусть, может, тогда голова перестанет
болеть...  надо стравить давление...  либо отвести газ из реторты,  либо
уменьшить  нагрев...   нагрев,   учитель!   мы  слишком  сильно  нагрели
раствор...  вы  слышите меня?  нет,  он  не  слышит,  стенки  реторты не
пропускают звук...  эй,  почему я в реторте? я же должен быть снаружи! я
наблюдатель!  выпустите меня!  здесь слишком много стекла! слишком много
липкого стекла...  уберите его-о-оно ползет, ползет... оно заполняет мне
нос,  рот и  горло...  горячее и  вязкое,  как вечность...  почему тоска
горячая и плоская?
     Холодное.  Плоское.  Мокрое.  Выход,  оно значит выход.  Я тянусь к
нему. Оно не здесь... Нет, теперь здесь - это уже здесь. А прежнее здесь
- это там. Там, где я был. Я был в реторте...
     Я окончательно осознал, что холодное и мокрое - это смоченное водой
полотенце у  меня на  лбу,  я  лежу на чем-то мягком,  надо мною дощатый
потолок,  освещенный мягким рыжеватым светом масляной плошки, а сбоку на
меня с тревогой глядят черные глаза Эвьет.
     И голова все-таки болит. Правда, не так сильно, как раньше.
     - Дольф?
     - С утра меня звали так,  - попытался улыбнуться я. Голос прозвучал
хрипло.
     - Ну наконец-то! Я уж боялась, ты совсем не очнешься!
     - Где мы?
     - На постоялом дворе. Извини, пришлось залезть в твой кошель...
     - Само собой. Сейчас вечер?
     - Ночь.
     - Ты, наверное, спать хочешь? - посочувствовал я.
     - Выспалась уже...  урывками,  правда...  Вообще-то  сейчас ночь не
того дня, когда ты потерял сознание. Прошло больше суток.
     - Дела... Мы так и не догнали армию?
     - Какая уж тут армия!  Что мне было,  бросить тебя посреди дороги и
бежать догонять графа?
     - Полагаю,  что нет,  -  ответил я серьезно.  - Постой, а как же ты
доставила меня на постоялый двор?  Я  же,  наверное,  не мог держаться в
седле?
     - Еще бы ты мог! Как ты с коня валиться начал, я тебя еле удержала.
Потом уложила Верному на шею,  ну и привязала,  как смогла, твоим и моим
поясом.  Самой-то  пешком идти  пришлось,  сзади  я  бы  так  править не
смогла...
     - Неужели до самого постоялого двора?
     - Нет,  до  деревни,  где  мы  были.  Хорошо еще,  не  очень далеко
отъехали.  Я  сначала думала там  на  постой встать.  Но  эти  сиволапые
уперлись,  как сговорились! "Больного не пустим!" Холеры они, видите ли,
боятся!  Да где холера, а где вы! Она же далеко, на западе! Ведь правда,
Дольф? - спросила она уже другим, обеспокоенным тоном.
     - Правда, - улыбнулся я. - Если бы у меня была холера, я бы, как бы
это поприличнее сказать... с горшка бы не слезал. Холера - это, по сути,
всего  лишь   жуткий  понос.   И   умирает  человек  просто-напросто  от
обезвоживания.  А  если  все  время  пить  много подсоленной воды,  есть
хорошие шансы поправиться.  Так  что  не  так  все  страшно,  как думает
простонародье...  хотя приятного,  конечно,  все равно мало. Постой... -
настала моя  очередь обеспокоиться.  Я  потрогал под одеялом собственную
грудь и убедился,  что рубашки на мне нет. Тогда я вытянул из-под одеяла
руки и  откинул их  за голову,  чувствуя,  какие они тяжелые.  -  Эвьет,
посмотри внимательно,  только не трогай.  У меня под мышками нет никаких
бугров и вздутий?
     Девочка  поднесла поближе  масляную плошку  и  принялась смотреть с
таким тщанием, что у меня неприятно заныло в животе.
     - Нет, - объявила она наконец, - совершенно ничего похожего.
     Я вздохнул с облегчением.
     - Значит,  не  чума.  Скажи,  что  у  меня нет  язв на  лице,  и  я
почувствую себя совсем счастливым.
     - Можешь чувствовать себя счастливым, Дольф.
     Я  широко улыбнулся.  Вот  вам  простой рецепт счастья:  подхватите
неизвестную заразу,  поваляйтесь в  жару и  бреду,  очнитесь с  головной
болью и убедитесь, что у вас не чума, не холера и не оспа.
     - Так как ты меня все-таки довезла?
     - Я  хотела  нанять  кого-нибудь  из  них,  чтобы  отвезти тебя  на
постоялый двор на телеге,  но они отказывались. По той же причине. Тогда
я сказала,  что покупаю телегу. Но никто не продал. Или говорили - самим
нужно,  или ломили такие цены,  словно это императорская карета!  А  мне
ведь еще нужно было платить на постоялом дворе,  а может,  и лекарю... В
общем, я пожелала им той холеры, которой они так боятся, и пошла пешком.
Хотя и понимала,  что до ночи не пройду и полдороги.  Там,  конечно, еще
были деревни по пути,  но вряд ли тамошняя публика сговорчивей...  Но на
дороге  мне  попался  мужик  на  телеге,  ехавший  порожняком.  Тут  все
повторилось - я ему "продай", он ни в какую... Тогда я наставила на него
арбалет и сказала,  что покупаю его развалюху за пять крон, а если этого
мало, добавлю сверху еще одну арбалетную стрелу...
     - Переплатила,  - констатировал я. - Крестьянская телега не стоит и
половины.
     - Ну  извини,  Дольф -  как-то не занималась прежде их покупками...
Те, в деревне, хотели еще больше.
     - А лошадь?
     - Лошадь я ему оставила. Пришлось запрячь Верного. Кажется, ему это
не понравилось,  он,  должно быть,  никогда раньше не ходил в упряжке...
Надеюсь, он на меня больше не обижается.
     - Эвьет, он просто конь.
     - Если он  не умеет разговаривать,  это еще не значит,  что ему все
равно!  Ну вот, так я и привезла тебя сюда. Слуга помог дотащить тебя до
кровати.  Наученная опытом,  я не стала говорить, что ты болен. Сказала,
что   ранен.   Извини,   пришлось  испачкать  тебе  рубашку  кровью  для
правдоподобия...
     - А откуда взялась кровь?
     - Ну...  - Эвьет смущенно приподняла левый рукав, продемонстрировав
перевязанное запястье. - Ты не думай, я сначала нож тщательно прокалила,
как ты учил!
     - Понятно, - усмехнулся я. - Решила навести симметрию.
     - Да  нет,  правая-то  по  всей длине располосована была,  а  здесь
только маленький надрез! Я ж понимаю...
     - Ты молодец, - сказал я серьезно. - Знаешь, ради меня еще никто не
проливал  свою   кровь.   Хотелось  бы,   чтобы  этим   случаем  все   и
ограничилось...  Ну-ка дай-ка мне взглянуть на твою перевязку...  Хорошо
справилась. Трудно было одной рукой?
     - Ну а зубы-то на что? - улыбнулась Эвелина.
     - Вообще-то на то, чтобы есть, - улыбнулся я в ответ. - Хотя случаи
разные бывают. Кстати, я что-нибудь ел?
     - Я  поила тебя куриным бульоном.  А  из  лекарств давала экстракты
корней тысячелистника и солодки,  настой чабреца,  отвар ивовой коры,  а
чтобы сбить жар -  настой цветов липы и  черной бузины.  Хорошо,  что на
твоих склянках и коробках помечено, где что...
     - Учитель  приучил.   "В  лаборатории  не  должно  быть  безымянных
препаратов."
     - Я все сделала правильно?
     - Эвьет, ты замечательно справилась. Ты - самая лучшая моя ученица!
     - А разве у тебя были другие?
     - Вообще-то нет,  -  смутился я.  -  Прости,  я  совершенно не умею
говорить комплименты.
     - И не надо,  -  серьезно возразила Эвелина.  -  Комплименты -  это
всегда преувеличения. Я хочу слышать только правду.
     - Ты не только все правильно сделала,  но и не растерялась там, где
многие на твоем месте впали бы в панику.  И я очень тебе благодарен. Это
- чистая правда.
     Девочка улыбнулась,  но  тут же вновь придала своему лицу деловитое
выражение:
     - Как ты себя чувствуешь?
     - Пока еще  неважно,  -  поморщился я.  -  Ты,  кстати,  тоже попей
тысячелистник и солодку для профилактики.  Не хватало только, чтобы и ты
заразилась... А что касается меня, на жаропонижающие больше не налегай -
только если  снова впаду в  беспамятство.  Жар  помогает организму убить
заразу,  хотя  слишком сильный жар  может убить сам  организм.  Типичный
случай,  когда разница меж  пользой и  вредом носит лишь  количественный
характер...
     - Думаю, тебе еще рано философствовать, - строго перебила Эвелина.
     - Вы правы, коллега, - согласился я, утомленно прикрывая глаза. Я и
в самом деле был еще слишком болен.
     Лишь три дня спустя я окончательно уверился, что иду на поправку, а
прогуляться по двору я  решился только на шестой день от начала болезни.
Окружающий  пейзаж  показался  мне   подозрительно  знакомым.   Или  все
постоялые дворы в округе выстроены по единому плану, или...
     - Эвьет! Ты что, привезла меня назад?
     - Ну конечно!  Я  же не знала,  где ближайший постоялый двор,  если
ехать вперед, и какого он уровня. Сам говорил, бывают такие комнаты, где
и здоровый заболеет. Здесь, по крайней мере, все достаточно пристойно.
     - Значит, ты пожертвовала еще целым днем?
     - Никуда  от  меня  Рануар  не  денется.  А  вот  ты  мог  бы,  без
надлежащего ухода...
     Однако  в  ее  глазах читался незаданный вопрос:  но  когда  же  мы
все-таки  сможем продолжить путь?  У  меня  возникло искушение сказаться
более больным, чем я уже был на самом деле, и задержаться здесь под этим
предлогом еще на неделю.  А там...  там, глядишь, "шахматная комбинация"
будет доиграна до конца,  и,  может быть,  с  Карлом будет покончено без
всякой  помощи  Эвелины.  Правда,  за  двадцать лет  это  еще  никому не
удалось.  Но не будем впадать в грех неполной индукции. По крайней мере,
сейчас инициатива на стороне Льва.
     Но  я  не чувствовал себя вправе лгать и  притворяться с  Эвелиной!
Даже ради ее же блага. Нельзя лгать тому, кого уважаешь. В конце концов,
она-то честна со мной. У нее была прекрасная возможность забрать огнебой
и  отправиться охотиться на  Карла,  оставив меня -  ну,  не  на обочине
дороги без всякой помощи,  конечно, этого-то она бы уж точно не сделала,
но,  скажем,  на попечении трактирного слуги (денег,  которые у  нас еще
оставались,  хватило бы  для  оплаты  такой  услуги).  Вместо этого  она
осталась здесь и  возится тут  со  мной целую неделю,  отложив все  свои
замыслы -  и рискуя, между прочим, заразиться самой (чего, к счастью, не
случилось).  И  я не стану в благодарность сознательно мешать ее планам.
Вот что я  сделаю:  если мы  нагоним войско еще до того,  как произойдет
развязка,  я уговорю Эвьет дождаться таковой.  Она ведь не против, чтобы
Карла  убил  кто-то  другой.  Правда,  исход  операции может оказаться и
провальным для йорлингистов,  и  тогда Эвелина не  простит себе,  что не
попыталась  это  предотвратить...  Но,  в  любом  случае,  подобраться к
вражескому  главнокомандующему  накануне   генерального  сражения  очень
непросто. Надеюсь, мне удастся отговорить ее хотя бы от такой попытки.
     - Думаю,  что мы сможем ехать дальше уже завтра,  - сказал я. Эвьет
посмотрела на меня с благодарностью.
     На следующий день,  выручив за телегу полторы кроны (удача еще, что
хозяин  постоялого двора  вообще  проявил интерес к  такому товару),  мы
выехали на  запад уже знакомой дорогой.  Не только пейзаж,  но и  погода
живо напомнили мне предыдущую попытку;  чуть ли не впервые в жизни ясное
небо и  теплое летнее солнце вызвали у  меня дискомфорт.  Однако прошлые
мои страдания были вызваны тем жаром, что внутри, а не тем, что снаружи,
так что это ложное чувство, основанное на воспоминании, быстро прошло, и
я  снова мог наслаждаться погодой и спокойной дорогой.  Стояли последние
дни августа, но в южных графствах лето длится, по меньшей мере, до конца
сентября,  а бывает,  что и в середине октября, хотя ночами уже холодно,
днем припекает почти по-июньски.
     Мы  на  безопасном расстоянии обогнули Ра-де-Ро  (хотя кое-где ради
этого  пришлось  пробираться  козьими  тропами  по   заросшим  колючками
пустошам,  а позже -  отцеплять репьи от ног и хвоста Верного) и вечером
вновь выбрались на хорошую дорогу -  это был,  по всей видимости, тракт,
уходивший от города на север. В паре миль впереди виднелась деревня, где
мы вскоре выяснили,  что армия этим путем не проходила.  Это меня ничуть
не удивило - если цель Рануара находилась дальше к западу, он должен был
избрать  не  этот,   а   следующий  тракт.   В  этом  месте  северная  и
северо-западная дорога  еще  не  успели разойтись слишком далеко,  и  мы
могли добраться до последней еще до заката,  но я предпочел остановиться
в деревне, а не скакать невесть куда на ночь глядя.
     Вообще я  еще не  чувствовал себя в  полной мере оправившимся после
болезни, поэтому ехать решил с комфортом - не ночуя под открытым небом и
проявляя бОльшую разборчивость в еде,  чем обычно.  К счастью,  в первые
два  дня  мы  еще  оставались  в  относительно благополучной центральной
области графства,  где жилье встречалось достаточно часто, хорошая кухня
- несколько реже,  но  все-таки  тоже попадалась.  Своеобразной границей
этих  земель  служил  городок,  где  мы  провели вторую  ночь  пути;  он
назывался  Люмвиль  и  лежал  уже  на  той  самой  дороге,   по  которой
проследовали на северо-запад (точнее,  на северо-северо-запад) рануарцы.
За  ним  вновь  потянулись  полумертвые  деревни  и   заброшенные  поля.
Раздобыть еду,  даже  за  хорошую плату,  здесь было сложно,  особенно с
учетом  недавно  прошедшего  войска;  к  счастью,  утром  четвертого дня
Эвелине удалось подстрелить в поле очередного зайца. Общаться с местными
все же приходилось -  хотя бы для того,  чтобы уточнять,  как давно и  в
каком направлении прошла графская армия.  Если в  первые два  дня  после
того,  как мы выехали с постоялого двора возле Ро,  нам отвечали охотно,
то на третий и четвертый пришлось наслушаться проклятий и на львиные,  и
на грифонские,  и заодно уж на наши головы.  Мужики и в особенности бабы
не  стеснялись костерить графа  словами,  за  которые в  мирные  времена
простолюдину грозила если не виселица,  то уж, по крайней мере, жестокая
порка;  однако эти  крестьяне уже,  похоже,  устали бояться.  Находились
среди  них,   впрочем,   и  патриоты,  во  всем  винившие  исключительно
"грифонских ублюдков", которых "на кишках бы всех перевешать, и с бабами
ихними,  и с дитями". В одной из деревень наши расспросы вызвали ссору и
в итоге яростную драку между случившимися одновременно на улице циниками
и  патриотами;  мы  предпочли убраться оттуда поскорее,  пока гнев обеих
сторон не обратился и в нашу сторону. Тем не менее, сведения о прошедшей
армии  мы  все  же  получали,  и  никаких неожиданностей эти  ответы  не
приносили:  войско продолжало двигаться в северо-западном направлении, в
быстром,  но  не  изнурительном для пехоты темпе,  и  по моим прикидкам,
сделанным под вечер четвертого дня,  выходило,  что мы должны настигнуть
его примерно к следующему полудню.
     Деревенька,  в  которой  я  задавал свои  вопросы в  последний раз,
стояла  у  пересечения дорог  (справа от  нашего  пути  теперь  тянулась
заросшая  лесом  равнина,  зато  холмы  бугрились  слева;  тракт,  почти
перпендикулярный нашему,  выныривал из леса и  скрывался между холмами).
Однако  никакого  заведения  для  проезжающих,   какие  часто  ставят  у
перекрестков,  здесь не было.  Сами же бедные,  ушедшие в землю почти по
окна крестьянские домики не внушали мне энтузиазма, поэтому, несмотря на
близость заката,  мы продолжили путь - тем более что, по словам местных,
"какой-то  трактир" впереди все  же  должен был  быть,  правда,  назвать
расстояние до него они затруднились.
     Мы проехали еще несколько миль. Небо над нашими головами оставалось
ясным,  но вдоль горизонта протянулась непрозрачная синяя полоса,  почти
не  отличавшаяся цветом от  остального небосвода,  однако уже  стесавшая
нижний  краешек оранжевого солнца.  Длинные тени  холмов  растопыренными
пальцами тянулись к дороге. Никаких построек впереди по-прежнему не было
видно.
     - Похоже,  нет тут никакого трактира, - проворчала Эвьет. - Мне эти
деревенские сразу не понравились.
     - Ну,  строго говоря, они сказали "там дальше". Где-нибудь между их
деревней и  северным полюсом  какой-нибудь  трактир определенно есть,  -
усмехнулся я.
     - Может,  они  в  сговоре  с  разбойниками  и  специально  посылают
путников на ночь глядя по этой дороге, - настаивала Эвелина.
     И  такой  вариант нельзя было  исключать.  Впрочем,  лес,  все  еще
тянувшийся справа,  все-таки  отстоял  от  дороги  достаточно далеко.  В
холмах, наверное, можно было при желании спрятать целую армию - но и это
имело смысл лишь для нападения на, как минимум, большой и неповоротливый
караван,  а не на одиноких путешественников. От любой угрозы как справа,
так  и  слева мы  бы  ускакали быстрее,  чем  враги достигли бы  дороги.
Критически посмотрев по  сторонам,  я  вновь  перевел  взгляд  вперед  и
вздрогнул.
     Дорога перед нами полого поднималась вверх,  а  примерно через милю
подъем вновь сменялся спуском.  И -  очевидно, только что вынырнув из-за
этого перевала -  навстречу нам ехали всадники. Их шлемы оранжево горели
в лучах закатного солнца. Сперва их было всего шестеро, и я подумал, что
это  простой  кавалерийский разъезд.  Но,  когда  дистанция  между  нами
сократилась на три сотни ярдов, над перевалом показались задранные копья
и шлемы новых конников.  И их было больше,  гораздо больше. Они текли по
дороге навстречу нам сплошным потоком,  и  конца им  не  было видно.  Не
разъезд, не отряд - армия!
     Я остановил коня.  В первый миг мелькнул страх,  что это могут быть
каким-то  образом  прорвавшиеся сюда  грифонцы,  но  затем  я  разглядел
знаменосца.  Полотнище посерело от пыли, к тому же тень ближайшего холма
уже   накрыла   дорогу,   однако   не   приходилось   сомневаться,   что
геральдический зверь на флаге светлее, а не темнее фона.
     Эвелина  тоже  всматривалась в  движущееся навстречу  войско  из-за
моего плеча.
     - Красно-черный штандарт,  - рассмотрела она очередную показавшуюся
над перевалом хоругвь. - Это знамя Рануара.
     - Что ж,  выходит,  мы  встретили их  даже раньше,  чем ожидали,  -
констатировал я.  -  Но  почему они едут нам навстречу?  Был бой,  и  их
разбили?
     - По-моему,  их  слишком много для  разбитого войска,  -  возразила
Эвьет. - Вспомни, как выглядели остатки грифонской кавалерии.
     - Поражение не всегда означает разгром подчистую...  Ладно,  думаю,
сейчас мы все выясним.  Только надо делать это осторожней,  чтобы нас не
сочли шпионами.
     Мы  съехали на  обочину,  освобождая дорогу войску.  Головной дозор
проскакал мимо,  не обращая на нас внимания;  затем мимо проехали первые
всадники основной колонны во  главе со  знаменосцем,  а  из-за  перевала
продолжали появляться все  новые  и  новые бойцы.  За  легкой кавалерией
ехали рыцари в  латах,  следом топтала пыль пехота (самая многочисленная
часть  почти любого войска),  за  ней  тянулись повозки обоза,  дальше -
вновь легкая конница, это уже прикрывающая тыл... Нет, здесь было отнюдь
не две тысячи,  даже и не пять. Зря я скептически отнесся к словам селян
из  окрестностей Нуаррота.  Пожалуй,  даже  и  не  десять тысяч,  а  все
двенадцать.
     Конечно же,  после  двадцати лет  войны одно  лишь  графство,  даже
обрекая себя на  голод,  не могло выставить такое количество бойцов.  Не
иначе  как   под   командование  Рануара  были  переданы  сводные  силы,
подтянутые с  востока.  Что  лишний  раз  свидетельствовало о  масштабах
нынешних событий.
     Событий,  еще не достигших кульминации.  Разбитым это воинство явно
не  выглядело.  Люди  были измотаны многочасовым переходом (похоже,  что
назад граф  гнал  свою  армию быстрее,  чем  вперед),  пыль покрывала их
угрюмые лица,  одежду и доспехи,  сапоги нестройно шаркали, копья и пики
колыхались вразнобой -  но я  не видел ни побитых лат,  ни окровавленных
повязок,  да и  в  рядах пик,  пусть и топырившихся враскоряку,  не было
пробелов -  а  после  боя,  даже  победного,  многие  древки оказываются
сломаны. Эта армия явно еще не была в сражении.
     Рыцари ехали в  окружении всадников в доспехах попроще -  очевидно,
оруженосцев и личной охраны; мы так и не поняли, кто из гордо высившихся
в седлах латников - Рануар. Свой штандарт он вез, понятное дело, не сам,
а герба на щите,  привешенном к седлу слева,  мы,  стоявшие на обочине с
другой стороны дороги,  не  видели.  Да  и  едва  ли  следовало пытаться
обращаться с  прошением прямо  на  ходу;  скорее  всего,  нам  просто не
позволили бы подъехать близко к командующему.  Скоро армия должна встать
лагерем,  вот там у  нас,  может быть,  будет шанс.  Пока же имело смысл
навести справки у менее знатных персон.
     Мы   неторопливо  поехали  в   сторону  хвоста  колонны,   пока  не
поравнялись с обозом.  Развернувшись,  мы пристроились к одной из крытых
повозок.  Нам  никто  не  препятствовал.  Вечером  обозные,  которым  не
пришлось весь  день  топать  в  доспехах под  палящим  солнцем  -  самая
подходящая для разговора публика.
     - Скажи,  любезный, - обратился я к вознице, - это ведь армия графа
Рануара?
     - Точно так, сударь, - важно кивнул тот.
     - Я  уже несколько дней пытаюсь вас нагнать.  Но почему вы едете на
юг? Вы же направлялись на север.
     - Кто ж его знает, - философски изрек возница. - Приказ пришел, вот
и повернули.  А зачем да почему, то не нашего ума дело, - он замолчал, и
я  уже решил,  что продолжения не будет,  но возчик снова открыл рот:  -
Вроде гонец какой-то приезжал... Должно, от самого герцога...
     - Неужто от герцога? - вежливо удивился я.
     - Ну  а  кто  еще  графу-то  приказывать  может?   -  рассудительно
откликнулся  возница.  Мне,  однако,  не  было  понятно,  зачем  Ришарду
разворачивать назад свою южную армию,  да еще в  явной спешке.  Основные
силы  Льва  находятся севернее,  и  логично было ожидать соединения двух
армий и дальнейшего удара всей мощью в западном направлении,  по родовым
землям Лангедаргов,  в  сердце которых высится черный замок Греффенваль.
На юге же для йорлингистов сейчас не может быть реальных угроз,  у Карла
после  гибели  южной  грифонской армии  там  остались практически только
ослабленные  гарнизоны  крепостей,   способные  лишь  сидеть  в   глухой
обороне...  Но об этом, действительно, путь болит голова у Ришарда и его
советников. У меня другие заботы.
     - А  вам-то  что надобно в  армии?  На  службу поступить хотите?  -
продолжал возница;  с  этими  словами он  впервые повернул голову в  мою
сторону и, похоже, только сейчас заметил Эвьет, что, очевидно, заставило
его усомниться в только что сделанном предположении.  Впрочем, не так уж
редко бывает, что солдаты, а в особенности - офицеры, таскают за собой в
таких вот фургонах свои семьи.
     - Нет,  -  ответил я,  не видя смысла что-либо придумывать,  - надо
решить один вопрос между вассалом и сеньором.
     - А-а,  - кивнул возница с видом "ну я во всякие дворянские дела не
лезу".
     Брезентовые занавеси фургона,  ехавшего впереди,  раздвинулись, и в
щель просунулась кудрявая женская голова с написанной на лбу профессией.
     - Эй, красавчик! - окликнула она меня. - Не хочешь провести время с
девушкой?
     - С  девушкой -  возможно,  -  спокойно ответил я,  не  кривя душой
(бывают  ведь   девушки,   с   которыми  интересно  разговаривать),   и,
дождавшись, пока она просияет лицом, закончил фразу: - со шлюхой - точно
нет.
     Голова буркнула некое ругательство -  не в  полный голос,  впрочем,
ибо  понимала,  что  чересчур наглеющую проститутку могут и  побить -  и
убралась  обратно  в   фургон.   Слева  от  меня  послышалось  тоненькое
хихиканье.  В первый миг я даже не понял,  что это смеется возница -  уж
очень этот смех не вязался с его вполне солидной комплекцией.
     - Ловко вы ее,  сударь!  В самом деле, совсем стыд потеряли. Дюжины
тыщ парней им уже мало...
     Ну, этот интерес к своей персоне я мог понять. Обладатель рыцарских
коня  и  меча  -  потенциально куда  более состоятельный клиент,  нежели
простые солдаты,  еще  не  захватившие никаких боевых трофеев,  но  уже,
вероятно, успевшие просадить собственное небогатое жалование.
     - Ты-то, надеюсь, не такой груз везешь? - усмехнулся я.
     - Не-е, - возмущенно затряс бородой возчик. - У меня кайданы.
     - Что?
     - Кайданы. Ну, цепи, ошейники... для пленных, стало быть.
     - Ах, кандалы, - понял я. - Что, неужели целый воз?!
     - Так а грифонцев-то сколько?  На всех еще и не хватит...  Ну да не
всякому и честь такая,  в цепи его ковать. Кому и веревки на шею хватит,
- заключил он.  Я  не  стал уточнять,  имеет он  в  виду,  что незнатных
пленников поведут в  узилище на  веревке,  или что их просто вздернут на
ближайшем суку.  Второе выглядело более вероятным, ибо толку от пленных,
за  которых некому дать выкуп,  немного.  Заставить их работать на полях
вместо ушедших в армию крестьян -  разбегутся,  загнать в рудники -  так
своих  каторжников хватает.  И  Лев,  и  Грифон  давно  уже  страдают от
нехватки не металла,  каковой после боя почти всегда вновь годен в дело,
а  людей,  которым этот металл можно доверить.  И,  не  имея возможности
пополнить собственные людские резервы,  предпочитают подрывать таковые у
противника.  Тем  паче  что  повод  всегда  имеется:  каждая  из  сторон
рассматривает другую как мятежников и  изменников,  а наказание за такое
известно.
     Я спросил возницу,  бывал ли он в военных походах прежде, и что ему
доводилось возить.
     - Да всяко, - пожал плечами он. - Что скажут, то и везешь. ЕдУ там,
пиво, муницию всякую... бывало, и трупы возил...
     - Трупы? Это еще зачем?
     - Ну,  после боя которые.  Если наша взяла и поле за нами осталось.
Ездишь с похоронной командой,  они наших собирают,  на подводу складают,
ну а потом всех в ямы,  вестимо... Бывало, некоторые шевелятся еще, ну а
все одно такие, что ни один лекарь не возьмется - ну и их тоже туда...
     - Заживо? В яму?
     - Не,  зачем заживо -  что мы, звери, что ли... Вы прям как эти, не
приведи господи,  конечно - везешь его, бывало, вместе с покойничками, а
он -  куда ты, мол, меня... Куда-куда, в братскую могилу, говорю. "Так я
ж еще не умер!" "А мы еще и не доехали..." И верно, я уж не хуже лекарей
глаз наметал - пока довезешь, пока прочих в яму покидают, глядишь, уже и
эти отошли...  Ну,  бывало,  конечно,  и  такое,  что все уже в  яме,  а
какой-нибудь один все живой.  Стоять-ждать тоже неохота. Говорю ему - ну
ладно, выживешь ты, а без рук-без ног жить хочешь ли? Когда даже поссать
сам не  сможешь,  а  просить надо,  чтоб тебе хрен из штанов достали,  а
потом обратно заправили?  Нет,  говорит,  лучше уж так!  Ну,  тюк его по
темечку, и в яму...
     Я  еще  некоторое время поддерживал разговор с  возницей о  военных
буднях,  дабы  вернее затесаться в  колонну и,  когда  войско,  наконец,
станет  лагерем,   оказаться  внутри  периметра.   И  вот,  без  всякого
ожидавшегося мною  сигнала  горна,  голова  колонны  свернула  с  дороги
направо,  в  сторону холмов;  еще несколько минут пути по  сухо шуршащей
выгоревшей траве - и, очевидно (здесь, в обозе, этого не было слышно, но
можно было понять по действиям двигавшихся впереди), была отдана команда
о привале.
     Несмотря  на  то,  что  значительную часть  столь  крупного  войска
наверняка составляли новобранцы,  лагерь был разбит довольно-таки споро,
без лишней суеты и путаницы.  Солдаты,  которым надлежало нести караул в
первую часть ночи, быстро оцепили периметр достаточно большого квадрата,
внутри которого уже росли ряды шатров.  Вся процедура,  включая выгрузку
палаток с повозок, заняла не больше четверти часа; сумерки еще не успели
дотлеть до конца.  Бойцы разожгли костры, прикрыв их плотными тентами со
стороны дороги;  командиры явно  не  хотели привлекать лишнее внимание к
войску.
     Большой шатер  командующего,  как  водится,  был  возведен в  самом
центре лагеря,  и мы с Эвьет,  спешившись,  направились туда.  У меня не
было уверенности,  когда лучше искать аудиенции графа - сейчас, когда он
утомлен с дороги,  или с утра,  когда его будут поглощать заботы о новом
дне пути -  но,  рассудил я, если нас не примут сейчас, утром попытаемся
снова. Поначалу мои подозрения подтвердились: вокруг командирского шатра
уже выстроился свой собственный кордон безопасности,  остановивший нас в
десятке ярдов от цели. Угрюмый капрал с алебардой в ответ на мои попытки
объяснений заявил,  что граф никого не принимает, если только у меня нет
срочных сведений, "касательных хода кампании".
     - Да,  -  вмешалась Эвелина,  -  мой вопрос касается хода кампании.
Передай графу, что его хочет видеть баронесса Хогерт-Кайдерштайн!
     Караульный покосился на  нее,  как  на  досадную  помеху,  и  вновь
перевел взгляд на меня.
     - Это  правда,  -  пришлось  подтвердить  мне,  -  эта  юная  особа
действительно баронесса Хогерт-Кайдерштайн.
     - Так это _у  нее_ вопрос к  командующему?  -  презрительно сдвинул
брови к переносице капрал. - Здесь, если вы еще не заметили, действующая
армия, а не детская комната. Ступайте-ка подобру. Кстати, кто вас вообще
пустил на территорию лагеря?
     В  этот  момент  мимо  нас  в  сторону шатра  прошел некий  рыцарь,
сопровождаемый оруженосцем,  который  нес  шлем  и  латные  рукавицы,  и
каким-то  плюгавым человечком в  черном  гражданском платье.  Солдаты не
только  не  попытались  их  остановить,  но,  напротив,  вытянулись  "на
караул".
     - Ваше сиятельство! - мгновенно сориентировалась Эвьет.
     Рыцарь  обернулся  через   плечо.   В   тусклом  сумеречном  свете,
разбавленном отблеском ближайшего костра,  я  различил короткую стрижку,
глубокую вертикальную морщину  (а  возможно,  и  шрам)  на  лбу,  черный
прямоугольник усов  и  резко  очерченный  подбородок.  Глубокие  глазные
впадины, затопленные тенью, казались двумя омутами.
     - Да?  -  бросил он, оставаясь в позе человека, который остановился
лишь на миг и готов идти дальше.
     - Я  -  Эвелина-Маргерита-Катарина баронесса Хогерт-Кайдерштайн,  -
поспешно    представилась    Эвьет.     -     Дочь     вашего    вассала
Густава-Александра...
     - И?  -  перебил граф,  переводя взгляд на меня и  явно рассчитывая
услышать разъяснения от  взрослого мужчины.  Я  взял  Эвелину  за  руку:
"Позволь мне".
     - Дело  в  том,  милорд,  что  три  года  назад  замок ваших верных
вассалов   Хогерт-Кайдерштайнов  был   атакован   превосходящими  силами
грифонцев.  Защитники замка,  не исключая женщин и слуг,  - я решил, что
некоторое преувеличение не повредит,  -  сражались храбро и отчаянно, но
силы  были слишком неравны.  Грифонские негодяи захватили,  разграбили и
сожгли замок, не пощадив никого, кто был внутри. Эвелина - единственная,
кому чудом удалось выжить...
     - Это печально,  -  вновь перебил Рануар. - То есть, разумеется, не
то,  что она выжила, а то, что погибли остальные. Но такова война. Я сам
потерял двух кузенов. Так что вы хотите?
     Несмотря на его сухой тон, я почувствовал надежду: граф, похоже, не
подвергал сомнению личность Эвелины.  Впрочем,  это пока. Но, может, как
раз сейчас,  когда его мысли заняты походом,  он просто подмахнет нужную
грамоту, не задумываясь об изложенных Штурцем соображениях?
     - Поскольку имение баронессы полностью разорено, и она осталась без
средств... - начал я и опять был перебит:
     - Сожалею,  но,  если вы приехали просить денег,  вы проделали путь
напрасно.  Война требует слишком больших расходов, чтобы я мог позволить
себе  благотворительность.  И  вообще,  хозяйственными делами ведает мой
мажордом.
     - Но  позвольте!   Ваше  сиятельство!   Простите,  если  мои  слова
покажутся вам дерзкими,  -  торопливо оговорился я, ненавидя себя за это
расшаркивание,  -  но разве долг сеньора не обязывает вас позаботиться о
дочери ваших верных...
     - Разумеется,  -  Рануар положительно не  был  настроен дослушивать
фразы до  конца.  -  Обратитесь к  моему секретарю,  -  короткий жест  в
сторону плюгавого,  -  он напишет письмо для матери настоятельницы,  а я
подпишу.
     - Что?!  -  Эвьет даже не пыталась изображать почтительность.  - Вы
хотите упечь меня в монастырь?!
     - Это будет наилучшим вариантом для вас,  дитя мое, - отрезал граф,
едва  взглянув в  сторону Эвелины.  -  Впрочем,  окончательное решение о
постриге вы,  конечно,  примете не  раньше  совершеннолетия.  Дотоле  же
сестры обеспечат вам кров и достойное воспитание.
     Нет,  только  не  Эвелина!  Может  быть,  ее  покойной сестре с  ее
вздорными мечтаниями о  кавалерах монастырская строгость и  не повредила
бы,  но Эвьет?!  Умную,  смелую,  сильную,  свободную Эвьет, презирающую
религиозные бредни,  упрятать до  самого  совершеннолетия в  эту  унылую
тюрьму,  отдать  во  власть постных догматичек,  превыше всего  ставящих
слепую веру и смирение?!
     - Я приехала сюда не за этим, - с достоинством возразила баронесса,
вновь взяв себя в  руки.  -  У меня есть предложение,  важное для исхода
всей кампании. Но мы должны обсудить его без посторонних.
     Граф вновь посмотрел на меня:
     - О чем это она?
     - Вы же слышали,  - невесело усмехнулся я, - она хочет обсудить это
с вами без свидетелей.
     - Но чья это идея? Ваша?
     - Нет, - честно ответил я. - Ее.
     - А,  ну ясно,  - резюмировал Рануар, не глядя на Эвелину. - Увы, у
меня нет времени выслушивать детские фантазии,  -  и  он вновь зашагал к
своему  шатру.  Оруженосец поспешил  за  ним,  но  секретарь задержался,
обернувшись в нашу сторону:
     - Так вам нужно письмо в монастырь?
     - Нет!  -  хором сказали мы,  но  в  следующий миг у  меня возникло
сомнение,   нельзя  ли   использовать  подобное  письмо  не  по  прямому
назначению,  а как документ,  удостоверяющий личность Эвелины.  Хотя,  в
случае судебного разбирательства едва ли...  Но, не успел я додумать эту
мысль, как граф вновь остановился и обернулся.
     - Так,  говорите, женщины тоже с оружием в руках отстаивали замок и
дело Льва? Хороший образ. Клод!
     - Да, милорд! - поспешно откликнулся секретарь.
     - Запиши это и напомни мне вставить в речь перед войском.
     - Слушаюсь, милорд!
     Граф широким шагом пересек оставшиеся до  шатра ярды и  скрылся под
парчовым пологом.  Секретарь семенил следом,  уже,  вероятно, не помня о
нашем существовании.
     Я не знал,  радоваться ли мне.  С одной стороны,  вышло так,  как я
надеялся с  самого начала -  граф не принял идею Эвелины всерьез,  более
того,  отказался даже ее выслушать.  С другой -  будущее, да и настоящее
лишившейся всего имущества баронессы оставалось под большим вопросом.  И
главное -  хоть Эвьет и безропотно позволила увести себя от шатра,  но я
догадывался,  что  она  отнюдь  не  намерена  мириться  с  поражением  и
отказываться от своих планов.
     В лагере нам ночевать было негде, да и ни к чему, так что мы сперва
вывели  коня   туда,   где   паслись  другие  лошади  (часовые  нам   не
препятствовали),   а  оттуда  уже,   отойдя  подальше,  ускакали  прочь.
Караульная служба у  Рануара оказалась все же  не  на высоте -  пожалуй,
шпион или конокрад мог бы покинуть лагерь с той же легкостью.
     Землю  уже  захлестнула ночная  тьма,  почти  не  нарушаемая светом
уползающего за  холмы месяца.  Ехать искать пресловутый трактир или даже
возвращаться в "подозрительную" деревню, где нам о нем сказали, было уже
поздно.  Ничего не оставалось, кроме как заночевать в траве - к счастью,
я уже чувствовал себя вполне здоровым. Костер развести было не из чего -
разве что надергать сухой травы,  но она сгорела бы слишком быстро -  да
и,  в общем-то,  незачем, так что мы сразу улеглись на уложенной поперек
волчьей шкуре под звездами, как делали уже не раз.
     - Я этого так не оставлю! - дала, наконец, волю чувствам Эвелина. -
Даже не  стал слушать!  "В  монастырь!"  Сам пусть идет в  монастырь!  С
такими полководческими талантами ему  там самое место!  Ему в  руки идет
победа, а он...
     - У тебя появился безупречный план ликвидации Карла?  -  постарался
охладить ее пыл насчет победы я.
     - Пока нет.  Но я  лишний раз убедилась,  что это возможно.  Обрати
внимание,  как легко я могла бы только что убить Рануара, если бы такова
была моя цель.  Несмотря на  принимаемые им меры по охране.  Если бы мое
желание побеседовать с ним наедине было лишь предлогом...
     - Но он не захотел с тобой беседовать.
     - Потому что ты сказал, что это моя, а не твоя идея!
     - Разве это не правда?
     - Правда, конечно. Я тебя не упрекаю. Но если бы ты мне подыграл, и
он  поверил бы  в  важность и  секретность сведений,  которые ему  хотят
сообщить...
     - Эвьет, я не поеду с тобой к Лангедаргу.
     - Я знаю!  Дольф, ты можешь дослушать и не перебивать?! Допустим, у
меня был  бы  союзник,  выглядящий достаточно взросло и  солидно,  чтобы
убедить некоторых недоверчивых,  что я  действительно знаю важную тайну.
Командующий,  возможно,  заподозрил бы  неладное,  захоти этот  взрослый
говорить  с  ним  без  свидетелей  сам  -  но  испугаться побеседовать с
девочкой не  пришло бы  ему в  голову.  А  если бы и  пришло,  он бы сам
устыдился продемонстрировать такой страх перед своими людьми.  А потом я
просто вышла бы  из  шатра,  и  мы  бы спокойно уехали,  как сделали это
сейчас.
     - Даже остаться наедине с  воином в  доспехах -  еще не  значит его
убить...
     - Есть варианты.  Я над этим думала.  Например,  я начинаю рисовать
некую схему остро отточенным грифелем,  а  потом втыкаю ему этот грифель
через глаз прямо в мозг...
     Я ей этого не подсказывал! Даже намеков никаких не делал. Очевидно,
додумалась сама,  исходя из сообщенных мною анатомических сведений.  Что
поделать, мне действительно досталась очень умная ученица...
     - Это не всегда срабатывает,  -  сказал я  вслух.  -  Мозг -  очень
затейливая вещь.  Учитель  рассказывал мне  об  одном  солдате,  который
тридцать лет  прожил с  трехдюймовым осколком наконечника копья  прямо в
мозгу.  И даже не подозревал об этом. Он, конечно, знал, что был ранен в
голову,  но на поверхности рана скоро затянулась,  а что внутри, он и не
догадывался.  Лишь после его  смерти -  мирной,  от  старости -  учитель
выкупил его тело для исследований и обнаружил в голове эту штуку...
     - Есть  и  другие  способы.  Например,  пропитанная  ядом  записка,
написанная очень  мелким  и  неразборчивым почерком.  Он  вынужден будет
поднести ее к самому носу...
     А  вот  до  этого  не  додумался уже  я!  Действительно,  просто  и
элегантно.  Надежнее, чем моя идея с отравленным цветком. Правда, тут же
я увидел и слабое место:
     - У  Карла в  его возрасте,  скорее всего,  дальнозоркость.  Он  не
станет держать записку возле самых глаз.
     - Ну,   можно  придумать  еще  варианты,  -  нетерпеливо  возразила
Эвелина.  - Главное, что в принципе подобраться можно. И выбраться потом
тоже.
     - Верное  для  Рануара может  быть  неверным для  Карла,  -  качнул
головой я.  -  Его наверняка охраняют лучше, и сам он более осторожен. К
примеру, специально для случаев, когда секретность требует разговора без
свидетелей, у него может быть глухонемой телохранитель.
     - Хммм... - похоже, мне все-таки удалось озадачить Эвьет. - Об этом
я  не подумала.  Но это -  всего лишь новое условие задачи,  а  не повод
сдаваться.
     - Твою бы целеустремленность, да в мирных целях... - вздохнул я.
     - Разве может быть цель более мирная,  чем убить главного виновника
войны?
     - Эвьет,  главный виновник войны - это не Карл, и даже не Ришард. А
стремление многочисленных человеческих особей  стать  главным  самцом  в
стаде. У животных оно тоже присутствует, но не принимает столь уродливых
форм... Проклятие человека в том, что он достаточно умен, чтобы выйти за
природные рамки,  но  при  этом  недостаточно умен,  чтобы делать это  с
разумными целями.  Иными словами,  основное занятие человеческого ума  -
это делать такие глупости,  до которых ни одно животное просто не сможет
додуматься.
     - Надеюсь,  ты  не имеешь в  виду присутствующих,  -  я  не видел в
темноте ее лица, но угадал улыбку.
     - Я тоже на это надеюсь, - улыбнулся я в ответ. - Хотя, может быть,
самым разумным для нас было бы  плюнуть и  на  Карла,  и  на Ришарда,  и
податься куда-нибудь...
     - Куда,  Дольф?  К  восточным варварам,  которые  забивают камнями,
сажают на кол и сдирают кожу?  Или,  может быть, к южным, которые ломают
все кости, вымачивают жертву в ледяном ручье, а потом едят заживо?
     - Ты права, - вздохнул я. - Мир велик, а бежать некуда.
     - Тогда не будем предаваться пустым мечтам.  Тем более что Карл так
или иначе должен получить по заслугам. А я должна вернуть свое имение. И
если Рануар настолько глуп,  что  облик говорящего для  него важнее сути
сказанного,  если он не понимает, что даже маленький ребенок, играющий в
траве, может узнать то, чего не заметят десять взрослых разведчиков - ну
что ж,  тогда я  дойду до самого Ришарда.  А  если и он мне не поможет -
буду действовать сама!
     В этом я не сомневался.
     Впервые за последние дни я  уснул без мысли о том,  что с утра надо
куда-то  спешить,  а  потому проснулся поздно,  когда  солнце стояло уже
довольно  высоко.  Единственную компанию  мне  составляла волчья  шкура;
впрочем,  усевшись  на  ней,  я  обнаружил  поблизости Верного,  который
подергивал ушами,  отгоняя раннюю  утреннюю муху,  и  всем  своим  видом
демонстрировал гордое  презрение  к  высушенной  солнцем  желтой  траве,
недостойной служить пищей благородному коню.  Эвелины нигде не было.  Не
было  больше  и  военного лагеря -  там,  где  он  располагался накануне
вечером,  теперь лишь желтела все та  же  трава (с моей позиции не видно
было  даже  пятен  кострищ -  чтобы  их  разглядеть отсюда,  требовалось
подняться повыше). Войско, очевидно, снялось с места без обычных в таких
случаях сигналов горнистов -  с  такого  расстояния я  бы  услышал их  и
проснулся.  Еще  одно свидетельство,  что  Рануар не  хочет привлекать к
своей  армии лишнего внимания...  Но  где  же  Эвьет?  Не  могла же  она
оставить меня и уйти с ними!
     Я вскочил в полный рост,  оглядываясь по сторонам. Девочки нигде не
было.
     - Эвьет!  -  крикнул я,  думая,  насколько глупо выгляжу,  если она
просто уединилась под каким-нибудь кустиком (которые кое-где поднимались
над ровной желтизной травы).  Но лучше выглядеть глупо,  чем пребывать в
неведении. К тому же ее арбалета тоже не было - правда, она вообще редко
с ним расстается... - Эвьет!
     - Я здесь,  Дольф! - донеслось вовсе не из-за кустиков, а откуда-то
сверху. Я обернулся и увидел Эвелину, сбегающую по склону холма.
     - Их  нигде не видно,  -  объявила девочка,  подходя ко мне;  между
пальцами она держала длинную травинку,  машинально ею помахивая.  - Даже
сверху. Значит, ушли еще до рассвета.
     - Войско Рануара? - понял я.
     - Да. Он дал им на сон не больше пяти часов. Интересно, куда он так
гонит?
     - Нам, в общем-то, без разницы, - заметил я. - Ты ведь не надеешься
его переубедить?
     - Нет.  Если бы  он  мне помог,  мог бы  разделить со  мной славу в
случае успеха.  Но  он  сам виноват.  Он  упустил свой шанс.  Где сейчас
Ришард?
     - Откуда мне знать?  -  пожал плечами я. - Где-нибудь на севере. До
вчерашнего вечера я полагал,  что он как раз там,  куда направлялась эта
армия -  или,  по  крайней мере,  движется в  ту  же точку.  Может быть,
конечно, он и просто сидит в родовом замке. Но, насколько я знаю, своими
главными силами он предпочитает командовать лично.
     - Значит,  мы едем на север.  Для начала - дальше по этой дороге, а
там будем наводить справки. С армией он или нет, мы его отыщем.
     Я не стал спорить, и вскоре мы уже в третий раз ехали по тракту, по
которому накануне прогулялись туда и обратно.  Впрочем, знакомый участок
закончился довольно быстро -  хотя и за его пределами дорога и местность
вокруг не преподносили никаких необычных сюрпризов. Разве что мы наконец
отыскали-таки  пресловутый трактир,  но  подкрепиться там  нам  было  не
суждено -  здание стояло заброшенным,  с  выбитыми окнами и  сорванной с
петель дверью. Что там творилось внутри, можно было только догадываться,
но запах тления доносился довольно отчетливо.  Позже мы миновали межевой
столб,  обозначавший северную границу графства, но и за ним тянулась все
та  же  изрядно  обезлюдевшая  сельская  местность  с   редкими  убогими
деревеньками,  похожими на просящих милостыню у  обочины безногих калек.
Ландшафт слева  постепенно менялся  -  сначала  холмы  слились в  единую
возвышенность с изрезанным оврагами краем,  затем она стала понижаться и
сошла  на  нет  -  но  справа  все  так  же  тянулись сплошные леса,  то
подбираясь к самой дороге,  то отступая почти до горизонта. Мы ехали так
целый день -  впрочем,  без всякой спешки - и лишь ближе к закату лес на
востоке,  наконец,  закончился.  В этом месте наш путь пересекла дорога,
шедшая практически точно (насколько я  сам мог это определить) с  запада
на  восток;  справа от  перекрестка она  тянулась вдоль северной границы
леса.  Примерно в  полумиле в  том направлении к этой дороге прилепилось
небольшое,  но,  судя  по  каменному,  а  не  деревянному зданию церкви,
достаточно процветающее (по крайней мере,  процветавшее в прошлом) село.
Поскольку пора уже было думать о ночлеге, мы свернули в ту сторону.
     Издали село производило вполне благоприятное впечатление:  опрятные
белые  домики,  ни  одной  соломенной  крыши,  никаких  следов  пожаров,
золотистые  возделанные  поля  вокруг.  Впрочем,  человек,  смыслящий  в
сельском хозяйстве,  наверняка нашел  бы  колосья чахлыми и  скудными по
причине засушливого лета,  но меня беспокоило не это. Село встречало нас
подозрительной тишиной.  Не гавкнула ни единая собака -  а здесь,  возле
леса,  откуда  может  прийти кто  угодно,  жители просто обязаны держать
больших и свирепых псов, даже если сами живут впроголодь.
     Мы  пересекли околицу  и  поехали вдоль  живых  изгородей.  Коровья
лепешка  прямо  посреди дороги  и  россыпь овечьих катышков на  заросшей
травой обочине явно  указывали,  что  скот  в  деревне есть -  однако мы
по-прежнему не слышали ни мычания,  ни блеяния, ни других звуков, как не
видели  и  самой  скотины или  птицы.  В  этот  предзакатный час  вообще
сделалось очень тихо,  казалось,  что  даже и  дикая природа затаилась в
страхе перед близящейся ночью,  и  негромкий звук,  с которым ступали по
мягкой пыли копыта Верного,  был единственным на всю деревню. И нигде не
было ни единого человека -  ни живого, ни мертвого. Ни из одной трубы не
тянулся дымок.  Вместе с тем, не видно было и следов поспешного бегства,
вроде распахнутых (либо, напротив, запертых на висячие замки) дверей или
вывалившихся в пыль и брошеных в спешке шмоток.
     Ситуация мне все больше не  нравилась.  Не  нравилась даже сильнее,
чем в собачьей деревне.
     - Эй! Есть кто живой? - крикнул я на всякий случай. Может быть, они
тут  на  почве  войны повредились в  рассудке и  прячутся при  появлении
любого чужака. И хорошо, если просто прячутся, а то - в засаде с луком и
стрелами. Впрочем, церковный колокол не звонил при нашем приближении, не
было никаких сигналов тревоги... - Мы - мирные путники, нам нужен ужин и
ночлег!
     Село хранило мертвое молчание.
     Я  подъехал к одной из изгородей,  заглянул во двор.  Почти сразу в
глаза мне бросилась собачья будка.  Будка есть,  а пса нет.  Впрочем,  и
хлев есть -  вон  тот сарай справа вряд ли  может быть чем-то  иным -  а
скотины не слышно... Возле хлева стоял воз с сеном. Сено было разбросано
и  по двору;  в первый миг я подумал,  что его разметал ветер,  но затем
вспомнил,  что сколь-нибудь заметного ветра за  весь день не было.  Так,
легкие дуновения,  едва способные отряхнуть пыльцу с цветов...  Впрочем,
это там, где мы ехали, а вот здесь-то он, может быть, как раз и налетел.
Но как-то больно неравномерно он раскидал сено.  Особенно много -  возле
будки... и перед крыльцом...
     - Эвьет,  держи оружие наготове,  - предупредил я, направляя коня к
воротам.
     - Обижаешь! Уже.
     В  собачьей деревне необходимая путнику осторожность брала  во  мне
верх  над  свойственным  ученому  любопытством,   но   на  сей  раз  нам
действительно требовался ужин и  ночлег -  а  кроме того,  необходимости
скрывать огнебой от Эвелины больше не было.  Я  спешился и открыл ворота
(они не были заперты изнутри),  заводя Верного во двор; Эвьет оставалась
на коне.
     - Что-то волокли в дом, - сразу же уверенно заявила она, указывая в
сторону будки. - Не очень большое, возможно, мешок. А возможно, и нет.
     Приглядевшись,  я тоже заметил эту борозду в пыли, почти не скрытую
сеном.  Подойдя к  конуре,  я  ногой отшвырнул сено там,  где оно лежало
наиболее густо. Так и есть. Природа открывшихся нашим взорам бурых пятен
не  вызывала  сомнений.  Присев,  я  обнаружил несколько слипшихся рыжих
шерстинок.
     - Собаку убили и затащили в дом,  -  констатировала Эвьет. - Зачем?
Неужели для того, чтобы съесть?
     В самом деле, доселе всех убитых собак, каких мы видели, бросали на
месте гибели.
     - Здесь должна быть  более пригодная в  пищу  живность,  -  покачал
головой я.
     - И где же она?
     - К  тому  же  вряд ли  кровь прикрыли сеном из  чисто эстетических
соображений...  -  добавил я и решительно направился к дому. Я совсем не
был уверен,  что это безопасно,  но и поворачиваться к избе спиной могло
оказаться не лучшим решением.  У  крыльца я остановился и бросил поводья
девочке:
     - Оставайся на коне и прикрывай меня.  Если что,  сразу стреляй.  Я
загляну внутрь,  -  я  сунул руку под куртку,  сжав рукоятку огнебоя,  и
поднялся по  ступенькам.  На крыльце я  обернулся и  сделал Эвелине знак
подать коня в сторону,  чтобы, если кому-то вздумается стрелять изнутри,
когда я открою дверь, ей не оказаться на линии выстрела. Сам я из тех же
соображений встал сбоку от двери и резко дернул за ручку.
     Незапертая дверь легко распахнулась,  чуть  скрипнув,  и  ударилась
ручкой о стену.  Больше ничего не произошло,  и я,  немного подождав для
верности, вошел внутрь.
     После залитого вечерним солнцем двора в сенях царил полумрак. Свет,
под  острым углом проникший внутрь через распахнутую дверь,  выхватил из
темноты оскаленную челюсть с острыми клыками. Мертвого пса бросили прямо
у порога. Я немного постоял, давая глазам привыкнуть, и перешагнул через
труп.
     Дверь из сеней вела в  коридор,  пронзавший избу насквозь до выхода
на задний двор.  Сразу же по левую руку находилась какая-то кладовка. За
ней по коридору лепились друг к дружке три небольшие комнаты -  кажется,
крестьяне называют такие светелками.  В  первой из них стояли колыбель и
прялка.  Внутри  никого  не  было.  Одинокая  дверь  справа  вела,  надо
полагать, в большую горницу. Я толкнул ее от себя.
     Они  все были там -  семья,  собравшаяся за  общим столом,  как это
водится у крестьян.  Старик-отец с окладистой седой бородой,  его жена с
похожим на  печеное яблоко лицом,  чернобородый мужчина -  скорее всего,
сын,  а  не  зять (в силу совершенно непонятного мне предрассудка жить в
доме жены у селян считается зазорным), две молодые женщины и трое детей,
самому младшему -  не больше трех лет.  Мать, очевидно, держала младшего
на коленях и  кормила с ложки,  когда стрела пришпилила их друг к другу.
Обычно лучники,  когда имеют такую возможность, забирают свои стрелы для
нового использования,  но  эту стрелок почему-то оставил -  не то сочтя,
что наконечник,  пройдя тела насквозь,  повредился о спинку стула, не то
просто как  свидетельство своей ловкости,  позволившей поразить две цели
разом. Все, должно быть, произошло очень быстро - большинство были убиты
там,  где сидели;  кто-то  повалился лицом на стол,  кто-то откинулся на
спинку стула или свалился на пол.  Лишь чернобородый, по-видимому, успел
вскочить и был зарублен мечом. Прочих убили стрелами и копьями. В центре
на столе стоял большой горшок с кашей, из которого еще торчала ложка. На
полу  валялись осколки разбитой крынки;  разлившееся молоко  смешалось с
кровью. Мухи уже приступили к своей трапезе; на моих глазах одна из них,
жирная и зеленая, заползла в открытый рот старика.
     Я с интересом покосился на горшок с кашей,  но решил, что все же не
стоит.  Завет  Контрени "не  брать  никакой еды  в  брошенных домах" был
основан не на пустом месте; уж кто-кто, а покойный Робер понимал, на что
способны те,  кто  оставляет дома врагу -  без  разницы,  жители это или
солдаты,  убившие этих жителей. Вряд ли, конечно, у побывавших здесь был
с собой даже самый простой растительный яд, но харкнуть или высморкаться
вполне могли.
     Я вернулся на улицу и рассказал Эвьет о том, что видел. Разумеется,
такое же зрелище ожидало нас и  в других домах.  Мы не стали заходить во
все -  картина была ясна и так. Не все жители деревни встретили смерть в
своих  жилищах -  некоторых явно  убили на  улице,  но  потом все  равно
затащили в  ближайший дом или сарай,  по возможности замаскировав кровь;
так же  поступили и  с  собаками.  А  вот других животных мы  не нашли -
хлева,  птичники и конюшни были пусты (если не считать те, куда затащили
трупы людей). Кое-где там встречались пятна крови, но никаких туш.
     Пока  Эвелина в  последних закатных лучах внимательно изучала следы
на земле,  я наведался в церковь -  надо сказать,  впервые за много лет.
Мертвый  поп  стоял  на  коленях,  обнимая алтарь  в  тщетной надежде на
спасение;  копье пронзило его насквозь. На колокольне со стрелой в груди
лежал   мальчишка  лет   четырнадцати,   так   и   не   успевший  подать
предупредительный сигнал.
     Эвьет  выслушала  эти,  вполне  ожидаемые,  сведения  и  поделилась
результатами собственных наблюдений:
     - Это сделали всадники.  Небольшой отряд легкой кавалерии. Налетели
на  полной скорости,  тут  действительно никто  ничего не  успел понять.
Может быть,  тот, который застрелил дозорного, скакал один впереди всех,
чтобы вызвать меньше подозрений.
     - Небольшой отряд, говоришь? А где же тогда скот? Положим, овцу или
козу может унести на плечах даже пехотинец,  а  уж всаднику тем более не
сложно перекинуть ее через седло.  Но не коровью же тушу!  А гнать коров
своим ходом -  значит потерять всю  мобильность,  да  и  куда небольшому
отряду столько мяса.  Хотя если их целью был именно скот,  а людей убили
лишь для того, чтобы не мешали его угнать...
     - Не думаю,  что это просто угонщики, - покачала головой Эвелина. -
Зачем им прятать трупы?  Да и,  кстати, не очень-то это помогает замести
следы.  По-моему,  всякий,  кто  поедет через  село,  все  равно  почует
неладное, как почуяли его мы... Ты определил время смерти, Дольф?
     - Бесспорно  сегодня,   но   не  менее  трех-четырех  часов  назад.
Следовательно,  трапеза,  за которой застали многих из селян - это обед.
Что  дает нам  час или два пополудни.  Мы  разминулись с  теми,  кто это
сделал, часов на пять.
     - Не могу сказать, что сожалею об этом, - пробурчала Эвьет.
     - Разгар дня,  стало быть,  практически вся скотина на пастбище,  -
продолжал рассуждать я.  - Откуда ее, разумеется, удобно угонять, и даже
нет нужды заходить в деревню и устраивать такую бойню:  если это отряд с
армейским вооружением -  а  похоже на  то  -  крестьяне и  так не смогут
отбить свой скот,  даже если догонят.  В селе оставалась главным образом
птица.  Неужели их перерезали ради кур и гусей...  О!  Птицы!  Вот зачем
понадобилось прятать в помещения все трупы.  Поедет ли кто-то через село
и  будет ли  он  при этом внимателен -  вопрос спорный,  но кружащие над
деревней падальщики могут привлечь внимание издали.
     - Они очень не  хотели,  чтобы кто-то  узнал,  что они тут были,  -
согласилась Эвьет.  - Во всяком случае, в ближайшее время. Наверное, это
было главной причиной.  Это,  а не скот,  - резюмировала девочка и вдруг
добавила: - Мы должны поджечь село.
     - Поджечь? Из санитарных соображений?
     - Ну...  это  тоже,  наверное,  но  в  первую  очередь потому,  что
устроившие бойню очень не  хотели привлекать к  селу  внимание.  Значит,
надо это внимание привлечь. Дым будет виден за множество миль.
     И  тут  в  моей  голове одна  к  одной соединились несколько частей
головоломки.  Весь день мы ехали шагом,  лишь ненамного быстрее скорости
тренированной пехоты.  Если  бы  армия  Рануара  продолжала движение  на
северо-северо-запад в прежнем темпе, то оказалась бы здесь примерно в то
же  время,  что и  неизвестные убийцы.  Вместо этого всю эту немаленькую
армию разворачивают и поспешно отводят назад.  Зачем? Не затем ли, чтобы
беспрепятственно пропустить этих самых убийц?  Но для чего?  Повторяется
история Комплена?  Нет,  вряд ли  -  до  этих крестьян никому нет  дела,
такого пропагандистского эффекта уже не выйдет. Значит, двенадцать тысяч
войска развернули не ради одного мобильного отряда, совершающего рейд по
вражеским тылам.  Этот  отряд движется впереди куда более крупной армии,
заблаговременно уничтожая  всех  потенциальных  свидетелей.  Командующий
этой армией опытней и предусмотрительней,  нежели покойный граф Шарвиль.
И все же он не знает, что о его скрытной операции известно врагам, и что
он  ведет свое  воинство прямиком в  ловушку,  приготовленную где-то  на
востоке...
     Своими соображениями я поделился с Эвелиной.
     - А ты уверен, что это войско здесь уже прошло? - осведомилась она,
с беспокойством глядя на запад.
     - Да.  Иначе мы  видели бы  скот.  Истребительный отряд,  может,  и
прирезал для своих нужд овечку-другую или несколько кур,  но с  коровами
действительно не  связывался.  А  поскакал дальше творить то  же самое в
следующих деревнях,  оставив скотину пастись до подхода основных сил.  И
эти  силы  достаточно велики,  чтобы  загрести всю  местную живность без
остатка. Хотя я понятия не имею, откуда на юге крупная грифонская армия.
Карлу сейчас надо  думать не  о  мести за  Лемьеж,  а  об  обороне своих
главных  земель.  И  почему  разгром  этого  экспедиционного корпуса  не
доверили Рануару?  Едва ли  Карл мог  перебросить сюда больше шести-семи
тысяч,  дальнейшее  ослабление  его  основных  сил  фактически открывает
Ришарду прямую дорогу на Греффенваль... Ладно, темнеет уже. Придется нам
снова  обустраиваться на  ночлег в  лесу,  -  "и  на  голодный желудок",
добавил я уже мысленно, дабы не дразнить без толку аппетит Эвьет.
     - Да... но сначала все-таки подожжем село.
     - Не   боишься  сорвать  стратегическую  операцию  Льва,   вспугнув
грифонцев раньше времени? - усмехнулся я.
     - Все равно,  - мотнула головой Эвьет после короткой паузы. - План,
по  которому тех,  кого должны защищать,  бросают на растерзание врагу -
это не тот план,  которому я стану помогать. Чей бы он ни был. Мы должны
предупредить те деревни, что впереди.
     - Пять часов форы для мобильного конного отряда -  это очень много,
- возразил я.  - Для тех деревень, откуда могли бы заметить огонь и дым,
предупреждение уже запоздало. А остальные - слишком далеко.
     - Наверное,  ты прав,  -  вынуждена была согласиться Эвьет. - И все
же, если есть хоть самый призрачный шанс...
     - Шанс кого-то спасти действительно призрачный,  -  перебил я,  - а
вот  шанс,  что  пожар  привлечет нежелательное внимание к  месту нашего
собственного ночлега,  вполне реальный.  А ехать куда-то еще уже слишком
поздно.
     На сей раз пауза перед ответом Эвелины затянулась дольше.
     - Да,  -  признала она наконец,  -  это резонно.  Что ж,  тогда нам
остается только подыскать подходящую полянку в лесу.
     Учитывая  стремительно накатывавшуюся ночь,  делать  это  следовало
быстро.  Фактически мы лишь заехали в лес так, чтобы нас не было видно с
дороги (в том числе и  при свете утреннего солнца),  и  расположились на
первом же  ровном,  заросшем травой пятачке под сенью какого-то  старого
дерева (в густеющем мраке я даже не разобрал, какого именно).
     Проснуться летним солнечным утром в лесу от пения птиц - это, право
же,  далеко не  самое худшее пробуждение,  что бы  ни думали на сей счет
вельможи и  богачи,  продирающие глаза  на  толстой  пуховой перине  под
тяжелым и  душным балдахином.  Тем  более что  для  здоровья жестковатая
постель из травы и первых опавших листьев куда полезнее всех этих мягких
стеганых омутов. Но бодрящий лесной воздух взбадривает заодно и аппетит,
а у нас во рту не было ни крошки с прошлого полудня (да и ту снедь,  что
мы  раздобыли  тогда  в  придорожной  деревеньке,   можно  было  назвать
полноценным обедом лишь при неумеренном оптимизме). Хорошо было Верному:
он пощипывал сочную лесную траву и не понимал наших проблем. Я склонялся
к  мысли все же  пошарить по погребам мертвого села -  вероятность,  что
солдаты успели нагадить и  там,  была  минимальна,  хотя  в  подполы они
наверняка спускались,  дабы удостовериться,  что там никто не прячется -
однако Эвьет решительно заявила,  что пойдет на  охоту.  Прежде во время
нашего путешествия она  лишь  подстреливала ту  добычу,  которая,  можно
сказать,   сама  шла  в  руки,   однако  теперь  собиралась  предпринять
целенаправленную охотничью экспедицию.
     Я,  однако,  не  мог ее сопровождать.  Лес выглядел слишком густым,
чтобы ехать через него на  лошади,  к  тому же  конный охотник без собак
только распугает всю  дичь.  Оставить Верного привязанным к  дереву тоже
было нельзя -  никто не  поручился бы,  что  здесь нет  волков или  иных
опасных  существ (не  обязательно четвероногих).  Можно  было,  конечно,
прогуляться до  какой-нибудь  конюшни  в  мертвом  селе,  но  опять-таки
неизвестно,  кто может проехать через это село в  ближайшие часы...  И к
тому  же,  как  безапелляционно заявила Эвьет,  у  меня  нет  охотничьих
навыков,  а стало быть,  я способен распугивать дичь не хуже Верного.  Я
вынужден был согласиться,  что мне придется остаться с  конем,  хотя мне
это и не нравилось. Не из глупой гордости, конечно, а из опасения насчет
девочки и хищников - причем в первую очередь тех, что не четвероногие.
     - Дольф, я три года охотилась одна в лесу, - улыбнулась Эвелина.
     - Тот лес ты хорошо знала. Этот - нет.
     - Следы везде выглядят одинаково.  Если здесь и есть разбойники,  я
обнаружу их  гораздо раньше,  чем они -  меня.  Когда приучаешься читать
следы мягких лап,  отпечаток башмака бросается в глаза с десяти ярдов, -
и, не успел я заметить, что ее сапоги оставляют не менее заметные следы,
как Эвелина деловито принялась разуваться. - Присмотри заодно и за ними,
- вновь улыбнулась она,  ставя обувь на землю. Хотя я не возражал, она -
как  видно,  помня мои  слова о  том,  что  пристало и  что не  пристало
баронессе -  пояснила: - Это не только из-за разбойников. Залог успешной
охоты в том, чтобы максимально уподобиться своей дичи.
     - Хорошо сказано, - оценил я. - Сама придумала?
     - Вообще-то из отцовской книги вычитала, - честно призналась Эвьет.
- "Сочинение  об  искусстве  ловчей  забавы"  Гумбольдта  Троккенштерна,
оберхофягермайстера  предпоследнего  императора.  Сам  он,  конечно,  не
следовал своим советам столь буквально,  а  зря.  Когда я  иду босиком и
ощущаю ногами то  же,  что и  зверь,  я  лучше понимаю его поведение.  А
заодно чувствую любую веточку или сухой лист и знаю, что они не хрустнут
в  самый неподходящий момент у меня под сапогом.  Но,  конечно,  это все
работает,  когда есть привычка и сноровка. А иначе просто исколешь ноги,
и все.
     - Ладно,  -  улыбнулся я. - Иди, гроза лесной дичи, надеюсь на тебя
от  всего желудка.  Но,  -  добавил я  серьезно,  -  если  вдруг все  же
нарвешься на каких-нибудь типов - пожалуйста, не геройствуй. Говори, что
у  меня полно денег,  и веди их прямиком сюда.  А уж я им устрою горячий
прием, - я похлопал по куртке с той стороны, где лежал огнебой.
     - Непременно.
     Эвьет отсутствовала достаточно долго,  чтобы я начал беспокоиться -
тем более что заняться мне было,  в  общем-то,  нечем,  а  время в таких
случаях  тянется  медленно.  Я  старался  занять  его  размышлениями  на
отвлеченные темы -  например,  о том,  каковы же все-таки стратегические
планы обоих кандидатов в доминантные самцы и у кого из них больше шансов
перегрызть глотку  сопернику (а  заодно  и  многим  тысячам сподвижников
оного) -  однако в  голову мне то и дело лезли иные мысли.  Например,  о
том,  что  четвероногих хищников все-таки  тоже не  стоит недооценивать,
даже и в сытное летнее время. Животные нападают не только от голода. Они
могут защищать территорию или детенышей,  рассматривая в качестве угрозы
простое пересечение невидимой человеком границы...  Но уж не Эвьет этого
не  знать,  раздраженно напоминал я  себе.  Однако даже  трехлетний опыт
выживания дает лишь ограниченное знание, возражал себе я. Предположим, в
том лесу не  было медведей,  а  в  этом есть...  Ее  знания не только из
личного   опыта,    вновь   одергивал   я   себя.   Она   читала   книгу
профессионального охотника, что-то ей рассказывали отец и брат... Да, но
одно дело -  умозрительное знание в  теории...  А  еще в незнакомом лесу
можно  запросто  забудиться.  Но  уж  по  сторонам света-то  она  сможет
сориентироваться,  тем  более в  солнечный день,  а  значит,  и  выйти к
северной границе леса тоже. А там уже ориентир - мертвое село. И вообще,
она  говорила,   что  хорошо  чувствует  направления...   А   еще  можно
пораниться,  поскользнуться,  оступиться и  подвернуть или  даже сломать
ногу  -  человек  ведь  обладает  таким  несовершенным телом,  способным
покалечиться буквально на  ровном  месте,  даже  убиться насмерть,  упав
всего       лишь       с        высоты       собственного       роста...
Да-что-за-черт-в-конце-концов!!!  С каких это пор я беспокоюсь о ком-то,
кроме самого себя?!  И,  по сути,  даже больше,  чем о самом себе - не в
том, разумеется, смысле, что мне не мила жизнь и я готов ею ради кого-то
жертвовать (это абсолютно исключено),  но  просто,  когда я  иду по лесу
сам, то не думаю каждую минуту, что могу повредить ногу или нарваться на
медведицу с детенышем...  Увы, ответ на вопрос "с каких это пор" был мне
известен достаточно хорошо.  Нет,  не  с  самого момента моей  встречи с
Эвьет.  Тогда я  хоть и  ощутил сочувствие к  ней,  но  оно  было вполне
абстрактным. С таким чувством проходят мимо больного животного, вовсе не
собираясь,  однако, лечить его и кормить. Но по мере того, как я узнавал
личность Эвелины...  Наверное,  подобное происходило и  с моим учителем.
Сначала  ему  действительно  был  просто  нужен  ассистент,  чтобы  мыть
реторты,  подавать инструменты,  следить за  песочными часами  во  время
опытов,  помогать монтировать экспериментальные установки -  и  не более
чем.  Но потом снисходительное сочувствие сменилось уважением и дружбой,
которая возможна только между равными,  несмотря на разницу в возрасте и
знаниях.  История повторяется?  Не хотел бы я,  чтобы она и в самом деле
повторилась...
     - Дольф!
     Я вздрогнул.  Эвьет появилась совсем не с той стороны,  откуда я ее
ждал,  и притом, в очередной раз, совершенно бесшумно. М-да, не хотел бы
я оказаться на месте ее дичи!
     Даже если эту дичь зовут Карл Лангедарг.
     В  первый  миг  я  обрадовался,   что  она,  наконец,  благополучно
вернулась,  но тут же испытал и разочарование: никакой добычи при ней не
было.  Однако девочка улыбалась во весь рот,  и я понял, что в очередной
раз ее недооценил.
     - Я завалила кабанчика,  -  подтвердила она мою догадку. - Пыталась
тащить, но он тяжелый. Идем скорей, пока его еще кто-нибудь не съел.
     Она взяла свои сапожки,  но обуваться явно не торопилась и  понесла
их в руке; я пошел следом, ведя Верного в поводу. Низко нависавшие ветки
исключали  верховую  езду,  но,  по  счастью,  совсем  уж  непреодолимых
зарослей на  нашем пути не  было,  и  пройти с  конем мы все-таки могли.
Минут через сорок мы добрались до добычи -  пока еще и  в  самом деле не
тронутой никем крупнее муравьев.
     - Ого! - воскликнул я, оценив размеры "кабанчика".
     - Да  он молодой еще совсем,  -  без всякого кокетства откликнулась
Эвелина.  -  Они вдвое больше бывают.  Видишь,  даже клыки еще толком не
выросли.
     - Ты  знаешь,  что  бывали случаи,  когда  вепри  убивали взрослых,
сильных и опытных охотников? - я запоздало почувствовал, что мои тревоги
были  все  же  не  совсем беспочвенны -  Так  погиб даже  один наследник
престола.
     - Принц Зигмонд,  -  кивнула Эвьет.  -  Я  слышала балладу об этом.
Удивительно, да? Из-за того безымянного кабана вся мировая история пошла
по-другому. Может быть, сейчас не было бы войны...
     - Или  она началась бы  еще раньше,  -  возразил я.  -  Люди всегда
найдут повод убивать друг друга.  Проблема в них, а не в кабанах. А тебе
все-таки не следовало так рисковать.  Неужели в лесу нет зайцев?  У тебя
ведь было время всего на один выстрел...
     - Да ничего бы он мне не сделал. Смотри - он бежал оттуда, я стояла
здесь,  за деревом,  -  баронесса сняла с плеча арбалет и прицелилась. -
Допустим,  первая стрела бы его не убила, он бежит на меня... хоп, хоп -
и хоп!
     В  мгновение ока Эвьет дважды прыгнула вокруг ствола,  уворачиваясь
от воображаемого кабана,  и оказалась под низко растущим суком. В прыжке
она ухватилась обеими руками за сук - арбалет уже был у нее за спиной, я
даже  не  успел  заметить,  как  он  там  оказался -  затем резким махом
забросила наверх ноги,  и вот уже сидела на суку с победным видом, вновь
целясь из арбалета в недобитого противника.  Эффект,  впрочем, несколько
испортили четыре стрелы,  выпавшие из  колчана,  когда  Эвьет закидывала
ноги вверх. Но оставшихся боеприпасов все равно хватило бы, чтобы добить
беснующегося внизу зверя.
     - Как  видишь,  все  рассчитано,  -  сообщила Эвьет,  весело болтая
босыми ногами.  -  План  должен быть безупречным,  верно?  -  она  снова
закинула оружие за спину, спрыгнула в траву, на миг повиснув на руках, а
затем пальцами правой ноги ловко собрала упавшие стрелы,  не  нагибаясь,
переложила их  в  руку  и  отправила в  колчан.  После чего отвесила мне
шутовской поклон.
     - Мои аплодисменты, - сказал я, подтверждая слова делом, - а теперь
займемся прикладным анатомированием. То бишь разделкой туши.
     Разумеется,  было бы  глупостью вырезать пару кусков и  бросить все
остальное мясо,  так  что  мы  решили закоптить на  будущее все,  что не
съедим сразу.  Возиться пришлось долго -  закончили уже ближе к  вечеру,
зато  с  избытком обеспечили себя едой на  несколько дней вперед.  Сразу
было ясно,  что в сумки все это богатство не поместится,  так что,  пока
мясо коптилось на  огне,  мы  решили сплести корзины.  Подходящих гибких
прутьев в  лесу хватало,  но  проблема была в  том,  что ни я,  ни Эвьет
никогда прежде таким ремеслом не занимались;  баронессе, правда, хотя бы
доводилось видеть,  как это делают служившие в ее замке крестьянки.  Тем
не менее,  мы принялись за дело, беззлобно вышучивая друг друга. В конце
концов мои попытки увенчались полным фиаско,  а  Эвелине все же  удалось
соорудить нечто кособокое и щелястое, но для нашей цели пригодное.
     До заката оставались считаные часы,  и  в тот день мы уже никуда не
поехали,  а  просто отдыхали и  весело болтали у приятно потрескивающего
костра.  Я,  впрочем,  не  забывал,  что огонь и  аппетитный запах могут
привлечь нежелательных гостей, но, к счастью, нас никто не потревожил.
     Стемнело.  Мы лежали на траве,  закинув руки за головы,  и смотрели
вверх.  Из-за  густой листвы неба и  звезд было почти не  видно,  но  их
старались заменить высоко взмывавшие над костром искры. Неподалеку щипал
траву Верный,  еще не знавший,  что вскоре ему, природному вегетарианцу,
предстоит везти на себе лишние десятки фунтов копченого мяса. Что делать
- жизнь несправедлива.
     - Хорошо тут, - сказала Эвьет и, не успел я согласиться, прибавила:
- Но завтра надо ехать дальше.
     "Надо...  Что значит - надо?" - подумал я, но вслух лишь спросил: -
По прежней дороге?
     - Нет. По новой.
     - Следом за грифонцами? - я повернул голову в ее сторону.
     - Да.
     - Не думаю, что это хорошая идея, - проворчал я.
     - Они опережают нас больше чем на сутки.  Достаточный задел,  чтобы
не нарваться на них внезапно.
     - Если они следуют с той же скоростью в том же направлении.
     - По крайней мере,  к югу они свернуть не могут,  пока не дойдут до
конца леса.  А он,  похоже,  тянется не на один десяток миль. Если бы им
было нужно к северу,  у них была для этого куда более подходящая дорога.
А с запада они пришли.  И снижать темп им тоже нет резона -  если уж они
убивают всех на  своем пути,  значит,  надеются провернуть свою операцию
быстро.  Долго скрывать большое войско на вражеской территории все равно
ведь не получится, не так ли?
     - Так,  -  согласился я.  -  Хотя насчет запада ты не права. Рануар
пришел с юга,  точнее,  с юго-юго-востока, и туда же ушел... Но допустим
даже,  они действительно идут дальше на восток. Нам-то что с того? Ты же
не надеешься разгромить грифонское войско в одиночку?
     - Я подумала и решила,  что этим войском командует Карл,  -  просто
ответила Эвелина.
     - Карл?!  Здесь?  Сейчас?  Это невозможно.  После разгрома на юге у
него  нет  достаточных сил  для  контрнаступления,  ему  надо  думать  о
защите...
     - Многие вещи удались лишь потому, что их считали невозможными.
     - Вообще-то смысл исходной цитаты был противоположный.
     - А  кто сказал,  что я цитирую твоего учителя?  У меня есть и своя
голова на плечах.  Ты сам сравнил операцию Льва с шахматной комбинацией,
в которой Грифон вынужден делать ответные ходы, ведущие его к поражению.
Отец учил меня играть в шахматы.  Увы,  я не успела научиться достаточно
хорошо -  обычно он выигрывал.  Но иногда и  мне удавалось разрушить его
комбинацию. Попросту сделав ход, которого он не ожидал. Не буду лукавить
- чаще всего это получалось случайно,  именно потому,  что я играла хуже
него и  не  знала,  как положено ходить в  такой ситуации.  По-хорошему,
конечно, надо просчитывать все ходы противника - и сильные, и слабые. Но
когда  игрок чувствует,  что  он  сильнее соперника,  он  расслабляется.
Начинает  анализировать только  наиболее  сильные  ответы,  а  тем,  что
интуитивно  кажутся  более  слабыми,  не  уделяет  внимания.  Мол,  если
противник сходит так,  то проиграет еще быстрее. Но интуитивный вывод не
всегда самый верный!  Даже в шахматах, где ходят по очереди и по строгим
правилам. А в войне строгих правил нет...
     На    первый   взгляд,    такое   рассуждение   казалось   наивным.
Действительно,   оригинальность  сама   по   себе  не   достоинство,   а
непредсказуемость еще не  делает слабый ход сильным.  И  тем не  менее -
коль  скоро  Ришард  играл  на  обострение,  не  мог  ли  Карл  ответить
обострением сугубым?
     - Не  обижайся,  Эвьет,  но  ты  рассуждаешь с  точки зрения своего
возраста,  -  все  же  заметил я.  -  Когда  позиция "все  или  ничего!"
представляется единственно верной.  А  Карлу уже за шестьдесят.  В  этом
возрасте с  куда  меньшей охотой идут на  максимальный риск.  Если бы  у
Карла не было другого выхода,  тогда да. Но положение, сложившееся после
гибели его южной армии,  для него хоть и  неприятно,  но  не смертельно.
Долгое равновесие нарушилось в пользу Льва,  но наступающий обычно несет
бОльшие потери, чем обороняющийся...
     - Вот именно потому,  что ему за шестьдесят,  он и  не может больше
ждать,  -  упрямо возразила Эвелина.  -  Если бы мне было столько, а моя
цель  оставалась  не   достигнутой,   это  заставляло  бы  меня  здорово
нервничать.
     - Ты  сама  говорила,   его  дед  дожил  до  восьмидесяти  двух,  -
усмехнулся я. - У него еще есть время.
     - Да,  но  его  сын едва пережил свое тридцатилетие,  -  парировала
Эвьет. - Тут не угадаешь.
     - Ну а  кроме этих экстраполяций душевного состояния Карла,  у тебя
какие-нибудь аргументы есть?
     - Ну  ты же сам говорил -  посылка на юг небольшого экспедиционного
корпуса для Грифона бессмысленна: только дробить свои силы и скармливать
их  врагу по кусочку.  Значит,  уж если они сюда сунулись -  то сунулись
всей мощью, ну или почти всей. А раз так, то ведет их сам Карл.
     Я  задумался.  На  юге нет стратегически важных целей -  во  всяком
случае,  таких, ради которых стоило бы оставлять без защиты Греффенваль.
Ни  один взятый здесь город или замок не обеспечит Лангедаргу перелома в
войне.   Значит,  если  Эвьет  права,  единственное,  на  что  он  может
рассчитывать -  навязать Ришарду генеральное сражение на его собственной
территории.  Добавив к вероятному численному преимуществу противника еще
и  преимущества,  связанные со  снабжением и  коммуникациями...  Да нет,
глупо.  Совершенно очевидно,  что  единственная разумная  стратегия  для
Грифона сейчас -  это  стянуть все  силы  в  кулак  и  засесть в  глухую
оборону.
     Но если так - что здесь, действительно, делает лангедаргская армия?
     - Допустим,  ты права,  -  сказал я  вслух.  -  И что ты планируешь
делать дальше?
     - Для  начала -  собрать о  них  побольше информации.  Может  быть,
достаточно будет  просто  передать ее  Льву,  чтобы  погубить Карла.  Ты
думаешь,  мне самой хочется лезть Грифону в самую пасть -  или что там у
него,  клюв? Если я смогу отомстить, оставаясь на безопасном расстоянии,
я предпочту именно это.
     - Рад это слышать, - искренне сказал я. - Но Йорлинг и так в курсе,
раз отвел назад армию Рануара. И у него есть свои шпионы.
     - Если бы  у  Йорлинга все было так безупречно,  он  бы уже выиграл
войну,  - возразила Эвьет. - Я пока ничего не утверждаю, я лишь говорю -
соберем информацию.
     - Я не уверен, что это можно сделать с безопасного расстояния.
     - Ну, жить вообще вредно - от этого умирают.
     - А вот это,  между прочим, редкостная глупость! - рассердился я. -
Умирают не  от  жизни,  а  от  враждебных ей факторов и  процессов.  Мой
учитель был убежден,  что старение -  это болезнь,  и  когда-нибудь люди
научатся ее лечить...
     - Это,  конечно,  интересно, Дольф, но позволь мне поставить вопрос
прямо.  Карл,  очевидно, ищет Ришарда, а Ришард поджидает Карла. Так что
лучший  способ  встретиться с  ними  обоими  -  следовать за  грифонской
армией. Ты со мной?
     Я вздохнул.
     - Я предупреждал, что не собираюсь участвовать в охоте на Карла.
     - То есть твой ответ - нет?
     - Ну а если я скажу - "нет"?
     - Тогда я  пойду одна.  Пешком,  -  это  было заявлено твердым,  не
оставляющим сомнений голосом.
     - Тебе их не догнать.  У них полтора дня форы,  причем это все-таки
взрослые тренированные мужики.
     - Знаю.  Но мало ли какой шанс может подвернуться. А если ничего не
делать, точно ничего не получится. Надо давать шансу шанс.
     Я  молчал.  В  прежних своих скитаниях я всегда следовал очевидному
как на  инстинктивном,  так и  на рациональном уровне правилу:  от армии
надо держаться как можно дальше. Вне зависимости от того, чья это армия.
А  уж от армий двух смертельных врагов,  сходящихся для решающей битвы -
тем  более.  С  другой стороны,  я  наглядно представлял себе завтрашнюю
картину.  Вот я  выезжаю на дорогу и поворачиваю на запад.  Эвьет тотчас
спрыгивает с  коня и  идет на восток.  Ну,  наверное,  еще предложит мне
передумать в  последний раз,  а  потом -  точно пойдет.  И  это не будет
блефом. Она даже ни разу не оглянется. Причем не потому, что ей не будет
этого хотеться.
     А я оглянусь.  Наверное,  даже не раз.  А потом,  конечно,  проявлю
волю. И до конца жизни буду знать, что, располагая лучшим в мире оружием
и превосходным конем, бросил ее одну без помощи в очень скверном месте и
в очень скверное время.
     - Так  каков твой  окончательный ответ,  Дольф?  -  поторопила меня
девочка.
     Я решился.
     - Ближе,  чем на два полета стрелы, я к ним не подъеду, и не проси.
И не только к основным силам, но и к тыловому дозору тоже.
     - Я  знала,  что  ты  не  станешь  портить такой  славный вечер!  -
возликовала Эвьет, ничуть не смущенная заявленными мной ограничениями.
     - В таком случае ты информированней меня,  -  пробурчал я. - Минуту
назад я не знал этого сам.
     Утром,  взгромоздив на Верного две корзины с  переложенным листьями
мясом,  мы  выехали  на  дорогу  восточнее мертвого  села.  Кажется,  за
минувший день никто в  нем так и  не  побывал,  но  проезжать через него
заново, дабы удостовериться в этом, не хотелось. Хотя мы и догадывались,
что впереди будут другие такие же села.
     Догадки вскоре подтвердились. Деревни встречали нас жуткой тишиной.
Никаких разрушений и  трупов на  улицах по-прежнему не было -  разве что
ничем не прикрытые пятна засохшей крови попадались все чаще;  как видно,
убийцы утомились слишком тщательно заметать следы. Мы больше не заходили
в дома,  зная, что там увидим. Эвьет утверждала, что в воздухе уже можно
уловить слабый запах тления,  доносившийся из домов и  сараев;  впрочем,
это могло быть и  результатом самовнушения -  во всяком случае,  мой нос
ничего  такого  не  чувствовал.  По-прежнему  нигде  не  было  уцелевшей
домашней  живности  -  и  первая  же  обнаруженная нами  стоянка  армии,
находившаяся на довольно большом удалении к  северу от дороги,  наглядно
продемонстрировала,  куда  эта  живность девается.  Среди многочисленных
кострищ громоздились кучи обгорелых костей;  в  той  части лагеря,  где,
по-видимому,  располагались кухни,  земля побурела от крови,  и валялись
обугленные черепа коров,  овец и свиней. По количеству этих останков, по
числу и  расположению кострищ и колышков от палаток и по обилию конского
навоза  (сами  солдаты все  же  справляли нужду  в  наскоро вырытые ямы,
которые потом наспех же  забросали землей,  но  смрад все  равно шел  на
много ярдов) можно было  примерно определить численность войска.  Теперь
было ясно, почему Рануар поспешил убраться с его дороги. Под грифонскими
знаменами шло никак не меньше сорока тысяч,  а скорее всего, еще больше.
Когда я назвал вслух это число, Эвьет торжествующе поглядела на меня:
     - "Экспедиционный корпус", да, Дольф?
     - Ты была права,  -  признал я.  -  По правде говоря,  я  вообще не
думал,  что хоть Грифон, хоть Лев еще в состоянии собрать столько людей.
Правда,  с  лошадьми у  них  дела обстоят хуже.  Кавалерия составляет не
больше десятой части всего войска.
     - Лошадей разводить надо,  -  со знанием дела заметила баронесса. -
Это только люди сами плодятся.
     Мы ехали не слишком быстро (по кавалерийским, а не пехотным меркам)
- Эвьет, конечно, хотелось бы настигнуть вражеское войско поскорей, но я
щадил Верного,  вынужденного везти,  помимо двух всадников,  еще и  наши
обильные съестные припасы. Прошло, должно быть, не меньше четырех часов,
прежде чем  мы  добрались до  следующего места стоянки грифонской армии.
Здесь лангедаргцы,  очевидно,  делали привал в  середине дня -  он  был,
естественно, многократно короче ночного и оставил заметно меньше следов.
Одним из самых примечательных, однако, оказался свежий земляной холмик с
косо  воткнутым в  него  крестом  из  двух  связанных веревкой суковатых
палок.  Крест указывал,  что это кто-то из армии,  а не попавшийся ей на
пути бедолага.  При желании я  мог бы разрыть могилу и сделать вскрытие,
но  я  вполне представлял себе причину смерти и  так.  Когда сорок тысяч
человек гонят по  жаре ускоренным маршем -  а  Карл явно не был настроен
щадить своих людей в ущерб скорости -  неудивительно, если у кого-нибудь
из  них отказывает сердце.  Удивительно скорее,  что такой нашелся всего
один.  В  другой ситуации я бы поставил скорее на драку,  но едва ли при
переходах в таком темпе у солдат сохраняются для этого силы и желание.
     Можно было ожидать, что еще через четыре-пять часов (с учетом того,
что  нам  тоже  нужен  привал) мы  доберемся до  места следующей ночевки
грифонцев,  а  на  закате -  до места их очередного дневного привала.  К
этому моменту нас от  них отделял бы  один полудневный пехотный переход.
Но вышло иначе.
     Местность, на протяжении всего этого дня пути остававшаяся плоской,
как стол,  вновь начала обретать третье измерение - не столько, впрочем,
бугрясь  отдельными холмами,  сколько  вздымаясь  и  опускаясь  длинными
пологими волнами,  протянувшимися с  севера на юг;  дорога то взбиралась
вверх,  то  снова шла  под гору.  Хотя уклон нигде не  был большим,  для
пешего  путника,   вынужденного  шагать  много   часов,   такой   рельеф
довольно-таки утомителен, да и для лошади в общем-то тоже, особенно если
она запряжена в тяжелую повозку;  Верный,  впрочем,  свободный от всяких
повозок,  шагал хорошо и  не выказывал признаков усталости.  Куда больше
меня  беспокоило то,  что  каждый такой подъем загораживал обзор,  и  за
любым  перевалом  могли  поджидать малоприятные неожиданности;  я  велел
Эвьет внимательно наблюдать за дорогой на предмет обнаружения каких-либо
свежих следов.  Пока,  впрочем,  ничего подозрительного не попадалось, и
все же, подъезжая к концу очередного подъема, я сбавлял темп и внутренне
готовился к тому, чтобы при первом признаке угрозы резко развернуть коня
и скакать назад.
     Было,  должно быть, два с чем-то часа пополудни; дорога в очередной
раз пошла на  подъем.  Судя по  времени,  как раз где-то  в  этих местах
грифонцы должны были встать на ночлег накануне вечером;  я полагал, что,
поднявшись на гребень земляной волны,  мы,  скорее всего, сможем увидеть
их покинутую (как я очень надеялся) стоянку.  Но,  когда мы с очередными
предосторожностями чуть ли  не крадучись въехали на перевал,  то увидели
нечто иное.
     Лес  кончился,  словно  обессилел,  взбираясь  вверх;  с  восточной
стороны гребня его уже не  было.  Перед нами раскинулась широкая долина,
противоположный край которой распадался на  отдельные пологие холмы.  По
дну долины тянулась дорога -  скорее всего,  та самая, что вела на север
от Ра-де-Ро.  К  этой дороге севернее и  южнее от нас лепились несколько
довольно крупных селений;  судя по  дымкам над  некоторыми трубами,  они
избежали жуткой участи своих западных соседей.
     Чего  нельзя было сказать о  десятках тысяч трупов,  устилавших дно
долины прямо перед нами.
     - О боже...  - только и пробормотала Эвьет, забыв о своем намерении
избавиться от  неподобающих атеисту  выражений.  Сверху  это  напоминало
грязный,  изодранный  ковер  тошнотворного бледно-розово-желтого  цвета.
Большинство трупов были раздеты -  лучшую добычу,  должно быть,  собрали
победители,  прочее  разобрали крестьяне из  окрестных деревень.  Теперь
мертвецами занимался третий  эшелон  мародеров -  вороны и  стервятники.
Кое-где  на  фоне  бледного человеческого мяса резкими цветными кляксами
выделялись трупы лошадей, но их было немного.
     - Сколько  же  их  здесь...  -  тихо  произнесла Эвелина.  -  Тысяч
пятьдесят, наверное?
     - Как минимум шестьдесят,  а скорее,  еще больше... Кто бы здесь ни
вышел победителем, они явно не хоронили даже своих. Если, конечно, после
такой бойни вообще уместно говорить о победе.
     Я  окидывал взглядом сцену побоища и  окрестности,  пытаясь понять,
что здесь произошло.  Грифонцы подошли сюда к исходу дня; обычно в таких
случаях враждебные армии становятся лагерем и  ждут  утра,  чтобы начать
сражение.  Но нигде с нашей стороны долины я не видел следов грифонского
лагеря.  Стало быть,  Карл бросил свою армию в битву прямо с марша, едва
перестроив из походного в боевой порядок.  Ну, может быть, дав отдохнуть
им  самую малость -  но на настоящий отдых близящиеся сумерки времени не
оставляли.  На  такой жест после нелегкого дневного перехода командующий
мог пойти только с отчаяния.  И повод для отчаяния у него, очевидно, был
- он понимал, что время работает на Йорлинга. Если бы бой был отложен до
утра,  за ночь Лев мог бы получить подкрепление. Надо полагать, ту самую
армию Рануара -  не  до  самого же  Нуаррота она  отступила!  Нет,  она,
очевидно,  отошла лишь до  дороги,  разрезающей лес на юге (мы пересекли
эту  дорогу  незадолго  до  того,  как  встретили армию  графа  -  у  ее
перекрестка   стояла   "подозрительная  деревня",   где   нам   неудачно
присоветовали трактир),  и дальше огибала с юга тот самый лесной массив,
мимо которого грифонцы прошли с севера.  Путь Рануара получился длиннее,
и  граф  не  мог  опередить Карла  и  соединиться с  основными силами до
подхода противника. Или все-таки мог? Тогда, возможно, первыми атаковали
йорлингисты,  чтобы  не  дать  врагу  отдохнуть:  у  них  усталыми после
перехода были только рануарцы,  а  у  лангедаргцев -  вся армия...  Нет,
понял я,  еще раз прикинув время и расстояние,  никак не мог.  У меня не
было карты этих мест,  и я не знал,  как проходит дорога, по которой шло
южное войско, но в любом случае, с учетом его отхода назад, ему пришлось
огибать лес,  а грифонцы шли практически по прямой.  М-да,  как-то криво
спланировал Ришард свою операцию... подвели шпионы, неверно сообщившие о
положении лангедаргского войска?
     Итак, вопреки обыкновению, бой начался вечером, а не утром; об этом
свидетельствовал и  тот  факт,  что  такое количество трупов уже  успели
обобрать -  если бы к утру нынешнего дня сражение не было уже закончено,
а лишь началось бы,  у мародеров просто не хватило бы времени.  Вместе с
тем,  при всех человеческих талантах в  этой области,  столько народу не
могли перебить за какие-нибудь полчаса - сражение наверняка продолжалось
и  в сумерках,  и в ночной тьме,  где светом факелов и какофонией криков
тщетно пытались заменить дневную ясность.  Возможно,  сцепившиеся друг с
другом части к  этому времени так перемешались,  что просто не могли уже
организованно разойтись с наступлением темноты.  В итоге получился новый
вариант Бойни-в-тумане, с еще большим числом жертв...
     Я тронул каблуками бока коня, направляя его в долину.
     - Нам обязательно туда ехать? - встрепенулась Эвьет.
     - Ну  ты  же  хочешь узнать,  кто  победил?  И  что стало с  обоими
командующими?
     На  самом деле  выяснить это  было  не  так  просто.  Голый мертвый
йорлингист  ничем  не  отличается от  голого  мертвого  лангедаргца.  Мы
медленно ехали по этому морю мертвецов,  валявшихся в самых разных позах
и положениях -  так, как они упали сами, и так, как их бросили мародеры.
Там,  где тела были навалены особенно густо, Верному приходилось ступать
прямо по ним; из ран выдавливалась черная кровь, и скоро его копыта были
в  ней  по  самые бабки.  Трупы пролежали под горячим солнцем всего один
неполный день, но смрад уже висел в безветренном воздухе долины, подобно
туману над гнилым озером.  Многие тела были страшно изувечены, буквально
изрыты рваными ранами - может быть, потому, что скверного качества мечи,
прорубаясь через доспехи,  не входили в плоть достаточно глубоко,  чтобы
быстро оборвать жизнь,  а может быть,  из-за ярости рубивших. Некоторые,
напротив,  были  разрублены практически пополам -  тут  явно  поработали
двуручники. Тут и там валялись отрубленные головы со слипшимися от крови
волосами,  отсеченные под разными углами и в разных местах руки и ноги -
и,  соответственно,  обезображенные трупы тех,  кто всего этого лишился.
Располосованная  и  окровавленная  одежда  многих  мертвецов  никуда  не
годилась,  и  все же  ее тоже сдирали -  чаще всего,  чтобы не возиться,
просто разрезая ножами и  бросая ошметки тут  же  -  дабы проверить,  не
прятали  ли  покойники под  одеждой  чего  ценного,  например,  золотого
крестика или оправленного в  серебро ковчежца с  мощами,  медальончика с
женским портретом,  а  то и самых обычных денег,  укрытых от завистливых
глаз товарищей.  Ничто из этого,  впрочем, погибшим не помогло... Липкие
внутренности,  вывалившиеся кровавым  месивом  из  вспоротых  животов  и
разрубленных грудных клеток,  были  густо  облеплены жирными мухами;  их
немолчное гудение было практически единственным звуком в  окружающем нас
мире,  не считая мерзкого чавканья и хлюпанья под копытами.  Даже вороны
почти не каркали -  пищи было слишком много, им не было нужды ни спорить
между собой,  ни подзывать товарищей к добыче.  Когда мы проезжали мимо,
птицы недовольно косились на нас,  приподнимали крылья,  но и  не думали
взлетать. Они чувствовали себя здесь полными хозяевами.
     Попадались   и   почти   неповрежденные   трупы,   те,   чьи   раны
ограничивались одной или двумя дырками от  стрел (сами стрелы чаще всего
были  выдернуты  и  унесены  мародерами  -   не  только  солдату,  но  и
крестьянину пригодится в  хозяйстве стальной наконечник).  Но таких было
немного -  битва в тесноте и темноте не позволяла развернуться лучникам.
Куда  больше  было  тех,   кто  вообще  не  имел  ран  от  оружия  -  но
неестественно  провалившиеся  ребра   и   переломанные  кости,   местами
прорвавшие кожу,  ясно  говорили об  их  участи.  Они  были  задавлены и
затоптаны в толпе.  При паническом отступлении или,  наоборот,  в атаке?
Кто наступал, а кто бежал? Теперь уже определить это было невозможно.
     Были и  те,  кто явно умер позже других.  Раненые,  пережившие само
сражение,  выбравшиеся из-под  груды  мертвецов и  пытавшиеся ползти или
ковылять к спасению.  Но затем силы все же оставили их,  а самых стойких
добили мародеры.  А окрестные села довольно многолюдны,  подумалось мне,
раз  успели переработать такую  массу добычи.  И  на  промысел наверняка
выходили в полном составе,  с женщинами и детьми.  У крестьян,  конечно,
был прямой резон торопиться -  они ведь не знали,  какие силы остались у
обеих партий и как скоро на поле битвы могут появиться новые солдаты той
или другой стороны,  которые,  очевидно,  были бы отнюдь не в  восторге,
застав сельских мародеров за "работой".
     Но  больше всего  меня  поразило не  все  это.  Не  характер ран  -
доводилось видеть такое и  прежде,  не  отсутствие помощи для  выживших,
даже не количество трупов,  побившее,  похоже,  все прошлые рекорды этой
войны...  Среди лежавших вокруг мертвецов попадались,  конечно, типичные
солдаты -  мужчины лет  двадцати-тридцати.  Встречались,  хотя и  редко,
почти уже старики за сорок - эти четко делились на две категории: совсем
немногочисленные ветераны,  обманывавшие смерть  едва  ли  не  с  самого
начала войны Льва и Грифона (но в итоге все же не ушедшие от судьбы),  и
обычные  мужики,   на   старости  лет  взявшиеся  за  меч  от  голода  и
безысходности -  таких  было  больше.  Разница  между  ними  была  не  в
комплекции  -  крестьянский труд  развивает  мускулатуру  не  хуже,  чем
тяжесть оружия и доспехов -  а в многочисленных шрамах, покрывавших тела
старых солдат.  Но  все  вместе перечисленные составляли лишь  считанные
проценты от  общего числа павших.  Абсолютным же  большинством тех,  кто
пришел сюда под знаменами обеих, судя по всему, армий и кто лежал теперь
кругом  сплошным ковром окровавленной гниющей плоти  -  были  мальчишки.
Пятнадцати-шестнадцати лет, а кое-кто наверняка и четырнадцати - те, что
выросли раньше сверстников.  Разве вербовщики станут изучать метрические
свидетельства и записи в приходских книгах?  Меч,  топор,  копье держать
можешь -  годен. Поставь крестик здесь. Поздравляю, солдат! Следующий...
Они родились,  когда война уже шла.  Они не  знали никакой другой жизни,
кроме  войны.   У   некоторых  из   них   наверняка  отцом  был  солдат,
изнасиловавший их  мать.  Ненавидели  ли  они  врага?  О,  полагаю,  да.
Искренне и рьяно.  Не особо задумываясь, конечно, чем Лев хуже или лучше
Грифона.  Хотя бескормица и отсутствие в семье средств на уплату податей
тоже стали не последними причинами,  погнавшими их на сборный пункт. А в
каких-то графствах, как я слышал, в армию вообще набирают принудительно,
хотя идея доверять оружие и  защиту своих интересов тому,  кто имеет все
основания тебя  ненавидеть,  всегда была  за  гранью моего  понимания...
Затем...   какой  курс  обучения  они   прошли?   Месячный,   недельный,
двухдневный?  И  Льву,  и Грифону важно было успеть укомплектовать армию
раньше противника.  А  особые навыки от  пополнения не требовались.  Они
должны были задавить массой.  Стать тем мясом,  в котором увязнут мечи и
копья  хорошо  обученных,   опытных,   но,  увы  и  ах  для  каждого  из
командующих, столь немногочисленных после двадцати лет взаимоистребления
профессионалов...  И  они  им  стали.  Там,  где даже опытные солдаты не
смогли  бы  сражаться грамотно из-за  невозможности толковой организации
боя в темноте, эти и вовсе устроили кровавую кучу-малу, где свои служили
причиной гибели едва ли не чаще, чем противник. И, вероятно, легли здесь
практически все. Пожалуй, даже ужасы Комплена и Лемьежа, где большинство
трупов  были  все  же  скрыты за  стенами домов,  не  производили такого
гнетущего впечатления,  как эти лежавшие вповалку повсюду, куда доставал
глаз, тысячи и тысячи мертвых голых мальчишек.
     Установить,  кто  в  итоге  понес бОльшие потери,  было  совершенно
невозможно.   Среди  разнообразного  хлама,  которым  побрезговали  даже
мародеры -  сломаных древков копий,  разбитых щитов,  ни  к  чему уже не
пригодных остатков одежды и легких доспехов, обгоревших головней факелов
- то тут,  то там попадались на поле боя и  втоптанные в  кровавую грязь
вымпелы и  знамена.  Как  грифонские,  так и  львиные (а  принадлежность
некоторых, превратившихся в заскорузлые бурые тряпки, вообще нельзя было
определить). Даже по тому, как хаотично они были разбросаны, становилось
ясно,   что   сражение   протекало   без   всякого   единого   плана   и
централизованного управления войсками.  Мы пересекли поле боя по ломаной
траектории с  юго-запада  на  северо-восток,  затем  поехали  вокруг  по
внешнему краю; я больше присматривался к ранам, стараясь определить, как
они были нанесены, Эвелина - к следам на земле.
     Картина  из   наших  совместных  наблюдений  складывалась  примерно
следующая. Сперва грифонцы, вероятно, имели численный перевес и пытались
охватить противника с флангов,  используя свою кавалерию -  но как раз в
коннице преимущество было у йорлингистов,  и они успешно контратаковали,
сорвав  план  окружения;   об   этих  действиях  можно  было  судить  по
многочисленным обломкам кавалерийских копий (их,  в отличие от пехотных,
специально  делают  хрупкими,  ломающимися  при  первом  ударе  -  иначе
вонзившееся в  цель на  скаку копье вышвырнет из  седла самого бьющего),
трупам лошадей и  изрытой копытами земле по  краям поля мертвецов.  Но в
дальнейших событиях,  похоже, кавалерия активного участия не принимала -
то  ли потому,  что оба командующих решили поберечь свою конницу,  то ли
просто из-за сгустившейся темноты. Пехотные же ряды быстро перемешались,
утратив  всякое  подобие  порядка,  и  началась  неуправляемая бойня  по
принципу "каждый сам за себя".  У взрослых солдат, может, еще хватило бы
ума  разбежаться  в  такой  ситуации  -  и,  возможно,  те,  что  сумели
выбраться,  так и сделали -  но мальчишки дрались до конца. Рыцари, и уж
тем более сами командующие,  судя по всему, даже не пытались лезть в эту
кашу.
     Мы завершили круг, вновь остановившись к северо-востоку от основной
массы  тел.  Эвьет  спешилась и  еще  некоторое время  ходила по  земле,
внимательно глядя под ноги,  кое-где приседая и  раздвигая траву.  Затем
вернулась ко мне.
     - Большинство выживших уходили отсюда двумя путями, - доложила она.
- Одни на север,  по дороге.  Другие на северо-восток, в холмы. И там, и
там  сначала ушла  конница,  причем  на  приличной скорости.  Уже  потом
пехотинцы,  их  следы идут поверх.  Среди них были раненые.  Пехоты было
немного,  особенно у тех,  что ушли в холмы - иначе они затоптали бы все
следы конницы.
     - Ну  что ж,  -  подвел итог я,  -  похоже,  ответом на вопрос "кто
победил"  будет   "никто".   Когда   ночная  тьма   стала   окончательно
непроглядной,  командиры обеих  армий  сочли себя  разгромленными.  Что,
учитывая уровень потерь,  было недалеко от  истины.  Как  обстоят дела у
врага,  они не  очень представляли,  но  предпочли убраться под покровом
ночи.   Первой,   разумеется,  геройски  драпала  благородная  рыцарская
конница.  А  за  ней потянулось и  то,  что осталось от пехоты и  сумело
выбраться из общей мясорубки. Не знаю только, кто ушел в холмы, а кто по
дороге.  Могу лишь предположить, что в холмы подались те, кто перетрусил
сильнее.  Вероятно, поначалу они слышали друг друга, но очень надеялись,
что им удастся уйти, не привлекая внимания противника. Поскольку желание
было обоюдным, так оно и вышло. Ну а потом их пути разошлись.
     - Значит, нам нужно решить, за кем из них последовать.
     - Я бы предпочел последовать за ними обоими, - пробурчал я и, когда
Эвьет вскинула на меня удивленные глаза,  пояснил:  -  В том смысле, что
тоже убраться отсюда в каком-нибудь третьем направлении.
     - Дольф,  ну как ты не понимаешь!  Это же такой шанс! Сейчас, когда
от всего войска Карла осталась лишь жалкая кучка...
     - Жалкая относительно первоначальной численности армии,  - напомнил
я.  -  А в абсолютных цифрах это все еще несколько тысяч бойцов, включая
тяжелую кавалерию.  И в основном,  скорее всего,  лучших бойцов.  Худшие
остались  там,  -  я  указал  большим  пальцем  через  плечо  на  свалку
человеческой плоти за спиной.
     - Ну...  ты  прав,  конечно,  но все равно -  представляешь,  какой
сейчас в этом войске хаос и упадок духа...
     - Представляю.   Как  раз  такой,   чтобы  прикончить  любого,  кто
попадется им под руку. Кстати, такие настроения сейчас в обеих армиях.
     - Мы не будем лезть на рожон.
     - Как бы он сам на нас не полез...
     - Дольф...
     - Только не начинай опять "тогда-я-ухожу-одна", ладно? - произнес я
не без раздражения. - Поехали пока по дороге. А там видно будет.
     И  мы  поехали на  север.  Я  смотрел то  вперед,  то  по сторонам,
опасаясь  ненужных встреч  с  остатками разбитых частей,  по  какой-либо
причине - хотя бы и из желания помародерствовать - не ушедшими далеко от
поля боя;  Эвелина же,  как выяснилось, по-прежнему внимательно смотрела
на землю.
     - Появились следы колес,  -  внезапно сообщила она мне.  Я взглянул
вниз, но не нашел в этом ничего примечательного.
     - Мы же едем по дороге.
     - Это совсем свежие следы,  -  возразила девочка. - Они идут поверх
следов пехотинцев.
     - Телеги крестьян, собиравших добычу.
     - Дольф,  ты не слушаешь! Следы телег мародеров тянутся еще от поля
боя. А эти - появились сбоку. Какие-то повозки объезжали побоище.
     - Обоз,  вероятно, уцелел. Возницам могли передать приказ двигаться
на север уже после того, как прошли пехотинцы.
     - Возможно. Или же это обоз другой армии. И следы копыт и сапог уже
тогда тоже.
     - Думаешь,  Рануар? - наконец сообразил я. - Опоздал к сражению, но
все-таки прибыл сюда раньше нас?
     - И   теперь  либо   торопится  догнать  своих,   либо   преследует
неприятеля. Интересно, он сам знает, за кем именно направляется?
     - Сомневаюсь,  что  в  этом  хаосе ему  отправили гонца или  что-то
вроде,  -  покачал головой я. - Мне кажется, йорлингисты вообще не имели
понятия о его местоположении. Если бы они знали, что он вот-вот прибудет
- постарались бы продержаться...  Думаю,  он выбрал дорогу по дну долины
из  тех же  соображений,  что и  я  -  просто потому,  что это удобнее и
безопаснее,  чем петлять и карабкаться по холмам.  Тем более с гружеными
повозками.
     Впереди было большое село,  но  я  предпочел объехать его стороной.
Черт его знает, что может прийти в голову местным, опьяненным добычей (и
кровью) и  располагающим сейчас целым арсеналом собранного на  поле  боя
оружия.  Пусть даже крестьяне не очень умеют с этим оружием обращаться -
впрочем,  и  среди них  могут найтись бывшие солдаты.  Я  даже пришпорил
Верного, дабы проехать это место побыстрее.
     Затем мы вновь выехали на дорогу, безлюдную до самого горизонта.
     - Кажется,  мы  никогда  не  избавимся  от  этой  трупной  вони,  -
пробурчала  у  меня  за  спиной  Эвьет.   -  Вся  одежда,  должно  быть,
пропиталась.  И  наша свинина -  если она тоже теперь так пахнет,  я  не
смогу ее есть!
     - Да  ничем  особенным  не  пахнет,   -   возразил  я.  -  Все  уже
выветрилось...  -  но в тот же миг и мой нос уловил пресловутый запах. Я
обнюхал рукав своей куртки и тут же понял, что она ни при чем.
     - Кажется, это там, - указал я рукой в сторону от дороги.
     Свернув туда,  мы увидели тела,  доселе скрытые высокой травой.  Их
было семь,  вытянувшихся вдоль дороги своеобразным серым пунктиром: пыль
густо покрывала их  черные штаны,  сапоги и  кожаные доспехи.  Очевидно,
убийцы слишком торопились,  чтобы раздевать своих жертв.  Оружие убитых,
впрочем,  кто-то все же подобрал - если только прежде они не бросили его
сами. Кажется, двое лежавших ближе всех все же пытались сопротивляться -
прочих же зарубили со спины,  когда они старались спастись бегством.  Ни
малейших шансов у  них не было:  все удары были нанесены сверху,  явно с
седла.
     - Значит,  мы  все же едем следом за грифонцами,  -  удовлетворенно
констатировала Эвелина.  -  А  здесь кавалерия Рануара настигла хвост их
пехоты.
     - Возможно,  -  ответил я, - но и грифонцы, придя в себя после боя,
могли  отправить  свои  кавалерийские отряды  охотиться за  бредущими по
долине йорлингистами.
     Однако уже  через пару  сотен ярдов мы  наткнулись на  новые трупы,
теперь уже тщательно обобранные, и это свидетельствовало в пользу версии
Эвьет:  очевидно,  здесь не  просто действовал летучий отряд,  убивавший
отставших,  но  следом  за  кавалеристами двигалась  пехота,  собиравшая
трофеи.  Дальше убитых попадалось все больше - в основном по обе стороны
дороги, но некоторые, растоптанные практически в кашу, остались прямо на
ней - а затем мы увидели повозки.
     Они стояли кучей слева от дороги,  и  у  меня даже мелькнула мысль,
нет ли  там засады,  поэтому подъехали мы  с  большой осторожностью.  Но
никаких признаков жизни,  кроме мух,  с  гудением кружившихся над  тушей
мертвой лошади,  там не оказалось. Всего повозок было шесть; пять других
упирались оглоблями в землю -  очевидно, победители выпрягли лошадей для
своих нужд,  предпочтя бросить фургоны здесь.  В  том,  что  это сделали
именно  победители,  а  не  сами  возничие,  мы  убедились,  как  только
подъехали ближе.
     Видимо,  именно в этом месте кавалерия Рануара - теперь уже едва ли
приходилось сомневаться,  что то  была именно она -  настигла грифонский
обоз.  Всего в  нем,  конечно,  было намного больше повозок,  но прочие,
очевидно,  угнали дальше уже в  качестве трофеев.  Вокруг валялось около
трех  десятков трупов,  по  большей части тоже уже  раздетых.  Несколько
человек пытались спрятаться под  повозками,  но  там их  добили копьями.
Одним  из  убитых  был  мальчик не  старше двенадцати лет.  Пришпиленный
сломанным кавалерийским копьем к  деревянному борту фургона,  он стоял в
луже  натекшей  крови,   уронив  голову;   казалось,   он  с  удивлением
рассматривает,  что это за  штука торчит из  его груди.  На  его все еще
аккуратный,  несмотря на кровь,  костюмчик с  кружевными манжетами и  на
щегольские  остроносые  сапожки  никто   не   позарился  -   солдат   не
интересовали детские размеры;  срЕзали только дорогие пуговицы. Мальчик,
несомненно,  был из  богатой и  скорее всего -  дворянской семьи.  Какая
нелегкая занесла его в армейский обоз? Сын кого-то из грифонских старших
офицеров?  Такие  обычно дожидаются отцов за  надежными стенами и  рвами
родовых  замков  -  по  крайней  мере,  в  подобном  возрасте.  Впрочем,
некоторые вояки  считают,  что  чем  раньше наследник начнет привыкать к
армейскому быту, тем лучше...
     Я  спешился,  желая осмотреть фургоны.  Едва ли,  конечно,  солдаты
могли пропустить там что-то ценное,  но проверить все равно не мешало; к
тому  же  внутри могло отыскаться окончательное подтверждение,  что  это
именно  грифонский  обоз.   Эвьет  тоже  спрыгнула  на  землю.   Я,   не
оборачиваясь,  предупредил  ее,  чтобы  смотрела  по  сторонам,  пока  я
инспектирую повозки.  Совсем не хотелось бы,  чтобы какие-нибудь шустрые
всадники застали нас врасплох.
     Я  подошел  к  повозке,  стоявшей передом  к  солнцу,  и  раздернул
брезентовые занавески.  В нос ударил тяжелый железистый дух застоявшейся
крови в  сочетании с  острым запахом каких-то  снадобий.  Первым,  что я
увидел,  оказались круглые  мокро-багровые  срезы  перерубленных шей.  В
фургоне лежали в  собственной крови  три  обезглавленных трупа;  головы,
впрочем,  валялись тут же.  На одной из голов была пропитавшаяся красным
повязка,  закрывавшая левый глаз и ухо.  У двух безголовых тел тоже были
перевязки:  у  одного -  плечо и грудь,  у другого -  бедро и лишившаяся
кисти культя правой руки.
     Раненые.  Кого-то из них с поля боя все-таки вывезли.  Немногих,  и
скорее всего -  из  числа офицеров.  Но  вражеские мечи все же закончили
недоделанную работу несколькими часами позже.
     Разумеется,  аналогичное зрелище ждало меня  и  в  других повозках.
Неудивительно,   что  их  бросили  здесь.  Трупы,  конечно,  можно  было
выбросить,  или вытащить еще живых и казнить их уже снаружи - но фургоны
все   равно   уже   были   перепачканы  кровью  раненых  и   пропитались
соответствующим запахом.  Я  все же,  стараясь не испачкаться,  осмотрел
фургоны на предмет наличия медикаментов,  хирургических инструментов или
хотя бы просто фляг с водой -  но,  если что-то такое в них и было,  это
уже забрали до меня. Теперь в повозках лежали только трупы.
     - Что там?  -  спросила Эвьет, подходя ко мне, когда я выбирался из
пятого фургона.
     - Не смотри, - посоветовал я, - малоприятное зрелище.
     - Ну,  после всего, что мы уже видели... - она отдернула занавеску.
В  первый миг на  ее  лице и  впрямь мелькнула брезгливая гримаска -  не
столько, вероятно, из-за открывшейся картины (и впрямь едва ли способной
шокировать на фоне того,  что мы видели пару часов назад), сколько из-за
застоявшегося в нагретом солнцем фургоне запаха.  Но уже в следующий миг
баронесса расплылась в  торжествующей улыбке.  Ухватив  за  волосы,  она
вытащила наружу смуглую курчавую голову с хищным носом и полными - такие
часто называют чувственными - губами.
     - Грегор Марбель,  -  с  удовольствием протянула она,  рассматривая
мертвое лицо то с одной,  то с другой стороны.  - Какая встреча. Ну что,
гад?  Получил свое?  Получил, тварь. Было бы обидно, если бы тебе просто
снесли голову в бою,  правда? Не-ет, сначала ты мучился от раны, трясясь
в  душном фургоне,  потом дрожал от  страха,  когда услышал,  что фургон
нагоняют наши,  потом,  небось,  молил о пощаде...  Молил,  мразь? Своим
визгливым голосочком?  Представляю, как они хохотали, слушая твое жалкое
блеяние.  А потом тебя прикончили,  как барана на бойне.  Дольф говорит,
что отрубленная голова может жить еще десять минут.  Надеюсь,  ты  успел
насладиться ощущениями.
     Девочка плюнула в  глаза головы,  бросила ее на землю и  с  размаху
наподдала ногой.  Жуткий  мяч  описал параболу над  травой,  запрыгал по
земле,  выкатился на середину дороги и остановился. Эвьет демонстративно
вытерла о траву сапожок.
     - Поздравляю, - сказал я без тени иронии.
     - Спасибо, - так же серьезно ответила баронесса. - Пусть это не моя
заслуга, но все равно - одна из лучших новостей за последние три года.
     - Может быть,  и Маркус валяется теперь где-то там, в общей куче, -
я махнул рукой на юг.
     - Без  четких  примет мы  этого  никогда не  узнаем,  -  сокрушенно
признала Эвелина.  -  Но  ты  прав,  шансы велики.  Как-никак,  грифонцы
потеряли там бОльшую часть своей армии.
     В  шестом фургоне,  том самом,  к  которому был пригвожден ребенок,
тоже не нашлось ничего интересного.  Очевидно, в нем ехал этот мальчик и
тот или те,  кого он  сопровождал,  однако все их вещи,  кроме вспоротых
(очевидно, в поисках ценностей) подушек и матрасов, забрали мародеры.
     Мы поехали дальше, минуя очередных мертвецов на обочинах - а вскоре
добрались до места настоящей бойни.
     Если  южнее  этого  места  кавалеристы настигали измученных солдат,
бредущих поодиночке и  небольшими группами,  то  здесь они обрушились на
большую пехотную колонну, двигавшуюся в походном строю. Я даже не думал,
что до этого момента у Карла еще сохранялось столько пехотинцев. Их было
здесь,  наверное,  тысяч семь или  восемь;  большинство погибли прямо на
дороге  или  около  нее.   Некоторые  пытались  организовать  правильную
оборону,   выстроив  каре  с   упертыми  в  землю  пиками  -   но  таких
здравомыслящих оказалось слишком мало,  вероятно,  потому,  что и здесь,
как  я  вскоре  убедился,  средний  возраст  воинов  был  заметно меньше
двадцати (хотя,  наверное,  сказалась и усталость).  В результате они не
успели замкнуть оборонительный строй, и их обошли и порубили с флангов и
с тыла. Многие бросились врассыпную, но мало кому удалось убежать далеко
- кого не настигли сами конники,  достали их стрелы.  Что было,  однако,
странно - мертвецы лежали в одежде, доспехах и при оружии. Единственными
трофеями победителей,  очевидно,  стали флаги - их нигде не было. Отчего
же не обобрали этих,  если обобрали всех предыдущих? Я спрыгнул на землю
и осмотрел несколько ближайших тел.  Сражение,  а точнее,  избиение явно
состоялось совсем недавно,  каких-нибудь два часа назад. Недалеко же они
ушли почти за целый день! Впрочем, оно и понятно, учитывая их физическое
состояние -  вторые сутки без сна, и какие сутки! Наверное, для краткого
отдыха они все же останавливались,  но даже не нашли в себе сил - скорее
моральных, чем физических - собраться всем вместе, дождавшись отстающих,
и держать единый темп, а не растягиваться по долине на несколько миль.
     И все же было в этих телах нечто неправильное. Ну то есть, конечно,
когда  посреди дороги  валяются восемь  тысяч  изрубленных и  истыканных
стрелами трупов, это вообще сложно назвать правильным положением дел, но
речь не  об  этом.  Конники рубили пеших,  набрасываясь на них с  разных
сторон -  кто-то получил удар спереди,  кто-то сзади,  кто-то сбоку, тут
ничего нельзя было  сказать определенно.  Но  вот  разбегаться пехотинцы
должны были веером от опасности.  То есть,  если их настигли сзади, веер
должен был быть развернут вперед. А не назад, как было на самом деле.
     Среди валявшихся вокруг мертвецов стоял одинокий фургон без лошади.
Его возница лежал на передке; запрокинутая голова свешивалась со скамьи,
задрав кудлатую бороду к  небу,  а  из кадыка торчала стрела.  Его облик
показался мне знакомым; я подошел ближе. Эвьет подъехала следом.
     - Узнаешь? - кивнул я, приподнимая голову покойника за волосы.
     - Да,  - мрачно ответила Эвелина. - Ты говорил с ним три дня назад.
Это рануарцы.
     Я  заглянул в фургон.  Кандальный груз был на месте.  Пленные здесь
никому не требовались.
     - Ты  точно уверена,  что  там  был  Марбель?  -  спросил я,  снова
выбираясь из фургона.
     - Да,  - подтвердила Эвьет без тени сомнения. - Те были грифонцами.
А эти...
     - Марбель за  это время мог сменить место службы,  -  заметил я.  -
Вспомни Левирта.
     - Нет, это абсолютно точно были грифонцы, - повторила Эвелина. Меня
удивила  эта  безапелляционность.  Я  знал,  что  она  не  из  тех,  кто
настаивает на  своем  из  пустого  каприза  или  не  допускает  мысли  о
возможности собственной неправоты.  Впрочем, все действительно выглядело
логичным.  Конница  Рануара  настигла отступающих на  север  беззащитных
грифонских пехотинцев и  радостно устремилась за легкой добычей,  бросив
позади собственную пехоту.  Пехота,  в свою очередь,  аккуратно собирала
трофеи,  оставляемые ей  кавалеристами,  и  не  чаяла при таком раскладе
вообще  увидеть  живого  солдата  противника.  А  затем  коннице  Карла,
благополучно сохраненной во  время  ночного  побоища,  удалось  провести
стремительную  и   успешную   контратаку.   Рануарцы  даже   не   успели
перестроиться из походного порядка.  Возможно,  поначалу они решили, что
им навстречу скачут возвращающиеся свои...
     Выходит,  и в войске Рануара большинство составляли мальчишки.  Три
дня назад я этого не заметил -  шлемы и дорожная пыль мешали как следует
разглядеть лица,  а  у  меня  и  в  мыслях не  было рассматривать солдат
внимательно.  Но  теперь я  видел это  вполне отчетливо.  Смерть придала
лицам какое-то подчеркнуто детское выражение...  не столько даже страха,
сколько удивления и обиды...
     Однако, что же случилось с конницей Рануара? Хотя общая численность
его  армии уступала начальной численности армии Карла раза в  четыре,  в
кавалерии,  даже если предположить, что ночью грифонские всадники совсем
не  понесли потерь (а  это явно было не  так),  соотношение,  по нашим с
Эвьет оценкам,  было  уже  далеко не  столь разительным -  а  возможно и
практически равным.  Победить в конном бою лангедаргцы,  конечно, могли,
но  дорогой ценой.  Хватило бы  у  них после этого сил еще и  на разгром
пехоты? Все-таки восемь тысяч войска - это восемь тысяч войска, каким бы
оно ни было. И возможно ли было уничтожить графскую конницу столь быстро
и столь полно,  что пехота не успела бы дойти до места боя и понять, что
происходит,  и  не  осталось  бы  ни  единого  всадника,  способного  ее
предупредить?
     За  неимением в  пределах видимости живых  свидетелей,  узнать это,
очевидно,  можно было лишь одним способом - ехать дальше и смотреть, что
там произошло.  И, хотя встреча с грифонцами не входила в мои планы, мне
самому стало любопытно,  куда  делась кавалерия Рануара -  подобно тому,
как бывало интересно при анатомировании установить причину смерти внешне
выглядевшего здоровым человека.  Ладно, подумал я, засаду здесь устроить
вроде бы негде (что увеличивало странность случившегося),  а на открытой
местности  мы  легко  сможем  избежать  нежелательных  встреч.  Их  кони
измотаны, а Верный в хорошей форме.
     Мы  проехали на  север еще  около пяти  миль;  да,  конница Рануара
действительно далеко оторвалась от  своей  пехоты.  Что  было,  впрочем,
виной  не   только  кавалеристов:   когда  обираешь  до   нитки  каждого
попавшегося на  пути  мертвеца,  идти  быстро не  получится,  даже  если
конники и будут сдерживать свой темп. А обирать графским пехотинцам было
кого...  Трупы грифонцев,  теперь уже не тронутые мародерами, продолжали
попадаться нам  и  на  протяжении всех  этих  пяти  миль.  Меня удивляла
скотская покорность,  с  которой лангедаргцы продолжали брести  или,  на
худой  конец,  бежать вперед,  не  имея  ни  малейших шансов укрыться от
настигавшей их смерти,  вместо того,  чтобы разбегаться из долины прочь,
благо ни  слева,  ни  справа никакие крутые склоны ее  не  ограждали,  а
преодолеть пологий подъем не составляло труда.  Конечно,  когда всадники
уже за спиной,  бегство в любом направлении будет коротким и бесполезным
- но   неужели  нельзя  было  озаботиться  происходящим  позади  раньше?
Скачущих кавалеристов видно с приличного расстояния...
     Но вот, наконец, мы добрались до места, где этой скачке был положен
предел.  Долина здесь заканчивалась,  сужаясь и переходя в пологий склон
прямо по  курсу -  легко,  впрочем,  преодолимый и  для  пехоты,  и  для
кавалерии;  дорога взбиралась наверх и  скрывалась за  гребнем.  И  если
внизу,  у  подножия этого  склона,  валялось множество лошадиных трупов,
причиной тому была,  конечно,  не  непроходимость рельефа.  Вообще такое
обилие мертвых животных удивляло:  боевой конь - ценный трофей, и обычно
в сражении их стараются беречь,  направляя оружие главным образом против
всадников... Но, естественно, человеческих останков там было еще больше,
нежели лошадиных.  Оставшихся без хозяев коней победители,  как водится,
забрали себе.  Впрочем,  не всех -  некоторых они,  очевидно,  не смогли
поймать,  или  не  пожелали  тратить  на  чересчур  строптивых  животных
драгоценное время. Я разглядел минимум трех - один бродил наверху и двое
внизу.
     Мы  подъехали ближе.  Теперь было отчетливо видно,  что здесь нашли
свой конец и легкая,  и тяжелая кавалерия Рануара,  как видно, достигшие
этого места совместно.  Многие мертвецы были раздеты,  но  с  иных сняли
лишь доспехи и оружие, а некоторые и вовсе лежали нетронутые; как видно,
мародерам не хватило времени (и рук,  ибо пехоты у  Лангедарга,  судя по
всему,  почти не осталось),  пока конница Карла совершала свой бросок на
юг  и  обратно  -   даже  учитывая,  что  обратно  победителям  пришлось
возвращаться медленней,  ибо они гнали повозки обоза,  отбитого своего и
рануарского.   Задерживаться  же   в   этом  месте  на  ночь  грифонский
командующий явно не хотел.
     Почти все графские лошади были убиты стрелами,  обычными длинными и
короткими утяжеленными арбалетными;  та  же  участь  постигла  и  многих
всадников,  хотя были погибшие от мечей, копий, кавалерийских топоров и,
наконец,  просто  разбившиеся  при  падении  и  затоптанные.  Похоже,  в
какой-то  момент  здесь  образовался жуткий хаос,  когда  лошади и  люди
валились под  копыта скакавших сзади,  заставляя тех тоже падать,  ломая
конечности,  хребты  и  черепа себе  и  тем,  на  кого  они  налетали...
Некоторые лошади с  переломанными костями были еще живы и жалобно ржали,
приподнимая головы и  глядя на  нас  страдающими,  полными слез глазами.
Помочь им по-настоящему,  конечно,  было нельзя - только добить, но и на
это  у  нас  не  было  времени:   близился  закат,   и  необходимо  было
разобраться,  что  здесь  произошло и  можно  ли  где-нибудь  поблизости
заночевать без большого риска.
     При этом я  не  упускал из  вида коней,  счастливо избежавших общей
участи;  захватить любого из них было весьма соблазнительно. Вот только,
коль скоро они не  дались грифонцам,  едва ли  дадутся и  нам.  Все же в
какой-то   момент  мы  оказались  довольно  близко  от  одного  из  них,
великолепного лоснящегося жеребца  редкого  оттенка  соловой масти  -  в
лучах  вечернего солнца он  казался отлитым из  золота.  Еще  недавно он
принадлежал кому-то из рыцарей:  переднюю часть головы, от ушей до носа,
защищал лошадиный шлем, на груди сверкал пластинчатый нагрудник.
     - Как тебе этот красавец? - осведомился я у Эвьет.
     - Хороший конь,  - ответила девочка, но в ее голосе мне послышалась
некая неуверенность, словно признание достоинств чужого скакуна казалось
ей предательством по отношению к Верному.
     - Я понимаю,  что тебе нравится Верный,  -  усмехнулся я,  - но ему
будет куда приятней везти одного всадника, а не двоих.
     - Его еще поймать надо,  -  сумрачно пробурчала Эвелина. Ее радость
по поводу смерти Марбеля окончательно поблекла под бременем более свежей
новости о  полном разгроме южной армии йорлингистов.  Может,  в какой-то
миг она и подумала "так Рануару и надо!",  но случившееся означало,  что
Карл одержал победу и  сохранил боеспособность,  а  что осталось от  сил
Ришарда, было вообще непонятно.
     - Жаль, подманить нечем - у нас полно мяса, но ни крошки хлеба... -
рассуждал вслух я.  - Э-эй, стой на месте... знать бы, как тебя зовут...
стой,  не убегай,  мы не причиним тебе зла,  -  я  медленно и  осторожно
подъезжал к чужому коню,  -  а своему хозяину ты больше не нужен... стой
спокойно... вот так, вот так, хоро... а-а, ч-черт!
     Конь  сорвался с  места  и  поскакал к  холмам  на  востоке,  легко
перемахивая через трупы сородичей.  Я  бросил было Верного в погоню,  но
тут же одумался и  позволил ему остановиться.  Золотой явно был отличным
скакуном;  Верный, вероятно, мог бы потягаться с ним в скорости, но не с
двойным грузом на спине (учитывая наши съестные припасы,  вес был именно
двойным,  а не полуторным,  как раньше).  Да и к тому же, если бы даже я
догнал коня,  мчащегося галопом -  что дальше?  Перепрыгивать на  полном
скаку из седла в седло? Я не цирковой трюкач.
     Проскакав пару сотен ярдов,  золотой,  однако, тоже остановился - и
даже обернулся в нашу сторону,  словно издеваясь.  Повторяется история с
конем,  за  которым мы  тщетно гонялись по пути из Лемьежа?  Мы не можем
себе позволить охотиться за ним до темноты, не зная, что делается вокруг
и  какие остатки недобитых войск прячутся в  тех же холмах.  Но все же я
решил  предпринять  еще  несколько  попыток  -  Эвьет  давно  был  нужен
собственный конь,  и если для обычной девочки ее возраста требовалась бы
небольшая смирная  лошадка,  то  для  Эвелины рыцарский скакун  подходил
прекрасным образом.
     Я  снова  поехал  к  словно  поджидавшему  нас  золотому,  стараясь
демонстрировать всем своим видом спокойствие и доброжелательность.
     - Попробуй ты его подманить,  - предложил я Эвелине. - Верный сразу
проникся к тебе симпатией, может, и с этим получится.
     Эвьет  принялась  уговаривать  коня   успокаивающими  и   ласковыми
словами,  но,  стоило нам сблизиться с ним до нескольких ярдов,  как все
повторилось.  Теперь  уже  золотой  остановился между  холмами  и  вновь
обернулся в нашу сторону.
     - Такое впечатление, что он нас куда-то зовет, - заметила девочка.
     - Куда он  может нас  звать...  -  пробормотал я,  а  в  голову уже
полезли мысли о  коне,  заманивающем нас  в  ловушку.  В  первый миг это
показалось мне полным бредом - но ведь даже птицы способны притворяться,
чтобы  увести  врагов  от  гнезда.   Почему  не  допустить,  что  кто-то
выдрессировал коня,  выглядящего  такой  соблазнительной приманкой...  в
этих  холмах,  в  отличие от  открытой местности,  вполне можно устроить
засаду...
     Тем не менее, я поехал к нему снова - и опять чужой жеребец ускакал
от нас еще дальше в холмы.  Теперь он оказался в тени,  став из золотого
просто  песочно-желтым  и  почти  слившись  с  песчаным  склоном,  возле
которого остановился.  При  желании он  мог бы  скрыться за  холмом,  но
предпочел встать так, чтобы мы его видели.
     - Не нравится мне это, - покачал головой я.
     - Ты что, лошади испугался? - удивилась Эвьет.
     - Не лошади, а ее хозяев, которые могут нас там поджидать.
     - Зачем?  Чтобы ограбить?  Вон в долине сколько мертвецов валяется,
некоторые все еще в  полном вооружении.  Уж проще с  них начать,  а не с
живыми связываться, тем более - таким конем рисковать...
     - Логично,  -  согласился я,  но тут же добавил:  -  Впрочем, когда
имеешь дело с  людьми,  логика ничего не значит...  Ладно,  поехали,  но
держи арбалет наготове, - я тоже сунул руку под куртку.
     На  этот раз  конь подпустил нас  совсем близко,  но,  когда я  уже
думал,  что сумею ухватить его за поводья,  все-таки сорвался с  места и
ускакал за холм -  хотя, как мне показалось, уже без прежней прыти. Едва
затих глухой стук копыт по земле,  я прислушался.  Все было тихо -  что,
впрочем, ничего не гарантировало. Я переглянулся с Эвелиной, убедившись,
что  она  приняла мои  слова насчет оружия всерьез,  и  осторожно тронул
Верного вперед.
     Мы  объехали холм,  оказавшись у  его восточного склона.  По  этому
склону  тянулась  глубокая  промоина,  расширявшаяся  у  подножия.  Конь
поджидал нас там.  На  сей раз он  не попытался ускакать,  даже когда мы
подъехали вплотную,  и мы поняли,  почему.  В устье промоины, в глубокой
тени,  лежал на  спине рыцарь в  полном латном доспехе,  а  из его груди
ближе к шее торчал окровавленный обломок кавалерийского копья.  Оружия и
щита с гербом при нем,  разумеется,  не было - все это он выронил, когда
получил смертельный удар, но верный конь вынес его из битвы, избавив, по
крайней мере, от поругания мародерами.
     - Извини,   приятель,  -  обратился  я  к  золотому,  спешиваясь  и
наконец-то беря его под уздцы,  -  сожалею о  твоей потере,  но мы -  не
похоронная команда.  Пусть  тебе  послужит  утешением,  что  твой  новый
всадник будет гораздо легче.  Эвьет, забирайся, - я кивнул ей на седло и
придержал стремя.
     - Постой,  Дольф,  -  Эвелина,  уже  закинувшая арбалет  за  спину,
спрыгнула на землю,  но направилась не к своему новому коню, а к рыцарю.
- Ты не узнаешь этот шлем?
     - Шлем как шлем, - пожал плечами я, но тут же заметил украшение, на
которое она указывала -  небольшой сжатый металлический кулак на вершине
шлема. Впрочем, никаких воспоминаний он у меня не вызвал - я попросту не
присматривался к  доспехам рыцарей,  которых мы встречали в прошлые дни,
будь  то  йорлингисты или  грифонцы.  Но  Эвьет  уже  стаскивала шлем  с
убитого,    открывая   достаточно   немолодое,    хотя   и    черноусое,
мертвенно-белое лицо  с  синюшными губами,  покрытое пятнами налипшей на
смертную  испарину пыли,  словно  черновым рисунком будущего разложения.
Глубоко посаженные глаза были закрыты.
     Я  видел это лицо лишь однажды при очень плохом освещении и  все же
узнал его - возможно, потому, что света и сейчас было не слишком много.
     - Это же граф Рануар!
     - Именно,   -   кивнула  Эвьет  и   добавила  скорее  горько,   чем
саркастично:  -  Ну что,  милорд,  убедились теперь,  что меня надо было
выслушать?
     Я сильно сомневался,  что, выслушай он ее и даже согласись помогать
в  операции по  убийству Карла,  это что-то  изменило бы  в  сегодняшних
событиях.  Несмотря на то,  что теоретически,  имея в своем распоряжении
коня, Эвьет еще успела бы догнать Карла на марше до его встречи с армией
Ришарда,  времени на  подготовку диверсии,  и  тем более -  безупречной,
просто не было.  Но,  не успел я высказать это соображение,  как из носа
графа донесся слабый стон.
     - Он  жив!  -  воскликнула Эвьет и  тут же  сделала шаг в  сторону,
уступая место профессионалу.
     - Слышу,  -  я  поспешно опустился на одно колено рядом с  раненым.
"Словно я хочу принести ему вассальную присягу!" -  мелькнула совершенно
дурацкая мысль.  Я  пощупал пульс на холодной липкой шее,  оттянул веки,
заглянул в  расширенные неподвижные зрачки,  наклонился ухом к его лицу,
пытаясь расслышать еле уловимое дыхание.  -  Жив,  но плох. Как минимум,
обширная кровопотеря...
     - Но у него есть шанс?
     Я  понимал  озабоченность  Эвьет.  Теплых  чувств  к  Рануару  она,
конечно,  не испытывала. Но, если мы спасем графу жизнь, в следующий раз
он будет разговаривать с нами уже совсем не так, как в предыдущий.
     - По крайней мере,  легкое,  похоже,  не задето, это уже хорошо. Но
помощь нужна немедленно.  Тащи сюда мою сумку и готовь корпию.  Черт, не
видно тут ни шиша, его бы на свет вытащить...
     - Так давай! Вдвоем-то дотащим, хоть и в доспехах.
     - Пока не стОит,  наконечник может обломиться в ране или выпасть...
- я скептически осмотрел доспех,  затем снял свой пояс.  -  Значит, так.
Как видишь,  это цельные латы, здесь нет отдельного съемного нагрудника.
Мы  не  можем помочь ему,  пока не  снимем весь панцирь через голову,  а
снять панцирь мы не можем,  не выдернув копье.  А как только мы выдернем
копье,  он  истечет кровью,  которой у  него и  так осталось не  слишком
много. У него почти наверняка задета подключичная артерия.
     - Значит, что? - растерялась Эвьет.
     - Значит,   действовать  надо  очень  быстро.   Когда  мы  выдернем
наконечник,  у  нас  будут  считанные мгновения,  чтобы  снять панцирь и
остановить кровь.  Сначала снимаем перчатки, наручи и оплечья. Тут можно
сильно не спешить. Знаешь, как обращаться с этим хозяйством?
     - Отец показывал,  -  кивнула баронесса.  - Хотя у него доспех был,
конечно, не такой роскошный, как этот...
     Вдвоем мы быстро освободили от всего железа руки графа.  Я  еще раз
примерился, где лежит мой пояс, где - перевязочные материалы, убеждаясь,
что все необходимое в  нужный момент окажется под рукой,  и вытянул руки
графа вверх относительно туловища, чтобы не мешали стаскивать панцирь.
     - Теперь  -  самый  ответственный момент,  -  продолжал я.  -  Бери
панцирь за  плечи,  вот здесь,  хватайся за края отверстий для рук.  Как
только я выдерну копье - но не раньше, чтобы его не сломать и не согнуть
- тащи панцирь на себя,  а я потащу его за ноги,  чтоб быстрее.  Панцирь
надо снять полностью -  не только с туловища,  но и с рук.  Потом быстро
переворачиваем его на живот.  Через правый бок, - уточнил я во избежание
путаницы. - Готова?
     - Да.
     Я крепко взялся за обломок древка. Похоже, самое обычное копье, без
всяких фокусов с обратными насечками. Хорошо. Я резко дернул.
     - Тяни! - крикнул я, отбрасывая окровавленный наконечник.
     В считанные мгновения мы избавили графа от панциря.  Кровь, конечно
же,  полилась,  но не так сильно,  как могла бы - предыдущая кровопотеря
понизила давление.  Еще одно быстрое слаженное движение -  и  безвольное
тело перевернуто животом на  песок.  Я  заломил руки Рануара за  спину и
принялся крепко скручивать ремнем его локти.
     - Что ты делаешь? - удивилась Эвьет.
     - Это   лучший  способ  остановить  кровотечение  из   подключичной
артерии. При такой позе она пережимается и...
     - Дольф! Сзади!
     Я потратил лишнее мгновение, закрепляя ремень - чертова привычка уж
если делать, то добросовестно! - и лишь затем обернулся.
     Из-за соседнего холма к нам скакали трое всадников.  Солдаты легкой
кавалерии.  В  первый миг я не понял,  к какой из армий они принадлежат,
затем разглядел рисунок на круглом щите переднего - красная рука с мечом
на черном фоне.  Это был не личный герб,  а эмблема, которую я уже видел
на щитах одного из полков конницы Рануара (судя по цветам,  это,  скорее
всего,  был  его  личный полк,  в  отличие от  других частей его сводной
армии).  Тут же я  осознал,  как выгляжу с  их точки зрения.  Обозленные
поражением  солдаты  едут  и   видят,   как   некто  связывает  руки  их
бесчувственному  командующему,  а  рядом  валяется  некое  окровавленное
железо. Возможно, конечно, после перенесенного разгрома у них самих куча
претензий  к  Рануару,  но  исполнить  патриотический  долг  им  это  не
помешает, особенно если они рассчитывают на награду за спасение графа. И
выхода  у  меня  только  два  -  либо  пытаться  быстро  объяснить  этим
невежественным людям,  что я делаю на самом деле, либо достать огнебой и
стрелять.
     Я не видел у них луков и решил,  что несколько мгновений на попытку
мирного решения у меня еще есть - тем более что помощь в транспортировке
раненого мне бы весьма и весьма пригодилась.  Я ведь даже не знал,  куда
его везти.
     - Эй,  спокойно!  -  крикнул я. - Это не то, что вы думаете! (черт,
эта фраза никогда не срабатывает) Я лекарь, и...
     В тот же миг я заметил, что второй из всадников что-то раскручивает
над головой.  Да это же праща!  Вот уж не думал, что в наше время кто-то
пользуется таким оружием.  Оно же совершенно бесполезно против доспехов!
Хотя лошадиные доспехи все же редкость,  и если попасть коню в голову на
встречном скаку  -  да  и  человеку  в  открытом шлеме...  И  боеприпасы
всегда...
     Додумать "под рукой" я уже не успел.

     Голова  болела,  и  некоторое  время  это  оставалось  единственной
реальностью,  данной мне  в  ощущениях.  Мне  больно,  следовательно,  я
существую...   За  неимением  других  каналов  информации,   я  принялся
исследовать данный и  быстро установил,  что вселенная боли неоднородна.
Помимо   фоновой  боли,   заполнявшей  голову  более-менее   равномерно,
существовала еще локальная саднящая аномалия где-то в верхней части лба.
Левее не  так  давно зажившей ссадины,  подсказала пока еще  не  слишком
услужливая память.  Кажется,  в  последнее время развелось слишком много
покушающихся на  самую главную и  лучшую часть моего тела...  Эта мысль,
однако,  напомнила мне,  что,  помимо главной и лучшей, у меня имеются и
другие.   В   частности,   область  ноющей  боли   уже   третьего  типа,
локализованная несколько ниже  головы,  была  идентифицирована мною  как
плечи.  Продолжая  исследовать  все  более  отдаленные  уголки  мира,  я
обнаружил две зоны боли четвертого типа,  давяще-вгрызающейся, каковыми,
по  всей видимости,  были локти и  запястья.  И  уже  с  самой периферии
вселенной  доходил  аналогичный сигнал  от  лодыжек.  Причем,  сделал  я
очередное открытие,  пространство между всеми этими источниками не  было
пустым - его заполняло слабое, но вполне различимое ощущение дискомфорта
от  лежания на  чем-то твердом.  В  этот момент я  почувствовал,  что из
пассивного  наблюдателя превращаюсь в  активного,  способного влиять  на
объект наблюдения -  в  свое время мы беседовали на эту тему с учителем,
обсуждая проблему чистоты  эксперимента.  Мои  руки  сделали машинальное
движение,  пытаясь избавиться разом от трех источников боли,  но увы - с
плечами все осталось по-прежнему,  а  ощущения в локтях и запястьях даже
усилились.  Я окончательно вспомнил,  в каком мире нахожусь,  и осознал,
что лежу на боку на твердой,  как камень, сухой земле, мои руки скручены
за  спиной,  и  с  ногами дело  обстоит немногим лучше.  А  стало  быть,
дергаться и  вообще показывать,  что я  пришел в себя -  глупо,  а самое
умное - это осторожно приоткрыть глаза и осмотреться.
     Я  слегка раздвинул веки.  Левый глаз так и  не открылся -  ресницы
были словно чем-то склеены.  Правым я увидел темноту, подсвеченную сбоку
колеблющимся светом костра.  Сам  костер остался вне  поля моего зрения.
Больше  я   ничего  рассмотреть  не   успел,   поскольку  услышал  шаги,
направляющиеся в  мою сторону,  и  поспешно закрыл глаз,  стараясь вновь
придать своему лицу бессмысленное выражение.  Почти в  тот  же  миг меня
пнули сапогом по ребрам -  без особого, впрочем, энтузиазма. Боль пятого
типа, импульсная, быстро затухающая - автоматически констатировал я.
     - Ну,  чего там?  -  окликнул грубый голос с той стороны, где горел
костер. - Очухался?
     - Да  не,  -  ответил тот,  что стоял надо мной.  -  Валяется,  как
дохлый. Ты уверен, что его не прибил?
     - Да  говорю тебе,  живехонек он.  Моему дядьке в  кабаке черепушку
наскрозь проломили, и то жив остался, дурной только совсем стал... А тут
- ерунда, царапина. Оклемается. Флягу вон возьми, да полей на него...
     - Совсем сдурел -  воду на него тратить? - возмутился пинавший. - Я
лучше головешку из костра возьму, да в рожу ему потыкаю!
     - И то дело, - одобрил камнеметатель.
     Я  поспешно  застонал  и  приподнял голову,  открывая  единственный
работоспособный глаз.
     - О,  очухался,  -  довольно констатировал стоявший рядом. В первый
момент я видел лишь его сапоги,  но затем он нагнулся и, ухватив меня за
ворот  рубахи,  рывком  придал  мне  сидячее  положение,  сопроводив это
фразой:  "Хватит разлеживаться!" Одновременно я понял, что куртки на мне
нет. Сапог, кстати, тоже. Хорошо хоть штаны и рубаху пока оставили...
     Теперь я  увидел и  костер,  и  двоих солдат,  сидевших возле него.
Стало  быть,  их  было  действительно только  трое,  четырех стволов мне
хватило бы  с  запасом...  Эти,  кстати,  были вполне взрослые -  оно  и
понятно, кавалерия, не пехота. Огонь был разожжен в узкой кривой ложбине
между  двумя  почти  сомкнувшимися холмами -  как  видно,  место выбрали
специально,  чтобы пламя не было заметно издали. За спинами солдат видны
были слабо освещенные силуэты лошадей.  Я пересчитал их. Четыре, включая
Верного.  Он, кажется, тоже был связан, точнее, стреножен. Уже не таясь,
я поспешно, пока не помешали, покрутил головой влево и вправо, насколько
позволяла шея. Мне, наконец, удалось проморгаться левым глазом - похоже,
ресницы  слиплись от  крови,  которая натекла из  раны  на  лбу.  Чертов
камень, очевидно, попался с острым краем.
     Эвьет нигде не было. И Рануара тоже.
     - Грифонцев ищешь?  -  стоявший  уселся  на  корточки передо  мной,
довольно улыбаясь гнилозубым щербатым ртом.  Сейчас из этого рта, помимо
прочих запахов,  несло еще и  копченым мясом.  И  я  догадывался,  каким
именно.  Ну да,  точно -  вон корзины стоят.  А вон и мои сумки...  - Не
надейся,  они  все  давно слиняли.  Даже и  орать будешь,  никто тебе не
поможет.
     - Я  не  грифонец,   -   ответил  я,   отчаянно  надеясь,  что  эта
малограмотная публика не знает,  чей герб выгравирован на моем мече. - Я
пытался помочь... Где граф?
     - Умер, - ответил солдат, разом помрачнев.
     - Вы, небось, сразу же развязали ему локти?
     - Да уж знамо дело!  -  сидевший передо мной был просто воплощенный
сарказм.
     - Ид-диоты!  -  с  чувством  произнес  я,  нимало  не  заботясь его
реакцией.  А  заботиться  стоило,  ибо  он  тут  же  замахнулся кулаком,
собираясь,  очевидно, на свой манер поучить меня вежливости. - Да погоди
ты  драться!  -  раздраженно мотнул  головой  я,  словно  отмахиваясь от
докучливой мухи,  и подобная реакция настолько его удивила,  что кулак и
впрямь замер в воздухе.  - Дослушай сначала! Я же пытался вам объяснить!
Если бы  вы  тогда меня дослушали,  купались бы в  золоте все трое...  Я
лекарь, я хотел спасти графа, остановить кровотечение...
     - Лекарь, говоришь? - осклабился вояка. - А локти ему, выходит, для
здоровья скручивал?
     - В данном случае именно так,  - терпеливо втолковывал я. - Это был
единственный способ его спасти.
     - Ну  тогда ты  нам спасибо сказать должен!  -  хохотнул солдат.  -
Мы-то тебе локти не хуже связали! Будешь здоровенький до самой виселицы!
     - Среди вас  хоть один знает,  что  такое "артерия"?  -  безнадежно
вздохнул я.
     - Ты  нам зубы-то не заговаривай,  -  злобно откликнулся пращник (я
узнал его по  голосу).  -  Слова он  будет всякие непонятные говорить на
ночь глядя... Ты не колдун ли часом?
     Только этого мне не хватало!
     - А  очень может быть,  -  тут  же  отозвался до  сих пор молчавший
третий;  он  как раз в  это время придвинул к  себе одну из моих сумок и
принялся рыться в ней. - Склянки тут у него с зельем каким-то...
     - Я уже сказал, кто я! Это не зелья, а лекарства!
     - Вот отвезем тебя,  куда надо,  там разберутся,  - зловеще посулил
третий, не прекращая, впрочем, своего занятия. Очевидно, упустив награду
за  спасение Рануара,  они вознамерились получить хоть что-то  за поимку
того, кто, по их мнению, пытался его пленить. Ну что ж, в моем положении
это  была  хорошая новость:  по  крайней мере,  меня не  прикончат прямо
здесь.
     Хотя,  если меня все же доставят "куда надо", я, вероятно, пожалею,
что не умер быстро.
     - Девчонка где?  -  спросил я  как  можно  более равнодушным тоном,
воспользовавшись паузой.
     - А  мы ее зажарили и  съели,  -  вновь осклабился ближайший ко мне
солдат;  он,  похоже,  считал себя  большим остроумцем.  Устав сидеть на
корточках, он плюхнулся кожаной задницей на землю.
     - Съели вы, положим, свинину из моих корзин, - холодно ответил я. -
Точнее, то, что вам показалось свининой. А что это за мясо на самом деле
и  что с  вами будет уже...  -  я посмотрел на звезды,  словно определяя
время, - через три часа - об этом вы, конечно, даже не задумались.
     Пращник испугано рыгнул.  Пожалуй,  сейчас блеванет,  подумал я.  И
даже  в  свете  костра,  падавшем сбоку,  было  заметно,  как  побледнел
остряк-самоучка.
     - Ээ,  -  выдавил он из себя,  - лекарь или кто ты там... ты так не
шути,  понял? Потому что, ежели ты не шутишь - мы ж тебя за эти три часа
на куски порежем и самого эти куски жрать заставим...
     - Ладно,  - произнес я, выдержав паузу и насладившись их страхом, -
я  лишь показал,  что не  только ты  тут шутить умеешь.  Это просто мясо
дикого кабана.  А теперь давай так:  я не шучу с вами, а вы со мной. Так
где девчонка?
     - Ускакала,  -  нехотя признал остряк. Я надеялся на такой ответ, и
все же  испытал немалое облегчение -  не слишком логичное,  учитывая мое
собственное положение.
     - И не догнали? - иронически приподнял бровь я.
     - За Быстрым разве угонишься...  - буркнул солдат и тут же озлился:
- Ничего, нам и тебя одного хватит!
     Я понял,  что Быстрый - имя графского коня, и дано оно, конечно же,
не просто так.  Ну что ж  -  Эвелина поступила абсолютно правильно,  что
бросила меня,  спасая свою жизнь.  Если бы нас повесили обоих,  от этого
никто бы не выиграл...
     Впрочем,  я  и  сам еще отнюдь не  собрался на  виселицу.  Осталось
только придумать,  как с оной разминуться. Блеф явно не проходил: это не
деревенские старухи,  они и  в самом деле примутся меня пытать,  требуя,
чтобы я  снял "проклятье".  А  поскольку проклятье будет мнимым,  а боль
настоящей...
     - А это еще что за хрень?
     Я похолодел. Третий вертел в руках огнебой.
     - Флейта Пана,  -  криво усмехнулся я,  чувствуя,  как  пересохло в
горле. Хорошо, что никому из них не придет в голову щупать мой пульс...
     - Так  ты  лекарь или музыкант?  -  с  явным недоверием осведомился
третий.
     - Всего понемногу...
     - И  как же  на  ней играть?  -  спросил он,  заглядывая в  стволы.
Разглядеть заряды внутри он при таком освещении,  конечно,  не мог.  Его
большой палец меж тем просунулся в круглое отверстие в рукоятке и лег на
спусковую скобу.  Я  замер.  Нет,  если  он  просто  нажмет,  ничего  не
произойдет.  Скоба упрется в ограничитель.  Когда я показал учителю свой
чертеж огнебоя, тот настоял, что надо предусмотреть защиту от случайного
выстрела.  Но  если этот тип  догадается сначала сдвинуть скобу вбок,  а
потом нажать..
     Ну и что? Ему разнесет голову, двое других будут в ступоре, но я-то
останусь связанным.  Если бы они убежали в ужасе,  бросив меня, то, рано
или поздно,  я  бы  сумел освободиться.  В  крайнем случае -  пережег бы
веревки в костре;  руки бы,  конечно,  при этом тоже обжег, но свобода и
жизнь того стоят.  Однако шансов на  их паническое бегство слишком мало.
Будь я свободен и с огнебоем в руках - тогда конечно, но не при нынешнем
раскладе сил.
     Так что,  вместо чуть не сорвавшегося с моих губ гибельного совета,
я ответил:
     - Дай сюда, я покажу.
     Третий,   пожав  плечами,   передал  огнебой  остряку,  по-прежнему
сидевшему ко мне ближе всех,  а  тот поднес стволы к  моему лицу,  вновь
заставив меня занервничать, как бы теперь уже он не нажал на скобу.
     - Руки мне развяжи, - потребовал я.
     - Зачем? Так дуй, а я подержу.
     - Ты что, никогда не видел, как на флейте играют? - возмутился я. -
Там без рук никак. Ну чего ты испугался, вас же трое, у меня нет оружия,
и я не прошу ноги развязывать. Это же просто музыкальный инструмент...
     Остряк, казалось, заколебался, но все испортил пращник:
     - Ну его на хрен с его флейтой,  убери ее от греха.  Видел я флейты
Пана, не такие они. Похоже, но не такие.
     - Это новая конструкция, - сделал последнюю попытку я.
     - Новая-хреновая... Убери, кому говорят.
     Весельчак не стал спорить и вернул трофей третьему. Тот положил его
на землю, рядом с другими моими вещами. Сумку он, похоже, уже выпотрошил
полностью и собирался заняться второй.
     - Чего-нибудь интересное нашел? - осведомился пращник. Полагаю, что
под "интересным" он имел в  виду деньги или что-то вроде и  спрашивал не
из праздного любопытства,  а из опасения, что товарищ может зажать общую
добычу.  Интересно,  кстати,  как они с моим кошельком обошлись? Вряд ли
имевшиеся там монеты можно было разделить на три с точностью до гроша...
Но, похоже, шанс, что они передерутся из-за денег, уже упущен.
     - Да   нет,   дрянь   одна,   -   брезгливо   ответил   третий.   -
Склянки-коробки,  зелья эти...  ну, для перевязки кой-чего... ножик вот,
только дурной, хлипкий совсем, кого ткнешь - сломается...
     Ну   еще  бы,   дубина  тупорылая,   он   предназначен  для  тонких
хирургических операций, а не для того, чтобы пробивать доспехи!
     - А сдается мне,  ты искать не умеешь,  -  перебил пращник. - Ну-ка
дай-ка сюда...  да сумку дай! Чтоб такой хитрозадый хмырь все в кошельке
хранил и  нигде заначку не припрятал...  в сапогах нет,  в куртке только
флейта эта идиотская, в сумке... ага! Вот она, монета-то! внутри зашита!
Говорю же, не умеешь искать!
     Монета?  Никаких монет я никуда не зашивал.  Но тут я вспомнил, что
еще недавно эта сумка принадлежала герцогскому гонцу. А ведь мне даже не
пришло в голову ощупать ее как следует! Я лишь обратил внимание, что она
сделана из плотной и прочной ткани -  значит, прослужит долго... но я не
подумал, что эта ткань - двойная...
     Пращник уже, вооружившись ножом, азартно вспарывал сумку. Какая там
может быть монета?  Ну,  пять крон максимум... а глядя на этого солдата,
можно подумать, что он надеется извлечь наружу целое состояние.
     Однако он извлек нечто иное.
     - Да это ж печать, а не монета! - удивленно произнес третий.
     - Сам  вижу,  что  печать,  -  раздраженно  ответил  камнеметатель,
вытаскивая вместе с  сургучным кругляшом плоский пакет,  к которому этот
кругляш был приложен.  Пакет уже был случайно надрезан ножом.  - Это что
такое еще? - произнес он, недоуменно глядя на меня.
     - Видите теперь, болваны, на кого вы напали? - надменно произнес я.
- Я  -  посланец  его  светлости  герцога.  Немедленно развяжите меня  и
верните пакет и все мое имущество.
     Но пращник не впечатлился.
     - Ага,  -  ответил он. - То ты лекарь, то музыкант, теперь гонец...
через минуту кем будешь,  епископом?  -  двое других довольно заржали. -
Не, это еще прочесть надобно... Может, ты и от герцога, да не от того...
     - Ну так читай! - поторопил третий.
     - Не умею я,  -  буркнул камнеметатель, подорвав в моих глазах свою
репутацию самого смышленого в этой компании недоумков.
     Третий,  очевидно, владел грамотой ничуть не лучше, а вот весельчак
неожиданно повернулся к ним и важно протянул руку:
     - Дай сюда, я умею.
     Без  колебаний разорвав уже надрезанный бумажный пакет,  он  извлек
наружу  лист  тонкого  пергамента (располосованный вместе  с  пакетом  с
одного  края),  придвинулся к  огню,  чтобы  лучше  видеть,  и,  поднеся
послание к глазам, принялся водить пальцем по строчкам.
     - Сим-пред-пи...сы-ва-ю...    сим    предписываю...    вер-но-му...
мо-е-му... гра-фу-ра... ну-а-ру...
     - Рануару!  -  воскликнул пращник. - Правда, что ль, от герцога? Ты
так  сто  лет читать будешь,  на  подпись смотри!  Подпись какая?  Внизу
должна быть!
     - Сам знаю,  где подпись, - огрызнулся остряк. - Сам "а" от "бе" не
отличает, а туда же, учит... Во: "Ри-шард, гер-цог Йор-линг".
     Солдаты замолчали, шокированные новостью.
     - Прощения просим,  ваша милость,  -  первым опомнился весельчак и,
сунув послание обратно в разорванный пакет, а его положив мне на колени,
проворно  переместился  мне  за  спину.   -   Ошибочка  вышла...   -   я
почувствовал, как он дергает мои веревки, пытаясь распутать узлы.
     - Нож возьми, умник, - презрительно бросил я.
     Тот  послушно  оставил  веревки  в   покое,   и   я   услышал  звук
вытаскиваемого из  ножен  ножа.  Но  в  этот  момент  пращник,  сумрачно
посмотрев на него через мое плечо, негромко, но требовательно буркнул:
     - Ник, поди-ка сюда на минутку.
     - Сейчас, - ответил тот, намереваясь сперва перерезать веревки.
     - Вот  прямо сейчас и  поди!  -  повторил с  нажимом камнеметатель.
Третий переглянулся с ним и кивнул понимающе.
     Я тоже отчетливо понял, какие мысли зашевелились в их головах. Если
я -  не шпион и не колдун, а, напротив, человек Ришарда - то получается,
что они не  просто по ошибке напали на своего.  Они,  во-первых,  стали,
пусть и  непреднамеренно,  виновниками смерти графа Рануара;  во-вторых,
вскрыли и прочитали секретную депешу,  не предназначенную для их глаз (и
поди докажи теперь,  что они прочли лишь первую и последнюю строчку); ну
и,  наконец, в-третьих, им придется вернуть мне отличного коня, кошель с
деньгами,  рыцарский меч, куртку и сапоги - то есть все то, чему они уже
успели порадоваться,  как своей законной добыче.  И не могу сказать, что
на фоне первых двух соображений, каждое из которых в отдельности грозило
им  виселицей,  третье было для  них вовсе несущественным.  Не  проще ли
будет  решить разом  все  проблемы,  закопав господина герцогского гонца
прямо тут? И никто никогда ничего не дознается...
     - Ладно, парни, - произнес я как можно более беззаботным тоном. - Я
на вас не в обиде.  Понятно,  война - дело такое. К тому же у всех у нас
сегодня был  трудный день...  А  депеша  моя  к  Рануару все  равно  уже
опоздала,  так что ну ее на хрен,  эту службу -  лично я  намерен первым
делом  отыскать ближайший кабак  и  как  следует напиться.  Надеюсь,  вы
составите мне компанию?  -  ага,  конечно, дайте мне только добраться до
огнебоя...  -  Если только Ник уже перережет,  наконец,  эти веревки,  -
добавил я со смешком.
     Но,  похоже, пращника эта речь не убедила. Я уже отмечал, что актер
из меня скверный. Ну или, по крайней мере, роль аристократа получается у
меня лучше, чем "своего парня".
     - Ник!  - предостерегающе воскликнул он. Черт, если я срочно что-то
не придумаю, тот самый нож, который должен был меня освободить, вонзится
мне в спину...
     - Никому не двигаться!  - выкрикнул звонкий голос откуда-то сзади и
слева, а затем уже спокойнее добавил: - К тебе, Дольф, это не относится.
     Я   оглянулся   через   левое   плечо.   Эвьет   в   очередной  раз
продемонстрировала свое умение подкрадываться незамеченной. Ей, пожалуй,
удобней было бы зайти с противоположной стороны, за спинами двух из трех
солдат -  а  пока Ник не  встал позади меня,  то и  он смотрел в  другую
сторону -  но  тогда пришлось бы пробираться мимо лошадей,  а  они могли
проявить беспокойство и  привлечь внимание.  Однако девочка справилась с
задачей и практически на глазах у врагов (все внимание которых, впрочем,
было привлечено ко  мне).  Насколько я  мог понять при таком освещении -
она стояла почти что за пределами круга света,  отбрасываемого костром -
ее костюм был в пыли и грязи; ей явно пришлось ползти, вжимаясь в землю.
Но теперь она стояла в полный рост, переводя взведенный арбалет с одного
солдата на  другого.  Острое жало стрелы двигалось,  словно взгляд змеи,
готовой к смертоносному броску. И, похоже, солдаты следили за этим жалом
взглядами загипнотизированных кроликов.
     - Вы уже знаете,  как я  стреляю,  -  продолжала Эвелина,  упреждая
очевидные мысли насчет ее пола и возраста.  -  Кабан,  которого вы ели -
это моя добыча. И учтите, мне ничего не стоит пристрелить любую свинью -
неважно, четыре у нее ноги или две.
     - Ээ... - подал голос пращник.
     - Я знаю,  о чем вы думаете,  -  перебила Эвьет.  -  О том, что вас
трое, а стрела одна. Но тому, кто от нее умрет, от этого будет не легче,
правда?
     - Все в порядке,  баронесса,  - я специально назвал ее по титулу. -
Мы  с  ребятами уже  уладили это  небольшое недоразумение.  Ник  как раз
собирался меня освободить, верно, Ник?
     - А...   ага,   -   отозвался  весельчак,  мигом  растерявший  свое
красноречие,   и  я  вновь  ощутил  прикосновение  к  стягивавшим  локти
веревкам.
     - Одно неверное движение...  -  процедила Эвелина. Но нарываться на
арбалетную стрелу практически в  упор  Нику никакого резона не  было,  и
спустя несколько мгновений сперва мои локти,  а  потом запястья ощутили,
наконец, свободу.
     - Дай  нож,  ноги  я  сам,  -  я  требовательно протянул руку.  Ник
повиновался.
     Быстро  освободившись от  последней веревки,  я  поднялся и  слегка
попрыгал с  ножом в  руке,  разминая затекшие конечности.  Ник за спиной
меня уже решительно не устраивал,  и  я велел ему пойти и подать мне мой
меч.  "Рукояткой вперед",  -  уточнил я. Конечно, это было не то оружие,
которое я  хотел вернуть в  первую очередь,  но  не  стоило заострять их
внимание на огнебое.
     Ник протянул мне меч в ножнах,  и я собрался повесить его на... ах,
черт.
     - И пояс мой тоже попрошу,  -  надеюсь, они его не выбросили. Вроде
не должны были, хороший кожаный пояс с тяжелой кованой пряжкой, если его
раскрутить в руке, он сам по себе оружие...
     Не выбросили.
     - Теперь куртку и сапоги,  -  потребовал я. - И флейту мою в карман
положите. Да, и кошель не забудьте, со всем, что там было...
     На  солдат,  возвращающих добычу,  жалко было  смотреть -  особенно
когда они выгребали из  карманов деньги.  Кажется,  с  перепугу они даже
отдали несколько лишних хеллеров.  Но, даже если в первый момент у них и
мелькали какие-нибудь сомнения насчет Эвьет,  теперь,  когда я  был  при
мече, а их собственное оружие лежало на земле, они уже явно не помышляли
о  сопротивлении.  Пожалуй,  прикажи я  одному из  них связать руки двум
другим, повиновались бы все трое. Но мне это было не нужно. Я лишь велел
третьему сложить обратно в  сумку все,  что он оттуда достал (сумка была
хотя  и  разрезана,   но  не  приведена  в  окончательную  негодность  -
внутренний слой ткани уцелел).
     - Теперь можете проваливать,  пока я добрый,  - разрешил я, получив
назад свое  имущество (за  исключением,  разумеется,  съеденного мяса  -
впрочем, в корзинах его еще оставалось довольно много) - Ах, да, - я все
же  желал  удовлетворить  свое  любопытство.   -   Объясните  мне,   как
получилось,   что  кучка  измотанных,   не  спавших  два  дня  грифонцев
раздолбала вас вчистую?
     - Ну,  нам  граф  тоже  не  больно-то  выспаться  давал,  -  мрачно
пробурчал третий.  -  Гнал,  почитай, днем и ночью, а только все равно к
главной битве-то не поспели.  Ну, говорит, ребятушки, хотя бы отмстим за
наших...  Ну, пехоту-то ихнюю мы быстро нагнали - они брели, как бараны,
мы  аж  утомились их рубить...  Обоз захватили,  все такое...  Но граф и
добычу собирать не давал,  вперед,  говорит, вперед, пехота с вами потом
поделится -  ага,  поделятся они,  как же!  -  а мы, может, самого Карла
зацапаем.   Ну,   Карл-то,   ясное  дело,   не  пешком  удирал,  мы  все
высматривали,  где ж  кавалерия-то ихняя...  И  вот сюда уже подъезжаем,
видим -  вроде конница,  и не драпает, а вроде как стоит-ждет... а потом
пригляделись - это ж наши, знамена львиные... ну и пехоты с ними немного
было,  лучники-арбалетчики в основном.  Мы-то уж знали,  что наши, какие
после боя выжили,  в холмы ушли,  ну,  думаем,  тут, значит, они опять в
долину-то и вернулись, и грифонцев остатних не выпустили, тут положили -
потому как войско-то наверху стояло,  а внизу все мертвяки валялись. Ну,
подъезжаем мы,  значит,  они нам машут,  приветствуют... а как совсем уж
почти подъехали -  тут-то они по нам в упор и влупили, и пешие, и конные
- там луки почти у  всех были...  а мертвяки,  мимо которых мы проехали,
поднялись живехонькие,  и  -  в спины нам...  Сперва по лошадям били,  а
потом  уж  упавших добивали влегкую.  Как  рыцари ихние вниз  по  склону
ломанулись -  мало кто ушел.  Грифонцы то были,  под нашими знаменами, -
пояснил уже очевидное рануарец.
     Я  не  мог не оценить военную хитрость Карла (хотя,  разумеется,  с
точки  зрения  рыцарских обычаев использование чужих  знамен было  делом
крайне подлым и  гнусным -  куда  более гнусным,  чем  массовое убийство
беззащитных). Ему даже не понадобились трофейные знамена - изготовить их
самостоятельно намного проще, чем, к примеру, чеканить фальшивую монету.
Правда,  для  того,  чтобы  заманить армию  Рануара  в  ловушку (что  не
получилось бы,  если бы  конница графа так не оторвалась от пехотинцев),
Лангедаргу пришлось  скормить  врагу  практически всю  свою  пехоту,  не
считая заблаговременно уведенных на  север стрелков -  но и  тех,  как я
понял из рассказа кавалериста,  было немного.  Весьма вероятно, что и их
на  самом деле  не  увели,  а  увезли верхом на  обозных лошадях или  на
повозках.  Стало быть,  теперь армия Грифона состоит почти исключительно
из  конницы,   причем  тоже  немногочисленной.   Что  делает  ее  весьма
мобильной, но оставляет мало шансов на взятие сколь-нибудь основательных
крепостей.  Значит,  несмотря на  то,  что  грифонцам теперь практически
открыта дорога на север,  к  вотчине Йорлинга (если только его не сумеют
догнать и остановить те остатки войск Ришарда,  что ныне зализывают раны
где-то в окрестных холмах,  но это выглядит не очень вероятным) - скорее
всего, Карл понимает, что этот орех ему не по зубам, и предпочтет отойти
обратно к себе на запад...
     Солдаты тоскливо переминались,  ожидая моего решения,  и  я  махнул
рукой,  отпуская их окончательно. Не скажу, что у меня не было искушения
их перебить - ведь они меня только что едва не прикончили. Но теперь они
уже не угрожали моей жизни, а следовательно, моя клятва не позволяла мне
использовать огнебой.  К  тому же  боеприпасы тоже следует экономить.  Я
могу изготовить новые, но это лишние затраты и хлопоты.
     - Оружие-то можно взять? - угрюмо осведомился камнеметатель.
     - Мечи  и  топоры  берите,  -  разрешил я;  все  равно  в  долине в
нескольких минутах езды отсюда этого добра валяется предостаточно.  -  А
пращу свою оставь, - добавил я с усмешкой.
     Тот нехотя повиновался, бросив на землю свое оружие из двух веревок
и  кожаной вставки между ними.  Конечно,  он  мог  сделать замену,  даже
просто отрезав полосу материи от своей рубашки, но я надеялся, что он не
станет заниматься этим прямо сейчас.
     - Где ты научился обращаться с этой штукой? - спросил я.
     - Да  это до армии еще...  Наш сеньор луки запрещает,  всем,  кроме
своей дружины -  ну мы и  наловчились в  лес с таким вот ходить.  Оленя,
конечно, завалить трудно, а птиц бить в самый раз.
     - Браконьерствуете, значит, - кивнул я.
     - Жрать что-то надо...
     - Да мне что,  я не лесничий вашего сеньора...  Ладно,  садитесь на
коней и уматывайте. Считайте, что мы с вами не встречались.
     - Э...  сударь, - подал вдруг голос третий, хотя пращник дернул его
за рукав.  -  А теперь,  когда мы все уладили -  может, покажете, как на
вашей флейте играть?
     Ну нахал! Знал бы ты, на что напрашиваешься!
     - В  другой  раз,   -   осклабился  я.   Вероятно,  это  вторая  по
популярности ложь после "все хорошо".
     Топот их копыт быстро затих вдали, и только тут я понял, что голова
у меня все еще болит.  А еще меня подташнивает. Да, похоже, в этот раз я
отделался не так легко, как в Комплене...
     - Где твой конь? - обернулся я к Эвьет, которая с арбалетом в руках
все еще недоверчиво прислушивалась к ночной тишине.
     - Там ждет,  -  девочка,  наконец,  опустила оружие и махнула рукой
назад. - На нем бы я незаметно не подъехала, сам понимаешь.
     - А не ускачет?
     - Он стреножен. Там в сумке путы были.
     - Ладно.   Приведи  пока  Верного,   -   я  наклонился  и  подобрал
свалившуюся на землю депешу,  так и не доставленную незадачливым гонцом.
Вольно ж  ему было присваивать чужого коня...  А  впрочем,  не тем же ли
способом Верный в  свое время стал моим?  Правда,  его предыдущий хозяин
наверняка умер -  как и хозяин доставшегося нам Быстрого...  но и у того
гонца были  все  основания считать,  что  хозяина Верного нет  в  живых.
Другой вопрос,  что едва ли знание обратного его бы остановило... Ладно,
кажется,  от  этих мыслей тошнота только усиливается.  Так что за письмо
один покойник вез другому?
     Я  поднес пергамент ближе к  костру.  Вообще-то  со стороны Ришарда
было  изрядной глупостью слать  секретные приказы открытым текстом,  без
всякого шифра.  Мы  с  учителем обсуждали в  свое  время  разные системы
кодирования,   включая  и   такие,   которые  нельзя   вскрыть  анализом
сравнительной частоты  символов.  Но,  когда  в  стране  грамотно меньше
десятой   части   населения,   очевидно,   расслабляются  даже   опытные
полководцы.  Видимо, безопасность гонца обеспечивал какой-нибудь эскорт,
и  именно с  человеком из этого эскорта мы чуть не столкнулись,  вылетая
галопом из скотного сарая. Гонец и его сопровождающие тоже, должно быть,
расслабились,  не  ожидая  никаких  неприятностей в  глубоком  тылу,  на
постоялом дворе  в  Ра-де-Ро,  менее чем  в  одном дне  конного пути  от
Нуаррота...
     Впрочем, текст был все же не столь легок для чтения: он был написан
вычурно,  с  кудрявыми  завитушками -  наверняка Ришард  писал  не  сам,
старался его секретарь.  В итоге разбирать эту каллиграфию было тяжело -
удивительно, что Ник, с его-то уровнем грамотности, смог читать это хотя
бы по складам.  Может быть, тот, кто учил его чтению, тоже был любителем
подобных  финтифлюшек...  Легко  можно  понять  желание  усложнить жизнь
другому,  чтобы за счет этого облегчить ее себе.  Но люди сплошь и рядом
сознательно усложняют жизнь сразу и себе,  и другим,  и вот это я понять
не  в  состоянии...  Нет,  так,  похоже,  голова разболится еще  больше.
Прочитаю завтра утром, при нормальном освещении.
     Эвьет подвела Верного и  лишь теперь разглядела в  свете костра мое
лицо.  "Надо промыть рану",  - решительно заявила она. Я согласился, что
это  хорошая идея  -  вода  у  нас  еще  оставалась -  но  от  перевязки
отказался.  Неизвестно,  кого мы  тут еще встретим,  и  не  стоит издали
давать им знать о собственной слабости.
     Желания запрыгивать в  седло у меня не было -  при сотрясении мозга
вообще противопоказаны физические упражнения.  Я попросил Эвелину помочь
навьючить сумки и  корзины,  а  затем,  взяв  коня под  уздцы,  пошел за
девочкой,  туда,  где она оставила Быстрого.  Костер мы  так и  оставили
гореть.
     - Дольф,  -  спросила Эвьет,  не  оборачиваясь,  -  ты  на  меня не
сердишься?
     - За что? За то, что ты спасла мне жизнь?
     - За то, что я тебя бросила.
     - Ты поступила правильно. У тебя не было другого выхода.
     - Когда ты свалился, я даже не знала, жив ли ты! - воскликнула она,
словно я  не соглашался,  а  спорил.  -  И  у  меня оставались считанные
мгновения,  чтобы запрыгнуть в  седло.  Я  бы  в  любом случае не успела
втащить тебя на коня,  да и ты бы не мог держаться в седле. Был, правда,
еще вариант...  выдернуть огнебой у тебя из-под куртки.  Но я дала слово
не  прикасаться  к   нему  без  твоего  разрешения,   -   она  замолчала
выжидательно.
     - Ты все сделала правильно,  -  повторил я.  - Из огнебоя тоже надо
уметь стрелять. У тебя бы не получилось.
     - Ты точно на меня не сердишься? - на сей раз она обернулась ко мне
- впрочем,  в темноте я видел ее лицо лишь как бледный овал,  и она мое,
очевидно, тоже. - Совсем-совсем?
     - Эвьет,  -  торжественно  произнес  я,  -  сердиться  на  разумный
поступок может только дурак.  А я бы сердился на тебя лишь в том случае,
если бы ты полезла меня спасать в безнадежной ситуации, и в итоге мы оба
оказались бы  по уши в...  дурно пахнущей субстанции.  Кстати,  надеюсь,
если бы Нику хватило ума приставить мне нож к горлу и потребовать, чтобы
ты положила арбалет, ты бы этого не сделала?
     - Чтобы они прикончили нас обоих? Конечно же, нет.
     - Умница! - искренне похвалил я.
     Мы,  наконец,  подошли  к  ожидавшему нас  в  укромном месте  между
холмами графскому коню.  Должно быть,  его  необычная масть сыграла свою
роль в нападении троицы - они издали поняли, чья это лошадь... Но, умчав
от них Эвьет, он полностью искупил свою невольную "вину".
     - Почему ты ускакала на нем, а не на Верном? - спросил я.
     - Каждый миг был дорог,  а он стоял ближе...  Ну и потом,  Верный -
твой конь, - смущенно спохватилась она.
     - Не стесняйся, - рассмеялся я. - Когда речь идет о спасении жизни,
вопросы собственности отходят на  второй план.  Хорошо,  что  Быстрый не
подвел,  но  на  будущее запомни -  уходить от  погони лучше на знакомом
коне.
     - Его зовут Быстрый? Он оправдывает это имя.
     - Ты,  пока скакала, а потом подбиралась к этим парням, не заметила
в  окрестностях хорошего места для ночлега?  Думаю,  возвращаться на  их
стоянку было бы неблагоразумно.
     - Да,  я  видела  грот  в  склоне  одного из  холмов.  Если  внутри
достаточно сухо...
     - Сейчас, по-моему, везде достаточно сухо.
     Грот оказался полостью в  каменном теле холма -  стало быть,  в нем
можно было ночевать,  не опасаясь быть заваленными песком; в то же время
пол был песчаным и мягким.  Правда, в глубину грот был от силы ярда три,
а в высоту не достигал и двух,  так что коней пришлось оставить снаружи;
я надеялся,  что по крайней мере Верный,  если что,  подаст голос. Но за
ночь нас никто не потревожил - ни солдаты разбитого войска, ни мародеры,
ни, разумеется, призраки убитых.
     Утром я проснулся поздно -  Эвелина призналась, что ждала меня часа
два,  но не будила,  помня о моей травме - и по-прежнему чувствовал себя
плохо,  что меня нимало не удивило.  По-хорошему,  после такого удара по
голове надо отлеживаться по меньшей мере дней пять,  а  то и все десять.
Но не в этой же норе, в самом деле. Надо отыскать какой-нибудь приличный
постоялый двор -  будем надеяться,  что  такие в  округе еще остались...
Нехотя  выбравшись  на  солнце,  я  почувствовал,  что  яркий  свет  мне
неприятен,  но все же достал и  развернул злополучную депешу.  Угловатые
вычурные буквы, нестерпимо резкие на залитом солнцем пергаменте, прыгали
перед глазами и с трудом соглашались складываться в слова.  Промучившись
с  минуту и чувствуя,  как усиливается головная боль,  я протянул листок
Эвьет и попросил ее прочитать вслух.
     - "Сим   предписываю  верному   моему   графу   Рануару  прибыть  с
войском..." Что это, Дольф?
     Ах,  да.  Она  же  не  присутствовала при обнаружении депеши,  а  я
накануне ничего ей не рассказал. Пришлось сделать это сейчас.
     - Выходит,  мы и в самом деле убили гонца, везшего важное послание?
- помрачнела Эвьет.
     - Ну,  если тебе от этого будет легче,  не мы,  а я.  Но он сам был
виноват. В любом случае, теперь это уже не изменишь. Читай дальше.
     После  того,  как  Эвелина закончила чтение,  я  почувствовал,  что
последние части головоломки встали на место.
     - Ну что ж,  -  резюмировал я,  -  конечно,  это не доклад штабного
аналитика,   а   приказ  командующего  подчиненному,   так  что  кое-что
приходится додумывать.  Но в целом,  очевидно,  события развивались так.
После разгрома грифонцев на юге все,  в том числе и Ришард,  и я, как ты
помнишь, ожидали, что Карл стянет все свои силы на своих родовых землях.
Полагаю,  что и донесения разведки подтверждали,  что грифонцы действуют
именно так. Ришард на тот момент располагал численным перевесом по общей
численности отмобилизованных войск,  но  они были разбросаны на довольно
большом  пространстве:  главная  армия  стояла  на  севере,  примерно на
долготе   Ра-де-Ро,    сводные   юго-восточные   силы   собирались   под
командованием Рануара возле Нуаррота,  и  западнее этих двух группировок
по  долготе,  а  по  широте  где-то  между  ними  оставались еще  части,
устроившие засаду южной армии Грифона и создававшие иллюзию концентрации
йорлингистских сил  в  Плерансе,  а  затем  соединившиеся для  разорения
Лемьежа и окрестностей. Изначальный план Ришарда предусматривал, что все
эти  части  подтянутся к  основным силам,  а  затем  объединенное войско
обрушится на  сидящего в  глухой обороне Карла.  В  соответствии с  этим
заранее просчитанным планом Рануар и  выступил на северо-запад;  видимо,
он должен был присоединиться к основной армии Ришарда в ходе ее движения
на запад.  Поскольку рануарцам,  движущимся с юга по диагонали, пришлось
бы пройти существенно больший путь до точки встречи, чем идущей на запад
главной армии, та должна была тронуться с места позже, когда граф был бы
давно на марше... Однако Карл понимал, чем грозит ему весь этот расклад.
Сражение в чистом поле против объединенных войск Льва он,  скорее всего,
проигрывал,  а, загнав его войска за стены крепостей, Ришард, и без того
получивший уже  фактический контроль  над  наиболее плодородными землями
юга,  обретал возможность взять врага измором.  Поэтому Карл  решился на
отчаянный шаг:  любой  ценой,  даже  и  ценой открытия противнику прямой
дороги на Греффенваль,  не допустить соединения львиных армий и  разбить
их поодиночке. Его сводное войско все еще было сильнее, чем любая из них
в  отдельности.  План  был  таков:  сначала  покончить с  более  слабыми
западной и  южной  армиями,  ударив  им  во  фланг,  пока  они  идут  на
соединение с основной группировкой.  У Ришарда в таком случае оставалось
два варианта.  Либо идти на юг и давать генеральное сражение оставшимися
силами -  и  тут  уже  расклад был  бы  в  пользу Карла,  даже с  учетом
неизбежных в  предыдущих боях  потерь,  которые не  могли быть большими:
Рануара  грифонцы  превосходили  примерно  вчетверо,   а   "западников",
наверное,   вообще  раз  в  десять.   Либо  идти  ускоренным  маршем  на
Греффенваль, пользуясь тем, что остановить его грифонцы уже не успевали.
Во втором случае Ришард беспрепятственно вошел бы в  лангедаргские земли
и  взял бы столицу и родовой замок своего врага.  Но тем самым он загнал
бы  себя  в  мышеловку,  ибо  теперь уже  войска Льва были бы  заперты в
крепостях,  а  войска Карла  хозяйничали бы  снаружи.  Причем,  учитывая
враждебность  местного   населения   и,   соответственно,   практическую
невозможность  наладить  нормальное  снабжение,   йорлингистам  в  такой
ситуации пришлось бы еще тяжелее,  чем лангедаргцам. Не могу не признать
- план был хорош,  и мне,  честно говоря, стыдно, что я понял его только
сейчас.  Операция,  как мы знаем, проводилась в большом секрете. По всей
видимости,  теперь  уже  грифонцы сумели  дезинформировать противника не
хуже,  чем  прежде  йорлингисты,  якобы  уведшие войска  из  Рануарского
графства.  Силы,  на  соединение  с  которыми  некогда  рвался  Шарвиль,
изобразили отступление на запад, а затем сделали скрытный маневр к югу и
вновь  двинулись на  восток.  И,  похоже,  главным  гарантом секретности
должен был  стать сам  Карл.  Ты  обратила внимание,  что  в  приказе не
говорится о нем самом?  Только о "грифонском войске".  А ведь о том, что
его ведет лично верховный главнокомандующий,  стоило бы упомянуть - хотя
бы  потому,  что  появлялся  шанс  убить  или  пленить  его...  По  всей
видимости,  Карл  специально не  выехал  к  своей  армии,  а  остался  в
Греффенвале,  создавая видимость,  что он  действует по  оборонительному
плану.
     - Да, - подтвердила Эвьет.
     - Что "да"? - удивился я. - Ты знала, что его нет с войском?
     - Ну...  я согласна с твоими выводами, - ответила баронесса, но это
неуверенное "ну" после уверенного "да" мне совсем не понравилось.
     - Эвьет, - я внимательно и требовательно посмотрел ей в глаза, - ты
знаешь что-то, чего не знаю я?
     - Нет,  Дольф.  Честно,  -  на сей раз никакой неуверенной паузы не
было,  и  взгляда  она  не  отводила.  А  затем,  демонстрируя  точность
формулировок, с улыбкой прибавила: - Если, конечно, мы говорим о Карле и
его армии, а не о том, какого цвета было любимое платье Женевьевы.
     Я не сомневался, что она говорит правду, и все же странным каким-то
было это "да",  словно о  давно известном факте -  а ведь недавно именно
она сделала вывод,  что войско возглавляет лично Карл...  Ладно.  Этак я
скоро самого себя невесть в чем подозревать начну.
     - При подходе вражеских войск он бы, конечно, успел покинуть замок,
- продолжил я,  не  став  интересоваться цветами платьев.  -  Но  шпионы
Ришарда тоже не дремали.  Скрыть перемещение такой большой армии трудно.
На вражеской территории еще можно вырезать всех свидетелей,  но на своей
собственной даже Карл не  мог себе такого позволить.  Узнав,  что войско
Грифона переместилось к  югу и  движется на  восток,  Ришарду -  или его
советникам -  пришлось срочно менять план.  Вместо того,  чтобы спокойно
ждать,  пока остальные подтянутся на  север,  он  вынужден был выступить
навстречу своим войскам.  К  западной группировке он,  впрочем,  уже  не
успевал, и ею, скорее всего, было решено пожертвовать, чтобы хоть как-то
замедлить продвижение грифонцев,  а  заодно и создать у них впечатление,
что все идет по  их  сценарию.  Так что Верному повезло,  что он вовремя
унес  оттуда копыта;  возможно,  именно туда в  первую очередь добрались
шпионы,  сообщившие о вражеском походе, и именно на Верном, как одном из
лучших в той армии коней, это известие было доставлено Йорлингу... Зато,
двинувшись не на запад, а на юг, Ришард успевал соединиться с Рануаром -
при условии,  что тот тоже пойдет не на северо-запад,  а строго на север
от  Ра-де-Ро.  При этом объединенная армия как раз заняла бы  позицию на
пути у грифонцев.  И вот,  соответственно, Рануару отправился этот самый
приказ.  Не  знаю,  рассчитывал ли  гонец  успеть  в  Нуаррот до  отхода
графского войска,  или  собирался просто  спокойно  дождаться Рануара  в
Ра-де-Ро - это зависит от того, насколько он сам был осведомлен о смысле
своей депеши и  был ли уверен,  что армия Рануара пройдет через город...
Судя по обстоятельствам нашей встречи, он все же собирался ехать дальше.
Но в любом случае приказ, как мы знаем, получен не был, и граф продолжал
идти на северо-запад по первоначальному плану...
     - А разве он не должен был насторожиться,  узнав о гибели гонца?  -
перебила Эвелина.
     - От кого?  -  усмехнулся я.  -  От тех солдат, которые должны были
обеспечить безопасность посланца и  послания,  но не справились со своей
миссией?  Не думаю,  что им хотелось отвечать за это по законам военного
времени.  Скорее всего, они попросту дезертировали, а убитый упокоился в
яме   у   дальнего  края   кладбища,   куда   сваливают  неопознанные  и
невостребованные трупы.  Но Ришард,  по всей видимости,  в  конце концов
все-таки  понял,   что  его  послание  не  получено,   а  может,  просто
перестраховался,  и  послал  второго гонца  -  однако было  уже  слишком
поздно.  Правда,  Рануар успел увернуться от  уготованного ему  удара во
фланг.  Но,  вынужденный идти в обход леса за неимением других дорог, он
уже не успевал на соединение с  основными силами.  Что произошло дальше,
мы знаем.
     - Значит,  -  сумрачно произнесла Эвьет,  -  мы  изменили весь  ход
истории?  Если  бы  не  этот  злосчастный  выстрел,  и  письмо  было  бы
доставлено в срок - грифонцы угодили бы в ловушку?
     - Во всяком случае,  войско Рануара, взяв в Ра-де-Ро курс на север,
прибыло бы к  месту встречи с  приличным запасом времени и  успело бы не
только занять позицию рядом с основными силами, но и отдохнуть с дороги.
Не  думаю,  что  у  измотанных маршем грифонцев,  к  тому же  уступавшим
объединенным силам численно, были бы хорошие шансы.
     - А мы подарили Карлу победу...
     - Во-первых,  это скорее ничья, - резко перебил я; мне уже начинало
надоедать это  самобичевание.  -  Судя по  всему,  в  бою пехота Ришарда
перемолота практически подчистую, но конницу главной армии он в основном
сохранил.  У  грифонцев больше пехотинцев вышло из  главного боя,  но их
практически всех перебил Рануар,  поплатившийся за это всей своей армией
и жизнью;  конницу грифонцы тоже сохранили.  Сейчас ни одна из сторон не
имеет достаточно сил для борьбы за  трон и  не  скоро их  снова накопит;
прямой  бой  между  ними  мог  бы  выявить  номинального победителя,  но
контролировать большую территорию им  просто нечем,  а  стало быть,  боя
будут всячески избегать и  те,  и те...  Во-вторых,  Ришард сам виноват.
Если ему так хочется стать императором -  пусть снабжает гонцов лошадьми
из собственной конюшни,  а не пользуется крадеными.  Да и позаботиться о
том,  чтобы приказ гарантированно был  доставлен в  срок,  он  мог бы  и
получше.  Я  бы  на  его  месте  отправил сразу несколько гонцов разными
путями...  В-третьих,  у Рануара тоже был вариант -  бросить свою пехоту
еще на марше,  одной конницей он был успел подойти на помощь Ришарду еще
до боя.  Полагаю,  это дало бы Льву двухкратный перевес в кавалерии.  Но
господа рыцари,  как бы  они ни презирали черную кость,  боятся остаться
совсем  без  ее  прикрытия.   А  расхрабрился  он  уже  потом,   добивая
практически беспомощных -  а  вот  тут  отрываться от  пехоты как раз не
следовало...    А   в-четвертых,   нет   ничего   более   глупого,   чем
неконструктивное нытье по поводу уже свершившегося факта.
     Большие черные глаза печально взглянули на меня, и я смягчился.
     - Извини,  Эвьет.  Я не хотел тебя обидеть.  Просто я отвратно себя
чувствую...
     - Нет,   это  ты  меня  извини,   -  твердо  ответила  она.  -  Это
действительно нытье и  действительно глупость.  А  тебе очень плохо?  Ты
сможешь ехать верхом?
     - Это не то,  чем я  хотел бы сейчас заниматься,  но вряд ли у  нас
есть выбор. Ничего, шагом как-нибудь доедем. Знать бы только, куда.
     Но тут Эвьет вдруг предостерегающе поднесла палец к  губам.  Я тоже
расслышал металлическое побрякивание,  а  затем и  постукивание копыт по
твердой земле.  Похоже, к нам приближался некто в доспехах и при оружии.
"Пристрелю, - зло подумал я. - При первом же намеке на недружелюбие." Но
одна   лишь  мысль  о   грохоте  огнебоя  заставила  меня  страдальчески
поморщиться.  Для  начала  я  обнажил меч  -  возможно,  хватит и  такой
демонстрации.  Эвьет тоже взвела арбалет. Уклоняться от встречи было уже
поздно,  особенно при моей нынешней способности к  лихим скачкам,  и  мы
напряженно ждали.
     Сперва рядом с  тенью холма показалась по-утреннему гротескная тень
всадника,  а  затем  из-за  крутого склона  объявился и  он  сам.  Эвьет
прыснула,  я  тоже  улыбнулся.  Собственно,  никакого всадника не  было.
Вместо  грозного рыцаря на  боевом коне  перед  нами  предстал осел,  на
которого были нагружены кое-как  увязанные веревкой сверкающие рыцарские
доспехи. Осла вел в поводу невысокий пожилой крестьянин, загорелый почти
до черноты.
     Но  если нас  его явление развеселило,  то  его открывшееся зрелище
повергло в  ужас.  Уж  не  знаю,  что  впечатлило его больше -  девочка,
целящаяся  в  него  из  арбалета,  или  взрослый  мужчина  с  обнаженным
рыцарским мечом,  но мужичонка замер,  как вкопанный,  а  затем,  прижав
свободную от повода руку к груди, воскликнул:
     - Это не я! Богом клянусь, благородные господа, это не я!
     - Вот как?  -  я окинул насмешливым взглядом субъекта,  отрицавшего
собственную идентичность. - А кто?
     - Не  знаю!  Нашел!  Вот  же  святой истинный крест,  -  он  истово
перекрестился,  - так вот все и валялось! А господина рыцаря нигде рядом
не было, ни живого, ни мертвого!
     - А  ведь  это,  пожалуй,  Рануара доспехи,  -  пригляделась Эвьет,
опуская свое оружие.  -  Эй,  ты! Там дыра в нагрудном панцире есть? Вот
тут, возле шеи.
     Не думаю,  что он мог не заметить пробоину,  когда грузил нежданную
добычу,  но,  не  то  плохо соображая со страху,  не то желая лишний раз
продемонстрировать свою  непричастность,  тут  же  принялся  старательно
осматривать панцирь и через несколько мгновений радостно возгласил:
     - Есть, есть дыра! Аккурат в этом месте!
     - А ведь верно, я не видел графских лат у тех троих, - припомнил я.
- Почему они их не взяли, интересно? Доспехи дорогие...
     - Наверное,  именно поэтому,  - ответила Эвьет. - Дорогие, не как у
простых рыцарей -  могли дознаться,  что графские.  Может, там и чеканка
какая  особая есть,  мы  не  приглядывались -  кулак-то  на  шлеме точно
приметный...  А  этим  типам очень не  хотелось,  чтобы их  хоть  как-то
связали со смертью графа. Самого-то его они зарыли, я это издали видела.
А доспехи так бросили.
     Я  подумал,  почему вместе с  Рануаром не закопали и  его броню,  и
решил,  что, скорее всего, соображения, о которых говорила Эвьет, пришли
им в  голову уже после того,  как могила была зарыта,  может быть,  даже
после жаркого спора между жадностью и осторожностью -  а копать по новой
им было лень.
     Меж тем крестьянин, услышав, что речь о смерти целого графа, совсем
остолбенел от  ужаса.  Он  побледнел настолько,  насколько позволял  его
загар, и мне даже показалось, что я слышу, как стучат его зубы.
     - Не  дрожи так,  -  усмехнулся я,  убирая меч в  ножны.  -  Мы  не
собираемся претендовать на  твою добычу.  Эти доспехи уже красовались на
одном  осле,  правда,  его  глупость  стоила  жизни  двенадцати  тысячам
человек, и это только с одной стороны. Так что, полагаю, твой длинноухий
друг сможет носить их с большей пользой.
     Мужичонка лишь  глупо хлопал глазами в  ответ на  мои  упражнения в
остроумии, и я обратился к более практичным материям:
     - Что делать-то думаешь со всем этим железом?
     - Да  вот...  коли  ваша милость не  прогневается...  думал кузнецу
сбыть нашему.  А  то ведь нонче так дорого все...  серп простой и  то не
купишь,  говорят,  все железо на войну ушло...  а тут,  почитай,  на всю
деревню хватит...  и на серпы,  и на косы, и на лемехи... - он испуганно
замолк, глядя на меня преданным собачьим взглядом.
     - Так  проходит мирская слава,  -  прокомментировал я  с  усмешкой,
обращаясь к  Эвьет.  Интересно,  во  сколько раз  полный  латный доспех,
особенно  такого  качества,  дороже  железа,  из  которого  он  выкован?
Теоретически он стоит никак не меньше,  чем полсотни коров.  Впрочем,  в
деревне за него не выручишь настоящую цену,  а за ее пределами подобному
мужичку продавать графское облачение и  впрямь  слишком опасно:  хорошо,
если  обвинят  лишь  в  незаконном присвоении дворянского имущества -  а
впрочем,  повесить  запросто  могут  и  за  одно  это.  Да  и  окрестные
оружейники  в   ближайшее  время   будут  просто  завалены  аналогичными
предложениями от жителей близлежащих сел, так что цены рухнут в разы.
     - А ежели вашей милости что из этого надобно,  -  поспешно произнес
крестьянин, несмотря на ранее сказанное мной, - так разве я осмелюсь...
     - Нет,  - перебил я. - Не надобно. Скажи мне лучше... звать-то тебя
как?
     - Ваша милость, не губите! - мужичонка рухнул на колени.
     - Да никто тебя не губит!  -  рассердился я.  -  Я  просто-напросто
спросил твое имя!  Что ты  пресмыкаешься?  Ты мыслящее существо,  или ты
червяк? У твоего осла достоинства и то больше, чем у тебя!
     - У осла-то?  -  мужичонка опасливо заглянул под брюхо ослу.  - Ну,
вестимо, больше... на то он и осел...
     - Ид-диот!  - рявкнул я. - Я про достоинство говорю, а не про трубу
для слива нечистот из организма! Осел-то, чай, ни перед кем кланяться не
станет!
     - Так  ведь,  ваша  милость,  не  извольте гневаться!  -  торопливо
залопотал мужичонка.  -  Он же осел, скотина глупая! Кланяйся! - крикнул
он  на осла,  обеими руками тяня за повод его голову вниз.  -  Сейчас же
кланяйся его милости, скотина!
     Осел,  возмущенный таким обращением, шагнул назад и заорал. Громкий
рев обрушился на мою больную голову, словно удары молота по обоим ушам.
     - Эвьет,  - я со страдальческим видом обернулся к девочке, - выясни
у этого кретина дорогу до постоялого двора или до города.  Я не могу,  я
его сейчас убью.
     Расслышав,  несмотря  на  крик  осла,  последние слова,  мужичонка,
оставаясь на коленях,  бухнулся лбом об землю и  так и  остался в  такой
позиции, воздев зад к небесам. У меня мелькнула мысль, что подобная поза
раболепного поклонения,  популярная и у молящихся,  на самом деле должна
считаться оскорблением:  будь я  богом и  живи на  небе,  мне бы вряд ли
понравилось, что мне в массовом порядке показывают задницы.
     Я  зажал уши,  но это лишь частично приглушило рев.  Я  видел,  как
Эвелина расспрашивает крестьянина (который отвечал ей,  не  смея поднять
голову) и  одновременно поглаживает по шее осла,  пытаясь его успокоить.
Наконец длинноухий замолчал. Я отнял руки от ушей.
     - Я поняла,  что у тебя дети,  -  говорила Эвьет, тоже, похоже, уже
начинавшая терять терпение, - на перекрестке куда сворачивать?
     Ответного бормотания я не мог разобрать.  Наконец Эвелина,  похоже,
разузнала все, что нужно, и вернулась ко мне.
     - Примерно в десяти милях к востоку есть город. Называется Тюрьери.
Имеет статус вольного,  хотя сейчас,  похоже, это мало что значит... Ну,
будем надеяться, что там все спокойно.
     - Сейчас обеим армиям не до причинения неприятностей городам.
     - Доехать сможешь?
     - Куда я денусь... Эй, ты! - крикнул я крестьянину, остававшемуся в
прежней позе.  -  До  вечера собираешься так стоять?  Бери своего осла и
иди, куда шел!
     Тот поспешно поднялся, беззвучно шевеля губами - наверное, молился,
чтобы  осел  не  вздумал проявлять свой  ослиный нрав  и  пошел  бы  без
сопротивления.  Мне тоже очень не  хотелось выслушивать второе отделение
концерта.  К счастью, длинноухий оказался милостив к нам обоим и зашагал
рядом со своим торопливо семенящим хозяином,  важно побрякивая графскими
доспехами.
     - Дети у него,  видите ли, - проворчала Эвелина, глядя ему вслед. -
Раз пять мне повторил.  И ведь такими же их вырастит, вот ведь что самое
гадкое!
     Вид лат Рануара на  спине крестьянского осла навел меня на еще одно
соображение.   Если  двенадцатилетняя  девочка  будет  ехать  на   коне,
облаченном в  доспехи,  всякому встречному станет ясно,  что  это не  ее
конь.  Бросать  их,  конечно,  тоже  не  следовало -  заниматься поиском
трофеев на  поле боя я  в  своем нынешнем состоянии не  собирался,  но и
выкидывать то,  что  у  нас уже было и  за  что в  городе можно выручить
хорошую цену,  тоже было бы глупостью. Так что мы сняли шлем и нагрудник
с  Быстрого и  надели их  на  Верного.  Это,  кстати,  было  практически
единственной добычей,  которая досталась нам вместе с графским конем - в
его сумке были лишь путы, фляга с водой, немного перевязочного материала
и  брусок  для  точки  оружия.  Все  прочее  походное имущество Рануара,
очевидно,  путешествовало на  отдельной повозке,  возможно,  даже  и  не
одной, и ныне находилось в руках грифонцев.
     Мы,  наконец,  забрались  в  седла  и  тронулись  в  путь.  Я  уже,
оказывается,  так  привык,  что Эвьет сидит на  коне позади меня,  что в
первые минуты у  меня было ощущение некой нехватки и  связанного с  этим
дискомфорта. Хотя на самом деле, конечно, разговаривать удобнее с едущим
рядом,  а  не  с  сидящим за  спиной.  Впрочем,  из-за  своего скверного
самочувствия я  не был расположен к  беседам и ехал,  полуприкрыв глаза,
чтобы не  видеть яркого света.  Через два часа неторопливой езды мы  без
всяких помех въехали в  ворота Тюрьери.  Первый же  спрошенный на  улице
мальчишка указал  нам  дорогу  к  гостинице "Золотой фазан"  и  радостно
умчался с полученным за труды хеллером. Несмотря на драгоценный металл в
названии,   цена  небольшой,  но  чистенькой  комнаты  оказалась  вполне
приемлемой, особенно с учетом проявившего сговорчивость хозяина, который
не  желал  упускать  клиентов  в  эти  трудные  для  путешественников  и
владельцев гостиниц времена. Так что вскоре я смог, наконец, растянуться
в постели - не скажу, чтобы блаженно, ибо головная боль и тошнота никуда
не делись, но, по крайней мере, с облегчением.
     На следующий день я почувствовал себя уже заметно лучше,  хотя и не
до  конца -  но  в  любом случае настроен был на  сей раз отлежаться как
следует и никуда не спешить.  Эвьет это решение полностью поддерживала -
во всяком случае,  я не замечал никаких признаков досады по поводу того,
что забота о моем здоровье препятствует реализации неких срочных планов.
По  правде  говоря,  я  не  расспрашивал ее  о  дальнейших  планах,  ибо
догадывался,  что случайное стечение обстоятельств,  в  результате коего
наши действия спасли Карла от весьма вероятного окончательного разгрома,
не  заставило Эвелину  отказаться от  намерения отомстить.  Скорее  даже
наоборот -  она преисполнилась решимости исправить содеянное.  Но  я  не
хотел лишний раз подталкивать ее к этой теме.
     На  сей  раз  моя болезнь протекала не  так,  как когда я  подцепил
заразу.   Сознание  все  время  было  ясным,   и  я  твердо  знал,   что
выздоравливаю -  надо  просто-напросто лежать и  отдыхать.  Само  собой,
главной бедой в таких случаях является скука; в первые дни я даже не мог
позволить себе долгих разговоров,  ибо от них усиливалась головная боль.
Но вот,  наконец,  к четвертому дню неприятные симптомы сошли на нет,  и
хотя я  знал,  что  вставать мне еще рано,  но  мы  с  Эвьет снова могли
беседовать без помех. Она, впрочем, не просиживала со мной все время - я
на этом и  не настаивал -  а  периодически отлучалась в город,  и не без
пользы.  Так,  на четвертый день она привела ко мне оружейника, которому
разрекламировала наши лошадиные доспехи,  и  я  продал их ему пусть и не
так дорого,  как надеялся,  но все же за довольно неплохую цену.  Была у
меня  мысль  сбыть ему  и  меч  Гринарда,  приобретя взамен какую-нибудь
дешевую дрянь вроде той,  что я  носил прежде,  но я все же оставил себе
рыцарский клинок -  не  столько из  эстетических соображений,  сколько в
качестве  неприкосновенного резерва  на  будущее.  Приносила  Эвелина  и
новости.  В  городе говорили,  что Ришард с оставшейся у него кавалерией
возвращается в  свои родовые земли на  севере,  и  что сам он  в  бою не
пострадал;  грифонцев в  окрестностях никто  не  видел -  они,  по  всей
видимости,  тоже уходили к  себе на  запад,  как я  и  предположил после
сражения.  Сам Карл,  как мы знали,  оставался в Греффенвале - во всяком
случае, иные вести Тюрьери не достигали.
     Когда я проснулся утром седьмого дня, Эвьет в комнате не было. Меня
это ничуть не насторожило, тем более что Арби лежал на ее кровати, как и
всегда,   когда  она  уходила  в  город  (расставалась  она  с  ним  без
удовольствия,  хотя и была вынуждена согласиться со мной,  что девочка с
боевым  оружием на  мирных  улицах  вольного города  выглядит слишком уж
странно -  настолько,  что может привлечь внимание городской стражи).  К
обеду Эвелина не вернулась; я мучался от скуки и досадовал, что не с кем
поговорить,  однако по-прежнему не чувствовал никаких опасений, полагая,
что  баронесса поела  в  какой-нибудь  городской харчевне или  прямо  на
улице,  купив еду у лоточника. Однако, когда за окнами начало темнеть, а
Эвьет все не было, я понял, что что-то случилось. После заката городские
улицы принадлежат такой публике,  с  которой лучше не  встречаться не то
что двенадцатилетней девочке,  а  и  одинокому взрослому мужчине,  если,
конечно,  у него нет в кармане огнебоя и он не гений фехтования. И у нас
с  Эвьет была твердая договоренность,  что она всегда будет возвращаться
до темноты.  Я  вылез из постели,  оделся и  спустился с  нашего второго
этажа на первый - для начала расспросить хозяина гостиницы.
     Я столкнулся с ним у подножия лестницы.
     - А, сударь, а я как раз к вам, - приветствовал он меня, протягивая
пакет из скверной местной бумаги. - Ваша племянница просила передать вам
письмо.
     - Когда?
     - Рано утром.
     - Так почему вы делаете это только сейчас?!
     - Она просила меня сделать это на закате.
     - Она ушла рано утром и с тех пор не появлялась в гостинице?
     - По крайней мере, я ее больше не видел.
     - Вы должны были мне сказать, - покачал головой я.
     - Она  взяла с  меня  слово,  что  я  этого не  сделаю.  Она  очень
настаивала,  даже если вы будете спрашивать -  он улыбнулся, подмигивая:
уж эти, мол, девичьи секреты!
     - Вы что, не понимаете, что она еще ребенок?!
     - Она  показалась мне  очень самостоятельной девочкой.  Вы  ведь не
возражали против ее прошлых отлучек?
     Я окинул его тяжелым взглядом.
     - Сколько она заплатила вам за молчание?
     - По правде говоря,  полкроны,  -  слегка (но лишь слегка) смутился
он.
     Несколько мгновений я стоял и молча сверлил его глазами.
     - Ладно, - вздохнул я наконец, - вы их честно заработали.
     Быстро поднявшись в номер, я зажег свечу и вскрыл пакет.
     "Дольф!
     Я  должна извиниться перед тобой.  Я  не  лгала тебе и  не нарушила
данное тебе слово,  но,  боюсь,  ты  все равно решишь,  что я  поступила
нечестно.  Мне очень жаль тебя расстраивать,  правда,  но я  должна была
сделать то,  что делаю,  и  лучшего способа у меня не было.  Пожалуйста,
дочитай до конца, прежде чем принимать какие-либо решения.
     Ты сам понимаешь,  моя цель никуда не делась.  Я ждала лишь, пока у
меня появится хороший план и средства, чтобы его осуществить. Ну и еще -
пока твое здоровье поправится достаточно, чтобы ты мог обойтись без моей
помощи. Теперь все, что нужно, сошлось.
     Помнишь убитого мальчика из  грифонского обоза?  Пока  ты  лазил по
фургонам,  я проверила его карманы.  И нашла письмо. Удачно получилось -
оно даже не  было запачкано кровью.  Это письмо Карлу от  одного из  его
вассалов.  Он писал, что посылает своего сына в пажи; как я поняла, Карл
ранее обещал ему,  что возьмет мальчика к  себе на  службу в  награду за
заслуги его отца.  Сам отец не  ехал с  армией,  а  мальчика сопровождал
другой взрослый,  отцовский вассал; не знаю, пал ли этот взрослый в бою,
или просто сбежал,  бросив ребенка - но, во всяком случае, так я узнала,
что Карла с войском нет,  иначе письмо уже было бы вручено. Но, когда ты
спросил меня об этом,  ты уже сам это понял,  поэтому я не лгала,  когда
ответила,  что не знаю о  Карле и  его армии ничего,  чего не знаешь ты!
Мальчик к армии не относится, сам понимаешь.
     Карл  никогда не  видел этого ребенка.  А  я,  если  коротко обрежу
волосы,  легко сойду за мальчика.  Я расскажу,  что чудом уцелел,  когда
йорлингисты налетели на  обоз;  что  меня  ударили  по  голове  и  сочли
мертвым,   а   потом  я   очнулся  среди  трупов.   Если  Карл  вздумает
расспрашивать меня об  отце -  там,  где  я  не  смогу отделаться общими
словами,  я сошлюсь на потерю памяти после травмы.  Но не думаю, что ему
захочется вести долгие разговоры с каким-то пажом. Карла занимают совсем
другие вещи.
     Конечно,  ты  прав -  мало просто оказаться с  ним рядом.  И  тут я
должна признаться в  том,  что ты  мне вряд ли простишь.  Я  взяла часть
твоего порошка. Дольф, я не нарушила слова! Я обещала не прикасаться без
разрешения к огнебою, но ты не брал с меня слова про порошок!"
     Черт! Какой же я болван!
     "Я  понимаю,  что он тебе самому нужен.  Но ты говорил,  что можешь
изготовить еще.  Если это потребует расходов, я готова их вернуть, когда
у  меня будут деньги.  Еще  я  взяла 30  крон.  Считай это моей долей за
доспехи Быстрого - ты ведь не будешь отрицать, что Быстрый - мой трофей?
     Все свои обязательства заплатить за твои уроки я подтверждаю -  как
только я  смогу вернуть себе  имение,  или  если у  меня появятся деньги
раньше.
     Я  не  стала  говорить тебе  о  своем плане.  Я  понимала,  что  ты
откажешься.  И  отказался бы,  даже если бы план не включал порошок.  Ты
ведь не  раз твердо заявлял,  что не поедешь со мной к  Карлу.  А  кроме
того...  если бы ты даже вдруг согласился,  было бы еще хуже.  Я не хочу
подвергать риску еще и  тебя.  Тебе и  так из-за меня уже досталось.  Ты
прав, Дольф - это не твоя война и не твоя месть.
     Пожалуйста, не пытайся меня остановить. Я думаю, ты и не будешь, но
на всякий случай предупреждаю.  Быстрый не зря носит свое имя,  и у меня
целый день  форы.  В  дороге тебе меня не  догнать,  а  если ты  станешь
разыскивать меня во владениях Карла,  то только поставишь под угрозу нас
обоих.  Ты и сам это понимаешь,  верно?  Мы же с тобой умные.  К тому же
тебе надо лежать еще несколько дней. Но и это ты тоже сам знаешь.
     Оставляю тебе Арби.  У тебя,  конечно, есть свое оружие, лучше. Но,
если  ты  все-таки  не  очень  сильно  на  меня  сердишься,  постарайся,
пожалуйста,  его  сохранить.  Если мы  еще встретимся,  мне бы  хотелось
получить его назад. Понимаешь, три года он был моим единственным другом.
Я с ним разговаривала,  рассказывала обо всех своих бедах и надеждах,  и
никогда не разлучалась. Нет, я, конечно, прекрасно понимаю, что на самом
деле он не живой,  и всегда это понимала. Но мне было бы грустно узнать,
что его больше нет. Или что он достался какому-нибудь тупому солдафону.
     Если у меня все получится,  я буду ждать тебя в своем замке.  Либо,
по крайней мере,  найду способ оставить там для тебя сообщение, как меня
найти.
     Если я  все-таки погибну,  не  расплатившись с  тобой,  я  не  хочу
умирать воровкой.  Да и в любом случае,  кроме тебя,  у меня никого нет.
Поэтому ниже ты найдешь мое завещание.  Вырежи его,  а  остальное письмо
уничтожь. Сам понимаешь, оно не должно попасть в чужие руки."
     Это что, мое проклятие - получать такие послания?!
     "Я,   Эвелина-Маргерита-Катарина,   баронесса   Хогерт-Кайдерштайн,
находясь в здравом уме и твердой памяти,  завещаю Дольфу Видденскому все
свое имущество,  движимое и недвижимое, которым он вправе владеть, а над
тем имуществом, которым он владеть не вправе, назначаю его опекуном."
     Ниже стояла подпись -  детская, неотработанная, и вообще, очевидно,
существующая в единственном экземпляре.  Все-таки Эвьет еще ребенок.  Ни
один юрист не признает подобной бумаги.
     "P.S.  К сожалению, я не имею права завещать тебе замок, потому что
ты не нашего рода и даже не дворянин. А больше у меня ничего сейчас нет.
Поэтому я и написала про опекунство.
     P.P.S. Еще раз прошу у тебя прощения. Может быть, ты по-прежнему не
считаешь меня своим другом,  особенно после того,  что я сейчас сделала.
Но я тебя своим -  считаю,  и хочу,  чтобы ты это знал. Благодарная тебе
Эвьет."
     Я еще несколько мгновений стоял с письмом в руке,  затем решительно
подошел к  своим  сумкам и  открыл коробку с  порошком.  Эвелина забрала
около трех четвертей,  но все равно для ее целей этого было маловато. То
есть,  если  использовать этот  порошок  в  огнебое,  такого  количества
хватило бы,  чтобы перебить добрую сотню врагов -  при условии, конечно,
что будет время на перезарядку.  Но без огнебоя... если просто наполнить
порошком некую небольшую емкость... взрыв убьет Карла лишь в том случае,
если произойдет прямо у него в руках. И то, скорее всего, не сразу - ему
оторвет руки,  и он умрет от кровопотери.  Хотя как раз это планам Эвьет
не противоречит.  Она бы не хотела, чтобы он умер мгновенно. Но знает ли
она,  какова реальная сила имеющегося у  нее порошка?  Из  разговоров со
мной  должна  примерно представлять.  Во  всяком случае,  она  наверняка
хорошо понимает, что, например, разнести целую комнату таким количеством
не  получится.  Возможно,  она  попытается  смастерить упрощенную версию
огнебоя,  раздобыв металлическую трубку с  достаточно прочными стенками.
Об  опасности  того,   что  недостаточно  прочную  трубку  разорвет  при
выстреле,  я  ей тоже говорил (у меня такое случалось четырежды,  прежде
чем  я  опытным путем  нашел  оптимальную толщину стенок  для  огнебоя -
разумеется,  испытания я  проводил,  поджигая длинный фитиль и прячась в
укрытии). Будем надеяться, что все это она учитывает...
     Потому что,  кроме как  на  это,  надеяться не  на  что.  Эвьет все
рассчитала верно.  Догнать ее я  уже не смогу.  А  если бы даже каким-то
невероятным путем это удалось...  что дальше?  Я  мог бы отобрать у  нее
порошок -  она  отдаст без  сопротивления,  ибо  понимает,  что  порошок
принадлежит мне. Я даже мог бы отобрать у нее письмо пажа - хотя его уже
придется вырывать силой,  ибо это ее законная добыча,  и это она мне уже
едва ли простит.  Но что потом -  привязать ее к  своему седлу?  Вряд ли
есть  другой  способ  ее  остановить.   Если  я   отберу  у   нее  вещи,
способствующие реализации ее  плана,  я  не  заставлю  ее  отказаться от
мести, а только ухудшу ее шансы. Пусть уж лучше действует, имея на руках
козырь,  которым никто больше в  этом мире не только не располагает,  но
которого даже представить себе не может.
     Я ведь знал, что ее разговоры о Карле - не пустая детская болтовня?
Знал, что рано или поздно она от слов перейдет к действиям? Знал. Ну вот
оно и случилось. И нечего терзаться и казнить себя.
     Я тщательно закрыл коробку и вновь взял в руку письмо. Да, конечно,
его надо уничтожить,  здесь она тоже права.  Хотя у  меня было искушение
сохранить один его фрагмент;  я даже взял нож,  чтобы его отрезать. Нет,
не завещание, написанное без свидетелей и нотариуса и не имеющее никакой
юридической силы.  Второй постскриптум.  В  нем  не  содержалось никаких
тайн,  интересных  кому-то  постороннему.  Но...  какой  в  этом  смысл?
Перечитывать  его  ночами,  вздыхая  и  роняя  слезы,  как  какой-нибудь
придурочный герой сентиментальной баллады? Эмоции. Вздор.
     Я  отложил нож и решительно поднес письмо к тонкому острому огоньку
свечи.  Менее  чем  через минуту от  бумаги остались лишь  легкие черные
хлопья. Как раз в этот момент в дверь постучали; я вздрогнул. Но это был
всего лишь слуга,  принесший ужин (разумеется,  после того,  как  у  нас
закончилось кабанье мясо,  я заказал доставку еды в номер). Вероятно, он
почувствовал запах  только  что  сожженного документа,  но  ему  хватало
благоразумия не интересоваться чужими делами. После ужина я снова улегся
в изрядно опостылевшую за последние дни,  но,  увы,  все еще необходимую
кровать.  Что бы там ни творилось во внешнем мире,  я  буду отлеживаться
столько,  сколько нужно для  полного выздоровления.  Ибо  это  разумно и
правильно.
     Эвьет, хоть бы у тебя получилось.

     На  десятый день  пребывания в  гостинице -  именно  такой  срок  я
оплатил вперед - я, наконец, объявил себя окончательно здоровым, сообщил
хозяину,  что более не нуждаюсь в его услугах, и с наслаждением вышел во
двор,  подставляя лицо все еще летнему,  несмотря на  середину сентября,
солнцу.  Немного размявшись, я направился в конюшню; Верный, которому за
эти  дни  его денник осточертел,  вероятно,  не  меньше,  чем мне -  моя
кровать,  приветствовал меня  радостным ржанием.  Полчаса спустя Тюрьери
остался за моей спиной,  и я сомневался, что когда-либо увижу его вновь.
Я  не имел понятия,  куда я  и зачем еду,  но с тех пор,  как я навсегда
покинул Видден, мне было к такому не привыкать.
     Начало октября застало меня  в  пути на  юго-восток;  я  ехал туда,
спасаясь как от наступающей с  севера осени,  так и,  хотя бы в какой-то
степени,  от войны. Тот факт, что остатки войск Льва и Грифона теперь не
могли  вести  активные  боевые  действия,   отнюдь  не  означал  мира  и
спокойствия;  напротив,  услышав  о  взаимном  истреблении "официальных"
армий,  особенно активизировались разнообразные банды грабителей, бродяг
и дезертиров,  и в прежние времена,  впрочем, не дремавшие. По слухам, в
некоторых отдаленных районах,  до которых и  раньше не очень-то доходили
руки и у Льва,  и у Грифона,  бандам успешно противостояли некие местные
силы самообороны, чаще всего возглавляемые людьми простого сословия - но
это  был тот случай,  когда лекарство еще хуже болезни.  Меры,  которыми
"самооборонцы" поддерживали порядок,  отличались жуткой  свирепостью,  и
чужаку на их землях лучше было не появляться.
     Тем не менее,  если верить слухам, которые я ловил в трактирах и на
постоялых дворах -  а лучшего источника информации все равно не было - в
нескольких юго-восточных провинциях дела  обстояли получше.  Не  хорошо,
конечно,  и  уж  тем  более не  отлично,  но  -  получше.  Объясняли это
по-разному,  или  не  объясняли никак;  вполне возможно,  что  эти слухи
вообще  базировались  не  на  фактах,  а  исключительно на  неистребимой
людской вере в  наличие "где-то  там" мест,  где  все  по-другому и  уж,
конечно,  гораздо лучше,  чем здесь.  Тем не  менее,  я  в  любом случае
собирался провести зиму где-нибудь подальше к югу, а стало быть - почему
бы и  не прислушаться,  ради разнообразия,  к тому,  что болтает простой
народ.
     Осень, однако, настигла меня быстрее, чем я надеялся. После жуткого
ливня  с  градом,  от  которого я  едва  успел укрыться на  очень кстати
подвернувшемся  постоялом  дворе,  сразу  резко  похолодало  и  зарядили
сплошные дожди,  уже не  столь сильные,  но  способные вызвать дрожь при
одной мысли о  том,  чтобы целыми днями куда-то ехать в такую погоду.  Я
застрял на постоялом дворе и  торчал там уже несколько дней,  дожидаясь,
пока  промозглая сырая мерзость,  наконец,  закончится,  и  можно будет,
пусть и по превратившимся в сплошную жидкую грязь дорогам, ехать дальше.
Причем,  вопреки своему обыкновению,  бОльшую часть времени я проводил в
общей зале, ибо скряга-хозяин экономил на дровах, и комнаты отапливались
плохо;  по-настоящему тепло  было  только  в  трапезной вблизи  большого
камина.  Опять же  и  узнавать новости (точнее,  слухи) здесь было проще
всего.  С  каждым днем гостей становилось все  больше -  хозяин,  должно
быть,   благословлял  отвратную  погоду,   из-за  которой  мало  кто  из
добравшихся до  его  заведения  выражал  желание  на  следующее же  утро
продолжить  путь.  Приходилось  занимать  мое  любимое  место  у  камина
заранее.
     Был  один  из  этих  тоскливых дождливых вечеров.  За  окнами давно
стемнело;   из-за   обложивших  все   небо  туч  ночь  наступала  раньше
положенного,   и   в  сочетании  с  резким  похолоданием  это  создавало
впечатление,  что время вдруг скакнуло на пару недель вперед. Я сидел за
небольшим  столом  возле  огня  -   сидел,  как  чаще  всего  бывало,  в
одиночестве,  несмотря на  довольно большое  количество народа  в  зале;
должно  быть,  было  в  моем  облике нечто,  что  заставляло посетителей
выбирать другие свободные места  -  и  меня  это  более чем  устраивало.
Послушать сплетни я  мог и  из-за соседних столов,  ибо редко кто в этой
зале считал необходимым понижать голос,  говоря с  соседом -  а уж после
кружки-другой  вина  и  подавно.  Передо мной  стояла глиняная тарелка с
обглоданными птичьими костями и почти допитый кувшин,  где было, конечно
же,  не вино, а виноградный сок. Хозяйство владельца постоялого двора не
ограничивалось самим заведением для проезжающих -  вино в местный подвал
шло с его собственной винодельни, и пользуясь тем, что как раз была пора
сбора  винограда,  я  попросил подавать к  моему столу свежеотжатый сок.
Также я потребовал от хозяина выделить мне персональную кружку,  которую
тщательно отмыл сам и всегда забирал с собой в комнату.  Трактирщик был,
конечно,  удивлен моими предпочтениями,  но,  если клиент платит за свои
прихоти,  отчего бы их не удовлетворить?  Я уже давно мог допить остатки
сока и  уйти,  но,  чем ежиться в холодной комнате наверху,  предпочитал
сидеть в  трапезной и дальше,  подперев кулаком скулу и равнодушно глядя
куда-то в сторону двери на улицу.
     Дверь   скрипнула,   отворяясь;   дребезжаще  звякнул  колокольчик.
Очередной  неудачник,  вынужденный странствовать в  такую  пору,  шагнул
внутрь и остановился у порога,  лишний раз напомнив своим обличием,  что
творится снаружи;  с его длинного серого плаща стекала вода, круглоносые
сапоги были в грязи.
     - Мир  вам,  добрые люди,  -  простужено пробасил он  из-под  низко
надвинутого капюшона. - Скажите, нет ли среди вас лекаря?
     Несколько безразличных взглядов обратились в  его  сторону,  но  не
задержались на нем надолго; никто, включая меня, ему не ответил. Появись
он из внутренней двери, которая вела к комнатам постояльцев, я был бы не
прочь заработать монету-другую,  но  выходить на улицу в  такую погоду и
куда-то идти на ночь глядя - нет уж, увольте.
     - На моего хозяина,  купца,  напали разбойники,  - громко продолжал
пришелец,  не  смущаясь отсутствием реакции.  -  Мы сумели отбиться,  но
хозяин тяжело ранен.  Так  плох,  что  мы  побоялись его везти.  Если мы
привезем ему врача,  который сумеет его спасти,  хозяин не  поскупится с
оплатой!  Так нет ли среди вас человека,  искусного во врачевании?  Или,
может быть,  кто-нибудь знает,  где  найти такого поблизости?  Вот  этот
золотой,  -  незнакомец продемонстрировал крону,  -  хозяин велел отдать
тому,  кто  поможет  нам  отыскать хорошего лекаря,  -  он  выжидательно
замолк, по-прежнему держа на виду монету.
     Ого!  Крона всего лишь за  информацию,  где  живет врач?  Обычно за
такую  услугу  платят  хеллер-другой,   ну  максимум  пятак,  если  дело
действительно важное и срочное.  Сколько же тогда заплатят самому врачу?
Купец,  как видно,  богат,  и  понимает,  что жизнь всего дороже.  А как
следует подзаработать мне не  помешает,  ибо мой кошель изрядно отощал с
тех пор,  как пополнялся золотом в последний раз. Ох как не хочется идти
от теплого камина в эту промозглую мерзость...  но здравый расчет прежде
всего.
     Я поднялся с места и пошел через залу к нему. Вблизи я заметил, что
полу его плаща приподнимает меч -  оно и понятно, кто же пускается нынче
в путь без оружия и чем бы они отбились от грабителей?
     - Я  лекарь.  И,  раз уж я  сам указал на нужного человека,  -  для
убедительности я  ткнул себя пальцем в  грудь,  -  желаю получить честно
заслуженный мною золотой.
     - Да,  конечно,  сударь,  -  поклонился купеческий слуга, не спеша,
однако,   отдать  монету,   -   но,   прошу  простить  мою  неучтивость,
действительно ли  вы хорошо владеете врачебным искусством?  Дело в  том,
что раны хозяина и впрямь очень серьезны,  и, если вы не уверены в своих
силах...
     - Я не творю чудес,  -  резко перебил я,  -  но, если ему еще можно
помочь,  я ему помогу.  И, чем больше времени мы тут теряем на болтовню,
тем меньше у него шансов. Так мы едем или нет?
     - Да,  конечно,  сударь,  - повторил он, но теперь уже протянул мне
крону. - Вот ваш задаток.
     Я  на миг поднес монету к  глазам.  Да она еще и имперской чеканки!
Мне не требовалось кусать монету,  чтобы убедиться, что она не фальшивая
(вот  уж,  кстати,  редкостно идиотский обычай!  Деньги  проходят  через
тысячи грязных рук,  не только в  переносном,  но и  в прямом смысле,  и
тащить это  в  рот...)  Золото -  тяжелый металл,  почти  вдвое  тяжелее
свинца,  и  всякий,  кто  привычен  к  химическим  опытам  с  различными
субстанциями,  всегда отличит на вес даже небольшой предмет из золота от
аналогичного ему по размеру,  но из другого материала. Неизвестный купец
нравился мне все больше. Лишь бы только он не оказался безнадежен...
     Я  велел  подождать меня  минуту и  быстро сходил в  свой  номер за
сумкой со снадобьями и инструментами. Меч уже висел у меня на поясе, и я
привычно оставил его при себе,  но арбалет,  конечно,  брать не стал; он
мне вообще только мешал,  и все же я не мог решиться от него избавиться.
Вернувшись,  я  плотно  застегнул куртку  и,  заранее ежась,  шагнул  на
крыльцо за  своим провожатым.  М-да,  плащ с  капюшоном мне  бы  тоже не
помешал...  Вода  стекала с  края  навеса  жидкой бахромой;  я  поспешил
проскочить через нее  наружу,  где  лило хотя бы  не  сплошными струями.
Холодные капли тут  же  забарабанили по  моей голове,  потекли по  лицу,
устремились за  шиворот.  После  света в  помещении,  пусть и  не  очень
яркого,   мрак   снаружи  казался  совершенно  непроглядным;   я   шагал
практически на ощупь, слыша лишь бесконечный шум дождя да чавканье грязи
под сапогами - купеческого посланца и своими.
     - Наши кони здесь,  сударь,  - услышал я спереди. - Мы взяли одного
запасного,  на  случай,  если лекарю будет не на чем ехать,  или если он
желает поберечь...
     - Я поеду на своем,  -  перебил я,  следуя всегдашнему правилу, что
знакомая  лошадь  лучше  чужой.  Глаза  уже  привыкли достаточно,  чтобы
различить во тьме очертания конюшни справа.
     Поспешно  оседлав   сонного  Верного,   явно   не   ждавшего  таких
приключений ночной порой,  я  вновь выехал под дождь.  Теперь я  уже мог
разглядеть силуэты  поджидавших меня  всадников.  Их  было  трое,  плюс,
действительно,  один  заводной конь.  Меня  впервые кольнуло подозрение.
Трое - не слишком ли много для посланных искать лекаря? С этой задачей и
один бы справился -  что он, собственно, и сделал; двое других, несмотря
на непогоду,  все время оставались снаружи. Не разумнее ли было оставить
остальных с  раненым -  особенно на случай,  если разбойники перебиты не
все  и  попробуют взять реванш?  Впрочем,  у  богатого купца,  наверное,
достаточно большой эскорт,  а  лекарю в  пути  тоже  может  понадобиться
охрана - как и любому путнику в эту пору. Но специально заманивать его в
ловушку...  зачем? Врач, которого можно застать не в свите вельможи и не
в  личном городском особняке,  а вот так вот в одиночестве на не лучшего
пошиба постоялом дворе, едва ли может иметь много денег.
     Мы  выехали со  двора  на  дорогу;  двое  всадников заняли  позицию
впереди,  один с заводной лошадью пристроился за мной.  "Долго ехать?" -
спросил я,  втягивая голову в  плечи  под  проклятым дождем.  "Нет,  тут
недалече", - ответил грубый голос из темноты; кажется, это был не тот, с
кем я говорил прежде.  Мы скакали довольно быстро,  но все же не во весь
опор -  в  такой темноте да  на скользкой дороге это верный путь сломать
ногу коню или  собственную шею.  Мне  вдруг пришла в  голову мысль,  что
изложенная  история  может  быть  правдой,  да  только  с  точностью  до
наоборот,  и помощь требуется не купцу,  а раненому атаману разбойников.
Но и это меня не испугало. Разбойники - народ невежественный и суеверный
(как,  впрочем,  и  почти все жители Империи),  а значит,  скорее всего,
верят,  что от лечения не будет проку,  если не заплатить врачу или, тем
паче,  причинить ему зло.  Происхождение их  денег меня не волновало;  в
любом  случае они  уже  отобраны у  законных владельцев и  возвращены не
будут,  так что пусть уж  лучше достанутся мне.  Ну  а  на самый крайний
случай мой огнебой со мной.
     Слева  и  справа,  словно  подтверждая мои  подозрения,  потянулись
сплошною стеной какие-то деревья; я не мог разобрать, большой ли это лес
или всего лишь придорожная рощица.  Слышно было, как шелестит по листьям
вода;  в  лесу  звук  дождя иной,  нежели в  поле.  Я  оглянулся;  огней
постоялого двора уже не было видно.  Впереди тоже был сплошной мрак.  Но
ведь должно же там быть какое-то жилье? На худой конец - хотя бы шалаш и
костер; пожалуй, дождь не настолько силен, чтобы одолеть хорошее пламя.
     - Вы ведь не оставили раненого под открытым небом в такую погоду? -
спросил я.
     - Нет, на хуторе, - ответил один из провожатых.
     Я вглядывался во тьму,  пытаясь отыскать огонек хутора.  Неожиданно
скакавшие впереди стали замедлять коней; я тоже натянул поводья.
     - Приехали, - буркнул один из передних.
     Только теперь я заметил,  что справа лес отступил от дороги, и там,
где  только что тянулсь деревья,  виднеются очертания крепкой ограды,  а
над нею -  угловатые контуры дома и хозяйственных пристроек. Света нигде
не было.
     Мы  въехали  во  двор  хутора.  Всадники спешивались и  привязывали
лошадей к  какой-то длинной штакетине;  я последовал их примеру.  Ставни
дома  были  плотно закрыты.  Мы  поднялись на  крыльцо;  теперь один  из
провожатых  шел  впереди  меня,  а  двое  сзади.  Я  вновь  почувствовал
беспокойство:  это  все  больше  напоминало конвой.  Передний постучал в
дверь  явно  условным стуком;  через  некоторое время изнутри загрохотал
отодвигаемый засов,  и дверь открыл, вероятно, еще один купеческий слуга
со  свечой в  руке -  во всяком случае,  это точно был не хуторянин.  На
поясе у  него  висел меч,  а  под  одеждой угадывалась кольчуга.  Он  не
выразил никакого удивления, завидев меня - видимо, стук уже поведал ему,
что посланные вернулись с удачей.
     - Прошу за мной, - обратился он ко мне.
     Мы  прошли через  погруженные во  мрак  сени,  затем  по  короткому
коридору и  вошли в горницу.  Входя,  я обратил внимание,  что теперь за
спиной у меня оказались уже трое.  Однако огонек еще одной свечи,  толще
предыдущей,  озарял выдвинутую на  середину комнаты кровать,  на которой
лежал накрытый одеялом больной.  Кажется,  его  уложили прямо в  одежде.
Худым  бородатым лицом  с  грубыми резкими чертами он  больше походил на
воина,  чем на  купца -  впрочем,  иные в  наше время редко отваживаются
путешествовать по дорогам. В этом лице, насколько я мог понять при таком
свете, не было ни бледности, ни испарины - возможно, ранения не так уж и
тяжелы, как показалось с перепугу неграмотным охранникам.
     - Мне понадобится чистая вода и ткань для перевязки, - распорядился
я, подходя к раненому. Он был в сознании.
     - Вы... доктор? - слабым голосом спросил он.
     - У меня нет докторской степени, если вы об этом, - ответил я, - но
вам сейчас нужна моя помощь, а не мой диплом, - я взялся за край одеяла,
собираясь его откинуть но  он  с  неожиданной для раненого силой удержал
мою руку:
     - Прошу простить,  сударь...  но я  не привык...  доверять жизнь...
неизвестно кому. Если у вас нет степени... назовите хотя бы ваше имя...
     - Меня зовут Дольф,  если вам от этого легче, - раздраженно ответил
я, - а теперь...
     Он отбросил одеяло и сел. Я увидел ряды заклепок доспеха-бригантины
и,  разумеется,  никаких следов ран и крови.  В руке, доселе скрытой под
одеялом, он держал - нет, не оружие, а свиток с печатью.
     - У меня для вас послание,  - сказал он обычным голосом, протягивая
свиток мне.
     Я невольно отпрянул,  резко оборачиваясь.  Четверо солдат -  теперь
уже не  приходилось сомневаться,  что это солдаты -  стояли позади меня,
обнажив мечи.  Они  не  собирались нападать -  всего лишь  намекали мне,
чтобы не делал глупостей.  Впрочем,  самую большую глупость я, очевидно,
уже сделал.
     - Прочтите это, - требовательно произнес мнимый больной.
     Ну что ж.  Даже если бы мне не угрожали оружием - информация лишней
не бывает.
     Я  взял свиток,  сорвал печать (на ней был какой-то неизвестный мне
герб,  но это могла быть и  маскировка) и развернул пергамент.  Сразу же
бросилось  в  глаза,  что  текст  написан  не  каллиграфическим почерком
секретаря - и не на государственном языке. Письмо было на языке античной
империи, который ныне принято считать высоким и благородным, хотя в свое
время  на  нем,  естественно,  изъяснялись не  только  великие ораторы и
полководцы,  но и самый последний сброд. Ныне этим языком владеют только
церковники и  ученые.  Автор письма не  был ни тем,  ни другим.  Поэтому
языком  он   не  владел.   Из  всех  семи  падежей  он  употреблял  лишь
именительный,  из всех четырех спряжений -  только первое. Тем не менее,
он верно рассчитал, что я пойму этот текст - а для всякого, кто далек от
науки, это будет загадка не хуже любого шифра.
     Если при  переводе восстановить нормальную грамматику,  вот что там
было написано.
     "Тому, кто называет себя Дольф.
     Твоя девчонка у меня. Я могу ее убить, а могу отпустить. Она мне не
нужна.  Ты мне,  в общем-то,  тоже не нужен.  Но у тебя есть то, что мне
нужно. Прочитав это, ты поедешь с моими людьми и откроешь мне - и только
мне -  рецепт порошка.  Если ты  это сделаешь,  вы  оба останетесь жить.
Иначе она умрет медленной и КРАЙНЕ неприятной смертью.
     Карл."
     Никаких титулов,  просто "Карл". И герб на печати был точно не его.
Но  он,   разумеется,   понимал,   что  у  меня  не  возникнет  сомнений
относительно   личности   отправителя.   И   ему   наверняка   доставило
удовольствие вывести  пером  это  "Carolus".  Имя  первого  императора -
которое,  по  его  мнению,  скоро  станет  именем императора последнего,
точнее,  нового.  Именно так,  без всяких уточняющих ремарок,  он  будет
подписываться, если взойдет на трон.
     Что ж,  приходилось воздать должное его остроумию. Эвелина при всем
желании не могла рассказать ему,  как меня найти (и счастье,  что он это
понял).   А   всяких  путников  по   дорогам  Империи,   даже   в   наше
неблагоприятное для поездок время,  шляется довольно-таки немало. Однако
сколько среди них тех, кто зарабатывает на жизнь медициной - профессией,
крайне  редкой  для  бродяги?  И  причем  действительно разбирающихся во
врачевании настолько,  чтобы браться за самые сложные случаи? И наконец,
скольких из  них  зовут Дольф?  Мне ведь никогда не  приходило в  голову
скрывать свое имя.  Да,  приказ о моем аресте был отдан в Виддене - но я
туда больше не собирался,  а полномочия городской стражи оканчиваются за
городскими стенами...  Интересно,  сколько таких  вот  пятерок обследуют
сейчас трактиры и  гостиницы по  всей стране?  В  том числе и  под самым
носом у Ришарда. И ведь никто ничего не заподозрит. Если искать человека
по  приметам,  расспрашивать о  нем всех встречных -  это может привлечь
нежелательное  внимание,   как  самогО  разыскиваемого,   так  и   ищеек
противника.  Но что странного в том, что кто-то ищет врача для попавшего
в беду торговца?  Не конкретного человека - просто хорошего врача. Рыбка
должна была сама приплыть в сеть. И она это сделала.
     И все-таки ты дурак,  Карл.  Ты дурак потому,  что считаешь дураком
меня.  Таким  дураком,  который  поверит,  будто  ты  способен отпустить
обладателя самой страшной тайны в мире после того, как он поделится ею с
тобой.  Кстати,  тебе даже не придется нарушать слово, хотя, уверен, для
тебя  бы  это  не  было даже самым слабым препятствием.  Но  ты  написал
"останетесь жить" -  и это может быть правдой.  Жить в самой глубокой из
твоих темниц.  Хотя говорят,  что  в  Греффенвале,  вопреки обыкновению,
тюрьма расположена не в  подвале,  а  на верхних этажах...  В  этом есть
прямой  резон:  оставить себе  и  ценного  изобретателя,  и  девочку как
дополнительный  аргумент  на   случай,   если   изобретатель  попытается
артачиться. И если ты думаешь, что я всего этого не понимаю... Или же ты
считаешь меня еще бОльшим дураком,  который,  понимая все это, все равно
полезет тебе прямиком в  пасть.  И  в  таком случае ты  сам  еще больший
дурак.  Никто  и  ничто  не  заставит меня  учинить  подобную чудовищную
глупость.
     - Вы прочитали?  -  требовательно спросил бывший "раненый".  Он уже
стоял  в  полный  рост  по  другую  сторону  кровати  -  видимо,  лишняя
предосторожность,  чтобы я  не  вздумал на  него  прыгнуть и  попытаться
приказывать остальным, угрожая его жизни. Вероятнее всего, именно он был
здесь главным.
     Что ж, нельзя до бесконечности делать вид, что я разбираю несколько
строчек.
     - Да, - спокойно ответил я.
     - Вы хорошо поняли написанное?
     - Да,  -  ответил я,  гадая,  в  какой степени он  сам осведомлен о
содержании послания.
     Он  требовательно протянул руку  за  письмом.  Я  отдал  пергамент.
Обладатель бригантины вновь свернул его в  трубку и поднес к огню свечи.
Свиток загорелся -  не так ярко,  как бумага -  и начал обугливаться.  В
комнате  стало  немного светлее,  и  одновременно стал  распространяться
неприятный запах.  Пергаменты редко жгут, чаще с них просто соскабливают
написанное.  Но,  как  видно,  инструкции Карла на  сей счет были вполне
четкими.
     - Я поеду с вами,  -  сказал я,  словно меня кто-то спрашивал, - но
никаких цепей и веревок.
     - Это привлекло бы  лишнее внимание,  -  согласился он.  -  Вы сами
должны понимать, что сопротивление не в ваших интересах.
     Да неужели, подумал я, но вслух в третий раз сказал "да".
     - Отдайте оружие. Вместе с ножнами. Без резких движений.
     Я вновь повиновался и положил свой меч на кровать.
     - Ножи тоже? - спросил я, демонстрируя готовность к сотрудничеству.
     - Да,  -  не раздумывая,  кивнул он.  -  И тоже плавно. Надеюсь, вы
понимаете, что любой замах...
     - Я все понимаю. Вас здесь пятеро, и вы в доспехах.
     - Приятно иметь дело с умным человеком,  - позволил себе улыбнуться
он.
     Ты даже не представляешь себе, насколько.
     Я  открыл сумку,  принесенную с собой,  осторожно,  двумя пальцами,
вытащил футляр с  узким ножом для  операций и  тоже  медленно положил на
кровать.
     - Теперь кинжал, - объявил я, расстегивая куртку.
     Они  молча ждали -  один  передо мной,  четверо позади.  Я  получил
окончательный ответ на  интересовавший меня вопрос.  Не  знают!  Они  не
знают  про  огнебой!  Карл  слишком осторожен,  чтобы  доверить подобный
секрет даже собственным сыскным псам.  Конечно, со временем ему придется
поделиться тайной много  с  кем  -  сперва с  оружейниками,  затем  и  с
простыми бойцами.  Но это потом,  когда все нити будут в его руках. Пока
же  -  пока любой намек на  то,  что  у  разыскиваемого при себе имеется
чудо-оружие,  может создать у ловчих слишком большое искушение присвоить
добычу себе. А затем продать, благо покупатели найдутся... Может, Карл и
доверился  бы  нескольким самым-самым  преданным  своим  людям.  Но  ему
пришлось разослать сотни агентов по всей стране. Откуда же взять столько
самых-самых преданных?
     Все  эти мысли четким узором выстраиваются в  моей голове,  пока я,
как  обещано,  медленно  и  плавно  вытаскиваю  огнебой  из  внутреннего
кармана.  Глаза моего визави удивленно расширяются,  когда он видит, что
извлеченный мною предмет совсем не похож на кинжал. И вообще на что-либо
ему знакомое (о  флейтах Пана он  вряд ли слышал).  Те,  что сзади,  еще
ничего не могут увидеть.  А  затем медленность и плавность кончаются.  Я
продолжаю движение рукой слева направо,  как вынимал оружие,  но  теперь
резко поворачиваюсь через правое плечо и четырежды жму на скобу.  Четыре
выстрела сливаются в  единый раскатистый грохот,  кровь  брызжет во  все
стороны,  попадая мне на  лицо и  одежду.  Они стоят совсем близко,  меч
одного из них, падая, втыкается в пол в полудюйме от моего сапога. Как я
ни спешу, самый правый, пожалуй, мог бы успеть достать меня мечом. Но он
в  шоке,  а  кроме того,  у них нет приказа меня убивать.  Я нужен Карлу
живым.  Поэтому он медлит -  и  тоже валится навзничь с кровавой дырой в
груди,  как и остальные.  Запах сгоревшего порошка наполняет горницу.  Я
заканчиваю разворот, вновь оказываясь лицом к лицу с главным.
     С последним.
     У него в руке уже меч.  У меня -  только разряженный огнебой. Между
нами кровать,  но  это слабая защита.  Я  безоружен,  и  он  легко может
понять,  что я  безоружен,  сосчитав дымящиеся стволы.  Но  он оглушен в
прямом и  переносном смысле.  А  кроме того,  откуда ему  знать,  что из
одного ствола можно сделать лишь один выстрел?
     - Брось  меч!!!  -  рявкаю  я  самым  зверским  голосом,  на  какой
способен.
     Он испуган и растерян,  но все же медлит. Еще пара мгновений - и он
сообразит, что я не стреляю просто потому, что не могу.
     - Кому сказал!!!  -  я выставляю огнебой вперед и вверх, делая вид,
что целюсь ему прямо в лицо.
     Он  вздрагивает и  разжимает руку.  Меч  звенит,  падая  плашмя  на
деревянный пол.
     Победа.
     Надменная самоуверенность моего противника как-то мигом испарилась.
Он смотрел на огнебой расширенными от ужаса глазами. Мне кажется, в этот
момент он боялся даже не столько смерти вообще -  все-таки ему наверняка
уже  не  раз  доводилось рисковать  жизнью  -  сколько  смерти  от  этой
дьявольской штуки.
     - Подними руки, - потребовал я. - И подтолкни меч ногой ко мне.
     Он покорно подчинился.
     - Пожалуйста, не убивайте, - пробормотал он. - Я только посланец. Я
даже не знаю, что было в том письме. Если оно вас оскорбило, я не имею к
этому...
     - И кому ты служишь, ты тоже не знаешь? - усмехнулся я.
     - Я... ну ведь все должны кому-то служить...
     - Кто  сказал такую глупость?  -  искренне удивился я  и  перешел к
более практическим вопросам:  -  Что с  девочкой?  Говори,  что вы с ней
сделали, и не вздумай врать!
     - С какой девочкой?
     - С той, что недавно была схвачена в Греффенвале!
     - Я не знаю ни о какой девочке...  клянусь,  это правда!  Я никогда
раньше не был в Греффенвале!  Я получил приказ и письмо для вас,  будучи
за много миль оттуда!
     - В чем был твой приказ?
     - Искать  лекаря...  разыгрывать раненого или  больного...  выявив,
сопроводить в Греффенваль...  беречь,  как зеницу...  больше я ничего не
знаю!
     - Что было бы  со  мной,  если бы  я  сказал,  что я  не  Дольф?  -
усмехнулся я.
     - Я  должен был  отказаться от  услуг лекаря,  не  соответствующего
условиям... сказать, что слышал о нем, как о шарлатане - а дальше решать
по  обстоятельствам.  Настоящий шарлатан,  когда его уличают,  не станет
болтать об этом почем зря...
     - А ненастоящего,  стало быть, убить, - понимающе кивнул я. - Но на
всякий случай вы бы убивали всех, случайно попавших в вашу ловушку.
     - Приказ гласил "не привлекать лишнего внимания"!  -  запротестовал
посланец Карла. - А лишние трупы и исчезновения тоже его привлекают...
     - Вы должны были отправлять какие-то донесения?  Оставлять условные
знаки?
     - Нет,  -  затряс головой он.  - В случае успеха - возвращаться так
быстро, как возможно... едва ли донесение успело бы быстрее.
     Резонно. Ну что ж, похоже, я узнал все, что он мог мне сообщить.
     Я  переложил огнебой в  левую руку и  выдернул меч  из  лежавших на
кровати  ножен.  Клинок  Гринарда  вышел  легко,  практически беззвучно.
Все-таки старая аристократия знает толк в своем оружии.
     - Нет! - воскликнул грифонец, отступая. - Не надо!
     - Неужели ты не понимаешь,  что я не могу оставить тебя в живых?  -
пожал плечами я.
     - Но  я  ничего о  вас не расскажу!  Я  не собираюсь возвращаться к
герцогу! Если он узнает, что я провалил задание, мне не сносить головы!
     - Возможно,  -  согласился я, запрыгивая на кровать, чтобы избежать
ненужной беготни вокруг нее, - но мне нужны гарантии.
     - Я... я уйду в монастырь!
     - Я отправлю тебя на небо более короткой дорогой, - усмехнулся я.
     Конечно,  мечник  из  меня  никудышный.  Но  зарубить безоружного я
все-таки  могу.  Впрочем,  с  искусным бойцом непросто иметь дело,  даже
когда он  безоружен.  Ему трижды удалось уклониться от  удара,  он  даже
пытался перехватить мой клинок с помощью подхваченного с пола одеяла. Но
с четвертого раза я все-таки раскроил ему череп.
     Несколько мгновений я стоял,  прислушиваясь и нормализуя дыхание. В
доме стояла мертвая тишина.  Где, интересно, хозяева? Не похоже, что эта
горница  покинута жильцами давно...  Догадаться,  конечно,  несложно.  С
другой стороны, лишние трупы и впрямь вызывают лишние вопросы...
     Первым  делом  я  тщательно перезарядил огнебой.  Затем  обтер  меч
одеялом  и  вновь  повесил наследие Гринарда на  пояс.  Затем  вынул  из
футляра свой хирургический нож и вернулся к четверым, сраженным первыми.
     Один из них был еще жив,  хотя и  без сознания.  Коротким движением
узкого лезвия я исправил этот недостаток.  Но главная моя задача была не
в этом. Необходимо было извлечь из ран свинцовые ядрышки. Я, конечно, не
собирался просто бросить трупы здесь,  и  вероятность,  что их  найдут и
откопают,  была ничтожной - но "ничтожная" все-таки не значит "нулевая".
Я  никогда не предпринимал таких мер предосторожности раньше.  Но раньше
за  мной и  моим оружием не  охотился один из  двух самых могущественных
людей в Империи.
     С  одним  из  мертвецов  пришлось  повозиться:   ядрышко,  пробивая
грудину,  расплавилось, и его куски разлетелись в теле в разные стороны.
Я не успокоился,  пока не нашел и не вытащил их все. Его плоть в области
груди была в результате изрезана практически в фарш.  Пусть; так труднее
определить характер раны.  Остальным я просто вырезал по куску мяса там,
куда вошли ядрышки.  Эти  шматки я  завернул в  отрезанный кусок одеяла.
Выброшу в лесу, звери быстро съедят.
     Попутно я осмотрел и кошельки убитых.  Они,  конечно,  предпочитали
носить деньги с собой,  не доверяясь сомнительной честности товарищей. У
солдат были при себе считанные хеллеры, но у главного - двадцать золотых
крон с мелочью. Все-таки я получил гонорар за свою работу.
     Теперь  осталось всего-то  ничего:  выкопать могилу  на  пятерых  и
умудриться закончить все до  рассвета.  Проще было бы,  конечно,  просто
поджечь дом,  но пожар привлечет внимание.  Ах да,  еще ведь надо что-то
делать с  их лошадьми!  Убить их и  оставить трупы я не могу,  отпустить
бродить бесхозными тоже...  Ладно.  В  первую очередь -  забота о людях.
Если я все сделаю правильно, их не хватятся еще долго.
     У  любого шантажа есть два  слабых места.  Во-первых,  свой главный
козырь  шантажист может  пустить в  ход  лишь  один  раз  -  причем  это
автоматически означает его проигрыш.  Пока я  нужен Карлу,  он  не убьет
Эвьет -  иначе гарантированно не получит ничего. Правда, он может пытать
ее  (и  я  надеюсь,  очень надеюсь,  что она рассказала все,  что знает,
сразу.  Что  Карлу и  его людям не  пришлось тянуть из  нее каждое слово
клещами,  в  самом буквальном смысле этого выражения.) Но тут вступает в
силу вторая слабость,  еще  более важная.  Шантаж может сработать лишь в
том  случае,   если  шантажируемый  знает  о   требованиях  и  действиях
шантажиста  -   а  тот,   в  свою  очередь,   уверен  в  осведомленности
шантажируемого.  Карлу нет никакого смысла мучить Эвьет, если у него нет
гарантии,   что  информация  об  этом  дойдет  до  меня.   Значит,  надо
позаботиться, чтобы такая гарантия у него не появилась.
     В сенях мне удалось отыскать фонарь; я зажег фитиль и снова вышел в
ночь и дождь.  Подойдя к бочке,  куда с журчанием стекала струя с крыши,
вымыл  руки,  затем  зачерпнул воды  и  умыл  окровавленное лицо.  Потом
некоторое время  тер  куртку,  штаны  и  сапоги.  Ладно,  вроде  сойдет.
Холодная вода неплохо берет свежую кровь. Слева маячил какой-то сарай; я
направился туда в  поисках лопаты.  Дверь была заперта на крепкий засов,
но  без  замка.  Я  отодвинул его  и  шагнул внутрь -  тут же,  впрочем,
остановившись на пороге.
     Из  пахнущей сеном глубины сарая на меня смотрели восемь испуганных
глаз. Мужчина, женщина и двое детей, примерно пяти и восьми лет. В свете
фонаря они в  страхе жались друг к другу,  переводя взгляды с моего меча
на  мою  одежду;  должно быть,  какие-то  пятна  крови я  все  же  оттер
недостаточно хорошо.
     А я-то думал, что избавился от всех ненужных свидетелей.
     Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга.
     - Это ваш хутор? - спросил я наконец.
     - Да, - ответил мужчина.
     - А те люди, в доме? Что вы о них знаете?
     - Прискакали вчера под вечер.  Загнали нас сюда.  Сказали, что если
будем сидеть тихо и не рыпаться, не сделают нам зла. Днем забирали жену,
чтобы приготовила еду. Потом опять привели сюда.
     Я перевел взгляд на женщину.  Замордована жизнью, конечно - большое
хозяйство,  двое детей, и это только выживших, а сколько было умерших во
младенчестве...  и все же еще,  вероятно, вполне способна будить мужскую
похоть.  Особенно у непритязательных солдат.  Какова вероятность, что их
требования и впрямь ограничились кулинарными услугами?
     Она поняла значение моего взгляда, и кровь прилила к ее щекам двумя
некрасивыми пятнами.
     - Сколько  их   было?   -   продолжал  я   расспросы.   Как  знать,
действительно ли это все...
     - Пятеро.
     Хорошо. Интересно, знает ли Карл число стволов в огнебое, или здесь
Эвьет все же удалось его обмануть?  Если знает, то с его стороны большая
наглость послать всего на  одного человека больше.  Я  бы  даже сказал -
личное оскорбление...
     - Добрый господин, вы их убили? - осмелился спросить хуторянин.
     - Неважно,  кто их убил,  -  резко ответил я. - Важно, что сейчас у
вас там в  горнице валяется пять трупов.  О  которых никто и  никогда не
должен узнать.
     - Только не убивайте! - взмолилась женщина, падая на колени. - Все,
что хотите, делайте, только не убивайте! Детей пощадите...
     - Мы будем молчать!  - подхватил ее муж, опускаясь рядом с ней. - А
хотите, языки нам всем отрежьте, только жизнь оставьте...
     Интересное предложение. И ведь он абсолютно серьезен.
     - Что вы слышали? - мрачно перебил я их мольбы.
     - Когда? - удивился хуторянин.
     - В течение последнего часа.
     - Да ничего вроде,  -  он переглянулся с  женой,  словно ища у  нее
поддержки.
     - Не врать, если хотите жить!
     - Святой истинный крест,  ничего не слыхали,  добрый господин!  Ну,
мыши скреблись и дождь по крыше шумел, а боле ничего...
     - Здоровьем детей клянусь, муж правду говорит!
     В самом деле,  дом сложен из крепких бревен,  да и стены сарая тоже
добротные. Пожалуй, они и впрямь не слышали выстрелов.
     - Значит,  так, - объявил я. - Вы никогда не видели ни их, ни меня.
И  у  любого,  кто  будет об  этом расспрашивать,  не  должно возникнуть
сомнения,  что это правда.  Потому что,  если такое сомнение возникнет -
если возникнет даже тень сомнения!  -  с  вас заживо сдерут кожу,  и это
будет только начало.  Я не шучу. Вас будут пытать на глазах друг у друга
- тебя,  жену,  детей - чтобы выяснить не только то, что вы знаете, но и
то,  чего вы на самом деле не знаете. А это ситуация безвыходная. Вы все
поняли?
     - Да!  Да,  добрый господин! - наперебой закивали они. - Никто ни о
чем не догадается!
     - Избавьтесь от трупов как можно быстрее.  Не советую закапывать их
прямо на хуторе. Здесь могут искать.
     - А мы их на куски порубим и свиньям скормим! - радостно предложила
женщина. - Никто ничего не найдет!
     - Там еще доспехи и  мечи.  Не  пытайтесь их  продать,  заройте или
утопите там,  где  вода  глубокая и  мутная.  И  кони.  Коней  осмотрите
внимательно.  Если  есть  клейма  или  хоть  какие  особые приметы -  не
оставляйте себе.  Продайте по одному подальше отсюда,  а  лучше убейте и
закопайте в лесу.  Вам ясно?  Вы понимаете, чем для вас может обернуться
жадность или лень?
     Снова они принялись горячо уверять меня, что все поняли и будут век
молить бога за мою доброту.
     - Ну ладно, - вздохнул я и повернулся, чтобы уйти. Но уже в дверном
проеме вновь оглянулся: - А в котором часу приехали всадники?
     - Да к закату уж... - начал муж, но был громко перебит женой:
     - Какие  всадники,   добрый  господин?  Мы  тут  уж  давно  никаких
всадников не видали!
     - Умница, - похвалил ее я. - Только не переигрывай. Все-таки дорога
рядом, если скажешь, что здесь месяц никто не проезжал - не поверят.
     Выезжая с хутора,  я думал, стоит ли возвращаться на постоялый двор
- и  решил,  что,  как  мне ни  хочется поскорее покинуть эти края,  мое
исчезновение среди ночи может вызвать лишние разговоры.  Нет, я спокойно
вернусь; если кто вздумает пристать с расспросами, скажу, что раны купца
оказались не столь опасными,  как показалось перепуганной охране,  и  он
поехал дальше.  Потом проведу на  постоялом дворе еще  один  день,  всем
своим видом демонстрируя, что мне некуда спешить. Потом...
     Да,  ты дурак,  Карл. Ты дурак в первую очередь потому, что нарушил
одно  из  самых  главных  правил:  без  самой  крайней  необходимости не
привлекать к себе внимания вооруженных людей.
     Ты привлек к себе внимание обладателя абсолютного оружия.

     Я  поднял  огнебой и  тщательно прицелился в  латный  нагрудник.  С
такого расстояния я  бы вряд ли промазал.  Но от этого выстрела зависело
слишком многое.
     Грохот  отразился эхом  от  стен  подземелья,  словно древние своды
ахнули от  ужаса.  Моя  цель  покачнулась и  с  низким лягзом рухнула на
каменный пол.
     Я убрал свое оружие и подошел к поверженному турнирному доспеху.  В
самой мощной броне,  какую когда-либо надевал на  себя человек -  вес  и
толщина  турнирного  доспеха  вдвое  больше,   чем  у  боевого,  рыцарь,
придавленный этой  тяжестью,  почти  беспомощен и  только и  может,  что
держать копье  для  однократной конной  сшибки -  зияла  круглая дыра  с
удивительно ровными, лишь слегка вогнутыми краями.
     - Прошу вас, милорд, - я сделал приглашающий жест.
     Единственный человек, сопровождавший меня в подземелье, приблизился
следом, присел на корточки, с интересом сунул палец в дыру, потрогал еще
теплые края.
     - Впечатляет,  -  согласился он,  поднимаясь.  - Но, я вижу, доспех
пробит только с одной стороны. На спине лишь вмятина, но не дырка.
     - Это  только увеличивает эффективность,  -  пояснил я.  -  Ядрышко
пробивает  доспех,  пробивает плоть,  а  потом  рикошетит от  внутренней
стенки лат обратно в тело, причиняя дополнительные раны.
     - Воистину,  это дьявольское оружие,  сударь, - произнес он, однако
без  всякого священного ужаса.  Напротив,  его  голос  звучал  весело  и
по-молодому задорно.  Он  вообще выглядел моложе своих лет.  Ему не  так
давно  исполнилось сорок,  но  его  легко  можно было  принять за  моего
ровесника,  а издали и вовсе за юношу.  Он был тщательно выбрит, если не
считать  короткой  жесткой  щетки   усов;   золотистые  волосы   коротко
подстрижены -  но  не  настолько коротко,  чтобы  скрыть их  благородную
волнистость.  Васильково-синие глаза очень шли  к  этим золотым волосам.
Красивое лицо с  точеными чертами -  волевое,  мужественное,  и  в то же
время открытое и  располагающее к  себе.  Лицо прирожденного лидера,  за
которым хочется идти вовсе не  потому,  что  так  предписывают параграфы
древних законов и  вассальные клятвы.  Первый в  бою и на пиру,  любимец
солдат  и  мечта  женщин.  Немного подкачал только  рост  -  он  был  на
полголовы ниже меня,  но  при  его гибкой и  сильной фигуре это вовсе не
бросалось в глаза. Может быть, даже добавляло ему грациозности.
     И  он не просто выглядел смелым и  решительным -  он был таковым на
самом  деле.  Я  добился аудиенции в  рекордный срок.  И  он  не  только
выслушал меня, не отмахнувшись, как от очередного мошенника или безумца,
сулящего философский камень или  эликсир,  заживляющий любые раны  -  он
согласился  спуститься  наедине  со  мной  в  подземелье  для  наглядной
демонстрации,  зная,  что я буду при оружии.  Разумеется,  случись с ним
что,  обратно бы  я  не  вышел.  Но  он прекрасно понимал,  что на свете
найдется немало людей,  готовых убить его  даже ценой собственной жизни.
Он  был в  доспехах и  при мече,  но знал с  моих же слов,  что от моего
оружия это не  защита.  Но,  как это уже не раз бывало в  его насыщенной
жизни, он рискнул - и не прогадал.
     - Вы  видели,  что делают считанные граны порошка,  -  сказал я.  -
Представьте себе,  на что способны тысячи фунтов.  И  я готов сделать их
для вас.
     - Я рад это слышать,  - улыбнулся Ришард Йорлинг. - Но вы не похожи
на моего верного вассала. Вы даже забываете прибавлять в разговоре "ваша
светлость".  О  нет,  не  извиняйтесь.  Я  предпочитаю  искренних  людей
придворным лицемерам. Но мне интересно знать, каков ваш мотив. Деньги?
     К этому вопросу я был,  разумеется, готов. И знал, как на него ни в
коем случае нельзя отвечать.  Продающий супероружие за  деньги или  иные
материальные блага обречен.  Ибо  ничто не  помешает ему потом заключить
такую же сделку с другой стороной, и покупатель это прекрасно понимает.
     - Личная месть, - ответил я.
     - Понимаю,  - кивнул Ришард. - Очень хорошо вас понимаю, - повторил
он,  очевидно,  намекая на своего покойного отца. - Тем не менее, я счел
бы бесчестным не вознаградить вас за секрет порошка надлежащим образом.
     - Нет,   ваша  светлость,   -   решительно  покачал  головой  я.  -
Предоставив  мне  необходимые  ресурсы,  вы  получите  столько  порошка,
сколько нужно для окончательного разгрома Карла. Но не сам секрет.
     - Почему?
     Он превосходно владел собой.  Не гнев, всего лишь легкое удивление,
выраженное приподнятой бровью.
     - Я связан клятвой, ваша светлость.
     На  самом деле я  эту клятву уже нарушил,  выйдя за  пределы личной
самозащиты.  Но такой ответ был самым простым.  Я прекрасно понимал, что
услышу,  если начну излагать реальные причины.  Что с достижением победы
страна будет  вновь  объединена,  во  всей  Империи под  властью Ришарда
воцарятся   мир   и   процветание,   и   тайна   порошка   послужит   не
братоубийственной войне,  но  дальнейшему  укреплению  и  возвеличиванию
державы. Что восточных и южных варваров, обнаглевших за годы смуты и все
чаще  беспокоящих наши  границы,  давно пора поставить на  место.  Может
быть, даже про строительство дорог и каналов. Словно бы эта самая победа
кладет конец  истории,  и  после  нее  повторение событий двадцатилетней
давности становится невозможным.  У  Ришарда,  кстати,  до  сих  пор нет
сыновей.  Одни дочери.  Говорят,  что это угнетает его больше, чем любые
военные неудачи...
     Но  мой  ответ куда надежней логических объяснений,  которые он  не
захочет  слушать.  Дворянин не  может  напрямую потребовать от  кого-то,
чтобы тот нарушил клятву и преступил законы чести. И точка.
     Правда, этого не может требовать лишь сам дворянин. Но не состоящий
на его службе палач.
     - Ладно,  отложим это пока,  -  все так же спокойно произнес герцог
после легкой заминки. - Каковы ваши условия?
     - Их  только  два,   ваша  светлость.  И  оба  они  отвечают  вашим
интересам. Во-первых, работам по производству порошка должен быть предан
абсолютно  приоритетный  характер.   Они  должны  вестись  максимальными
темпами.  Никакие причины задержек не могут быть признаны уважительными,
даже если ради продолжения работы придется снять ваших рыцарей с  коней,
дать им в руки кирки и послать их в шахты.
     - Полагаю, до этого не дойдет, - вновь улыбнулся Ришард. - Несмотря
на  все  потери,  понесенные нами  по  вине мятежников,  простого народа
всегда  больше,   чем   обученных  воинов.   Но   ваше  первое  условие,
действительно,  даже не  назовешь вашим -  я  сам потребовал бы от своих
людей точно того же. Каково же второе?
     - Оно  прямо  связано  с   первым.   Единственным  руководителем  и
организатором работ буду я.  И я не хочу торможения процесса из-за того,
что какие-то мои распоряжения будут требовать дополнительных визирований
и согласований,  или,  тем паче, дискуссий. В рамках данного проекта все
мои приказы должны исполняться столь же немедленно и беспрекословно, как
если бы  они  исходили напрямую от  вас.  Точно так  же  нас  не  должны
отвлекать никакими проверками и  инспекциями.  Вы  будете получать новые
порции  порошка в  оговоренные мною  сроки,  а  прочее никого не  должно
волновать.
     - Что ж,  - заключил Ришард, - это тоже резонно, - он снял с пальца
перстень с  печаткой и  протянул мне.  -  Этот  перстень дает вам  право
приказывать от моего имени.  Разумеется,  вы не сможете командовать моей
армией,   но  во  всем,  что  касается  данного  проекта,  вы  получаете
неограниченные полномочия.  Я,  в свою очередь, рассчитываю на быстрый и
успешный результат,  -  он  добавил в  голос  чуть-чуть  металла.  Самую
малость,  чтобы лишь намекнуть,  что будет со мной,  если эти расчеты не
оправдаются.
     - Вы его получите,  - заверил я. - Ну и, само собой, проекту должна
быть обеспечена абсолютная секретность.  Карл не должен даже заподозрить
не то что характер наших работ, но и то, что я вообще когда-либо посещал
ваши родовые владения. Но это вы, очевидно, и сами понимаете.
     - Само собой.
     - В  частности,  мое имя не  должно упоминаться ни под каким видом.
Для всех,  кто вообще будет знать о моем существовании, пусть я буду, ну
скажем, Бертольдом.
     - Хорошо, Бертольд.
     - В  то же время,  я хотел бы участвовать в финальном походе против
Карла.
     - Это  уже третье условие?  Мне бы  не  хотелось подвергать лишнему
риску столь ценного союзника, - заметил Ришард.
     - Мне тоже,  -  усмехнулся я.  -  Но я не собираюсь лезть в бой.  Я
просто хочу  увидеть падение Грифона своими глазами.  С  практической же
стороны я  буду вам  полезен,  если с  новым оружием в  полевых условиях
возникнут какие-то трудности.
     - Ну что ж. Да будет так. Это все?
     - Еще только одно замечание, ваша светлость. Производство порошка -
очень  тонкий  и  ответственный процесс.  Достаточно небольшой ошибки  в
составе или  пропорциях ингредиентов -  и  последствия могут быть самыми
неприятными.  Например,  взрыва не произойдет вовсе.  Или хуже того - он
произойдет так,  что оружие разорвет в руках у стреляющего, поразив его,
а  не  противника.  Причем выяснится это в  последний момент,  когда уже
поздно будет что-то  исправлять.  Я  принимаю на себя ответственность за
то,  чтобы  порошок был  изготовлен правильно.  Но  если  некие  внешние
обстоятельства нарушат мое душевное равновесие,  боюсь, я не смогу этого
гарантировать.  Мы  поняли друг друга?  -  я  пристально посмотрел ему в
глаза.
     - Вполне,  -  герцог спокойно выдержал мой взгляд.  - Работайте без
всяких опасений. Я гарантирую вам безопасность.

     Не знаю,  как я выдержал первую неделю.  Если за день мне удавалось
урывками проспать пять часов, это была практически недопустимая роскошь.
Стимулирующие экстракты из трав помогали обманывать организм лишь первые
три дня,  а потом... потом, наверное, почти единственным, что удерживало
меня на ногах, была мысль, что Эвьет сейчас приходится еще хуже.
     Обычно перед человеком, берущим на себя роль организатора, тем паче
- единоличного организатора, стоит задача сделать весь процесс как можно
проще  и  логичнее.  Моя  задача  была  обратной -  сделать производство
порошка  как  можно  более  сложным  и  запутанным,  дабы,  несмотря  на
вовлеченность в дело тысяч работников, никто не смог разгадать секрет. И
при  этом,  тем не  менее,  получить быстрый и  положительный результат!
Схему я продумал еще по пути в Норенштайн,  замок Ришарда,  но одно дело
продумать, а другое - воплотить без изъянов на практике.
     Вместо трех действительно необходимых мне ингредиентов я затребовал
двадцать.  Семнадцать из  них  были,  разумеется,  бесполезны и,  будучи
добавленными в порошок, лишь сделали бы его непригодным, а посему, после
сложного цикла бессмысленных операций,  целиком шли в  отходы.  По  моим
чертежам была создана большая лаборатория,  где днем и ночью булькали на
огне  жидкости  в  огромных сосудах,  испуская по  сложно  переплетенным
трубкам едкие и зловонные газы. Лаборатории была выделена особая охрана,
и  вообще по тому вниманию,  которое я ей уделял,  нетрудно было понять,
что  именно  она  является  сердцем  всего  проекта;   на   самом  деле,
разумеется,  все протекающие в  ней реакции были совершенно бесполезны и
не  связаны с  реальным производством (газы пропускались через емкости с
ингредиентами,  но  никак не  взаимодействовали с  ними).  Также по моим
чертежам  были  построены  специальные мельницы,  позволявшие дробить  и
перетирать твердые субстанции,  не видя их;  одни приводились в движение
водой,  другие -  ходящими по кругу лошадьми и ослами. Лишь три мельницы
из  девяти мололи то,  что нужно,  причем периодически я  менял порядок,
какому сырью куда поступать. Готовые порошки доставлялись в запечатанных
емкостях  и  перемешивались еще  одним  механизмом;  хитроумная  система
внутренних заслонок,  изготовленная уже мною лично в полном одиночестве,
впускала  в  рабочую  камеру  лишь  те  вещества,  которые  требовалось,
отправляя в отходы остальные,  так, что внешний наблюдатель ни за что бы
не понял,  что происходит.  Я регулярно менял маркировки, так что один и
тот же  сосуд,  помеченный одним и  тем же знаком,  сегодня содержал уже
совсем не  то,  что вчера.  Причем этим изменениям,  если бы кто вздумал
интересоваться их  целесообразностью (хотя  перстень герцога и  избавлял
меня от  лишних вопросов),  был  придан глубокий смысл:  я  согласовывал
процесс  с  фазами  луны  и  каждые  шесть  часов  с  озабоченным  видом
выслушивал доклад о  направлении и силе ветра.  Самый вдумчивый аналитик
не вычислил бы системы,  связывающей подобные данные с  моими решениями.
Ее и  не было.  Чтобы самому не запутаться во всем этом,  я был вынужден
вести записи,  но, естественно, шифровал их, в частности, меняя буквы на
цифры и одни цифры на другие.
     Параллельно производству порошка  было  развернуто  и  производство
оружия.  Тут я  уже не предпринимал никаких мер по запутыванию процесса:
без порошка огнебой годится в лучшем случае,  действительно,  в качестве
флейты.  Поэтому здесь я  без утайки выложил мастерам Ришарда результаты
наших с учителем изысканий.  В частности, нами было установлено, что для
повышения дальности и  меткости стрельбы ствол должен быть длинным.  Мой
огнебой был  сделан коротким ради  возможности незаметно носить его  под
курткой,  а также делать несколько выстрелов подряд без перезарядки.  Но
для армии требовалось иное оружие,  способное разить врага на расстоянии
даже большем,  чем длинный лук и  арбалет.  Не  мудрствуя,  я  нарек его
дальнобоем.  Числом  выстрелов приходилось жертвовать -  четыре  длинных
ствола весили бы слишком много,  так что дальнобои изготавливались одно-
или, максимум, двухствольными.
     К четвертой неделе октября подготовительные работы были, наконец, в
основном закончены,  и  в  арсенал Льва  начали  поступать первые порции
порошка и первые дальнобои.  Герцог лично опробовал новое оружие, в цель
с первого раза не попал, но остался доволен. Собственно, вопрос меткости
стрельбы оставался еще  одной  проблемой.  Нужно было  в  короткие сроки
обучить пользоваться непривычным оружием тысячи бойцов. Если бы речь шла
о  мечах,  потребовались бы годы упорных тренировок.  Для луков,  каждый
выстрел из которых индивидуален -  по меньшей мере месяцы.  Но дальнобои
отливались одинаково, и заряжались одинаково, одним и тем же количеством
порошка,  так  что  всякий  выстрел был  подобен прочим;  к  тому  же  я
использовал в  их  конструкции прицельные приспособления,  разработанные
еще  моим  учителем  для  арбалетов.   Вообще  именно  из   арбалетчиков
получались  лучшие   стрелки-дальнобойцы.   Им   в   наименьшей  степени
требовалось  переучиваться  -  всего  лишь  учесть,  что  упреждение  по
вертикали  и  горизонтали надо  брать  меньше,  а  отдача  при  выстреле
сильнее.  К  сожалению,  после  Ночного  Кошмара,  как  уже  окрестили -
неофициально,   разумеется  -   сентябрьское  сражение,  арбалетчиков  в
йорлингистской армии оставалось не так уж много. Тем не менее, дело шло.
Среди недобитых еще рыцарей старой аристократии,  правда, находились те,
что брезгливо воротили нос от  "подлого оружия",  разящего издали и  без
разбора -  но  таких на двадцать первом году войны было немного,  да они
нам и не требовались.  Их возмущение диктовалось,  разумеется, отнюдь не
заботой о  грифонских жизнях,  а  обидой за  те  самые годы тренировок с
мечом,  которые  теперь  оказывались никому  не  нужными:  с  огнебойным
оружием даже почти без всякой подготовки, а уж после недели упражнений -
тем  более,  самого искусного рыцаря мог  легко сразить даже ребенок или
женщина.  Последнее обстоятельство,  кстати, было учтено Ришардом. В его
армии  был  учрежден стрелковый зондербатальон,  в  который брали  одних
женщин.  Принимали туда только тех, кто имел личные счеты к противнику -
вдов и дочерей убитых йорлингистов,  девушек, изнасилованных грифонскими
солдатами...  Нехватки в желающих не было. И, к разочарованию скептиков,
из  них  получались отличные стрелки,  нередко  превосходившие меткостью
многих мужчин.  Как выразился по этому поводу Ришард, "кто может попасть
ниткой в  крохотное игольное ушко,  может попасть и  во  врага на другом
конце поля".  Разумеется,  о  том,  с  каким именно оружием им предстоит
иметь  дело,  бойцы  этого,  а  также  и  прочих  стрелковых  батальонов
узнавали, лишь попав в тренировочный лагерь. С этого момента любые связи
с внешним миром были для них отрезаны.
     Вообще  я  не  знаю  подробностей,  какими драконовскими средствами
Ришард   обеспечивал  секретность  столь   масштабных   подготовительных
действий (в  особенности -  тренировок стрелков,  которые было слышно за
несколько миль).  К  счастью,  это  была уже  не  моя забота.  Очевидно,
однако,  что полностью скрыть происходящее было невозможно.  Уже сами по
себе меры по недопущению утечек и  охране целого района,  куда никого не
пускали,  должны были привлечь внимание. Не знаю, что докладывали Карлу,
о чем он догадывался и что понимал почти наверняка.  Мне оставалось лишь
надеяться, что ему хватает ума сообразить: Эвелина по-прежнему нужна ему
живой.  Что бы  он с  ней ни сделал -  если Йорлинг уже владеет секретом
порошка (как мог подозревать Карл), лавина уже пошла, и ее не остановить
ни  смертью девочки,  ни даже моей собственной.  Лангедарг мог надеяться
лишь на то, что ему все еще удастся заполучить секрет самому. Но никакие
его  посланцы не  могли подобраться ко  мне.  Меня  охраняли едва ли  не
лучше,  чем самого Йорлинга,  и меня это более чем устраивало. Во всяком
случае,  пока.  Я  понимал,  что,  когда  нам  с  Ришардом  придет  пора
расставаться,  это может создать проблему. Но проблемы следует решать по
мере поступления.
     После  того,  как  процесс  производства оружия  и  боеприпасов был
налажен,  он уже не требовал столь активного моего участия, как вначале.
Собственно,  если бы не необходимость запутывать дело, меняя обозначения
и  перенаправляя потоки компонентов,  я  мог бы  вообще уже ни во что не
вмешиваться -  все прочее работало и без меня.  И все же я оставлял себе
время для сна, но не для праздности, постоянно появляясь то на одном, то
на другом участке производства,  инспектируя процесс,  а  иногда и лично
принимая в  нем  участие,  дабы занятостью рук  изгнать тяжелые мысли из
головы.
     Работы шли посменно двадцать четыре часа в сутки. К середине ноября
в  нашем распоряжении были тысяча длинноствольных и сто короткоствольных
огнебоев,  а также две тысячи фунтов порошка.  Через три дня после того,
как эти цифры были доложены Ришарду, армия выступила в поход.
     Странное это было войско. Оно состояло из одной конницы; не было не
то что пехоты,  но даже ни одной телеги обоза -  ничего,  что могло хоть
как-то  замедлить наше  продвижение.  Все  необходимое везли на  вьючных
лошадях.  В  армии было семь с половиной тысяч коней -  практически все,
что сумел собрать Ришард к этому времени,  если не считать обозных кляч,
непригодных для наших целей - но лишь четыре тысячи из них несли на себе
всадников.  Прочие  лошади  были  вьючными и  заводными.  Идея  выиграть
двадцатилетнюю войну столь небольшими силами показалась бы бредом любому
здравомыслящему  человеку  -   незнакомому,  разумеется,  со  свойствами
порошка.  Из  этих  всадников на  самом  деле  только три  четверти были
кавалеристами -  прочие лишь  ехали на  лошадях для  скорости.  На  этих
"прочих" были лишь самые легкие кожаные доспехи,  призванные защитить от
случайных,  долетевших на излете стрел;  сходиться с  противником они не
планировали, и тяжелая броня была не нужна. Собственно, тяжелой брони не
было ни  на  ком в  войске,  даже сам Ришард был облачен лишь в  простую
кольчугу с нагрудником - тяжелая кавалерия, элитная и самая грозная сила
в любой армии,  у нас отсутствовала,  как класс. При ожидавшейся тактике
боя она была бы только помехой. Нашими козырями, помимо самого главного,
были  быстрота и  мобильность.  Часть  доспехов и  мечей своего воинства
Ришард просто велел  переплавить,  чтобы  как  можно  быстрее изготовить
дальнобои.
     Мы  выехали на  закате.  Это  тоже была часть тактики Йорлинга -  в
начале  пути   ехать  ночами,   дабы   обеспечить  максимально  скрытное
перемещение армии.  С  пасмурного неба  сыпались редкие колкие снежинки,
копыта  деревянно стучали по  прихваченной ранним  морозом земле.  Голые
ветви деревьев тянулись к  небу в  бесполезной мольбе,  словно костлявые
руки мертвецов. На мне были подбитый мехом плащ поверх куртки, хвостатая
шапка,  отороченная куньим  мехом,  и  белые  шерстяные перчатки (всё  -
любезные подарки герцога),  однако все равно холод щипал лицо и  норовил
забраться под одежду. Я вновь подумал, каково сейчас приходится Эвьет. В
последние недели - с тех пор, как у меня появилось достаточно времени на
сон - я всячески гнал от себя эти мысли, как неконструктивные, но теперь
они вновь овладели мной. Даже если с ней не делают сейчас ничего _особо_
плохого,  она сидит в эту минуту на ледяном полу,  в лучшем случае -  на
гнилой  соломенной  подстилке,   в  продуваемой  зимним  ветром  камере,
возможно, в цепях, железным холодом впивающихся в кожу и высасывающих из
тела последнее тепло.  (Есть ли в темницах Карла кандалы настолько узкие
в диаметре,  чтобы в них можно было надежно заковать ребенка?  Наверняка
есть,  он  запасливый.)  И  уж  ее-то никто не снабдил подходящей сезону
одеждой...  Правда, Греффенваль южнее Норенштайна, сейчас там, наверное,
теплее,  чем здесь. Но все равно далеко не лето. Одна надежда на то, что
Эвелина закаленная...
     Если, конечно, она вообще еще жива.
     Карл!  Что бы ни сделали с ней ты и твои люди - ты горько пожалеешь
об этом. Очень, очень горько пожалеешь!
     Я  напомнил себе,  что вообще-то  она явилась его убить.  И,  стало
быть,  он совершенно не обязан проявлять к  ней милосердие.  Но даже это
резонное соображение не  могло погасить мой гнев.  Ведь это не его семью
вырезали по ее приказу, а совсем наоборот.
     Не знаю,  догадывался ли Ришард или кто-нибудь из его людей о  том,
что я испытывал;  скорее всего, их это попросту не интересовало. Внешне,
по крайней мере,  мое лицо оставалось спокойным.  Мрачным,  наверное, но
это вообще его обычное выражение.  И, конечно же, никто из этих людей не
имел и не должен был иметь ни малейшего понятия об Эвьет.  Вообще о том,
что я не мщу за мертвых, а пытаюсь спасти живого. Хватит уже того, что о
существовании небезразличной мне личности узнал Карл...
     Я посмотрел на Ришарда.  Он ехал неподалеку от меня, впереди и чуть
справа, в окружении своей личной охраны. В таком ракурсе я не мог видеть
его лица,  но я видел несколько раньше, как он весело улыбался, садясь в
седло.  Наверное, он даже не замечал скверной погоды. Казалось, даже его
огненно-рыжий конь пританцовывает от  нетерпения.  Ришард ехал навстречу
победе и  славе.  Навстречу мечте,  которая вела его  по  грязи и  крови
двадцать лет, заставляя громоздить бесчисленные тысячи трупов по полям и
крепостям Империи. И сколько таких Эвелин за это время на его совести?
     Едва ли много,  ответил я сам себе.  Женевьев,  наверное, более чем
достаточно. Но Эвелин - нет. Просто потому, что таких, как она, на свете
вообще считанные единицы.
     Продержись еще немного, Эвьет. Пожалуйста, продержись.

     Девять дней скачки на юго-запад.  Нет,  конечно, не той сумасшедшей
скачки,  которую некогда устроил барон  Левирт  (что,  впрочем,  его  не
спасло).  У  Ришарда не  было необходимости выжимать из людей и  лошадей
последние силы.  И все же наша армия двигалась,  вероятно,  быстрее, чем
какая-либо другая за всю эту войну (если говорить именно об армиях, а не
о совершающих стремительный рейд или,  напротив,  спасающихся паническим
бегством отдельных конных отрядах). Заводных лошадей не хватало на всех,
так что график,  по  которому всадники меняли коней на  каждом привале с
целью обеспечить равную нагрузку на всех животных, был чуть ли не той же
сложности,  что  и  мои манипуляции с  ингредиентами для порошка.  Но  и
здесь,   как   и   там,   руководство  процессом   было   грамотным,   и
незапланированной  путаницы  удавалось  избегать.   Пока  мы   ехали  по
йорлингистским территориям, Ришард придерживался схемы с ночными маршами
(захватывавшими также вечернее и  утреннее время) и дневными стоянками в
удаленных от населенных пунктов местах.  Но с  приходом в  лангедаргские
земли тактика изменилась.  Теперь мы  находились в  движении практически
все  время,  нигде не  останавливаясь больше чем  на  два часа.  Людям и
животным приходилось спать урывками, зато была уверенность, что за время
очередного  нашего  привала  противник  не  успеет  подготовить  никакие
серьезные контрмеры.  В  первые  дни  мы  не  встречали вообще  никакого
сопротивления.  В  свою очередь,  и войско Йорлинга не проводило никаких
"зачисток" в обитаемых селениях, через которые мы проезжали. Конфискации
фуража и продовольствия, разумеется, проводились регулярно, и без особой
оглядки на  предстоящую зиму  и  на  то,  как  местные переживут ее  без
припасов -  однако насилия над жителями,  если только те  не  попытаются
напасть сами, солдатам велено было не чинить. Ришард уже чувствовал вкус
победы на губах,  и фраза "сегодняшние враги - это завтрашние подданные"
больше  не  звучала  для  него  абстрактно.  Кроме  того,  мы  двигались
настолько быстро,  что  фактически опережали слухи о  нашем продвижении.
Тем не  менее,  где бы  мы  ни останавливались,  вперед на самых быстрых
лошадях уносились разведчики,  а  иногда кто-нибудь из  них,  отъехав от
армии   совсем   ненадолго,   возвращался   с   письменным   донесением,
оставленным,  как я  догадывался,  в  каком-нибудь условленном дупле или
расщелине давно действовавшими на этой территории агентами Льва.
     Благодаря этой  информации на  седьмой  день  мы  сделали внезапный
бросок на север, обходя некий заслон, торопливо выставленный против нас.
Как соизволил пояснить мне Ришард,  заслон состоял даже не из нормальной
пехоты,  а по большей части из необученного ополчения, то есть, несмотря
на  численный  перевес,   не  имел  шансов  выстоять  и  против  обычной
четырехтысячной конницы.  Единственной задачей этих людей,  брошенных на
верную  гибель,  было  хоть  как-то  задержать  наше  наступление.  Надо
сказать,  место для  заслона было выбрано грамотно -  между густым лесом
слева и болотами справа; то и другое тянулось на много миль. Но Йорлингу
не  нужна была  легкая добыча,  и  он  не  собирался ради этих вчерашних
крестьян раскрывать наш  главный козырь.  Ему  требовалась исключительно
битва  с  главными  силами.   Война  должна  была  быть  выиграна  одним
сражением,  дабы фактор внезапности сработал в  полную силу.  Поэтому он
просто  обогнул  возникшую на  пути  досадную помеху,  проведя армию  по
скованному морозом болоту.  Будь в этот день теплее, подобный маневр мог
закончиться  для  конницы  очень  скверно.  Но,  казалось,  даже  погода
благоприятствует планам Ришарда.
     Наконец на десятый день Йорлинг получил, что хотел.
     Армия Лангедарга -  то, что осталось от нее после Ночного Кошмара -
ждала  нас  на  Тагеронском поле.  Место,  разумеется,  было  выбрано не
случайно -  именно здесь без  малого четыре года назад грифонцы одержали
внушительную  победу,   что  позволило  им   не   только  разрушить  все
наступательные  замыслы  противника,   но   и   почти   беспрепятственно
похозяйничать потом в южных графствах, истребляя йорлингистских вассалов
и,  в частности,  семью Хогерт-Кайдерштайн...  Карл,  конечно же,  учел,
каким вдохновляющим стимулом станет такое место боя для его потрепанного
войска. А Ришард, в свою очередь, учел, что это учтет Карл.
     Лангедарг -  как мы и надеялись и как докладывала разведка,  на сей
раз он командовал армией лично -  расположил свои войска, как и в первой
Тагеронской битве, вдоль западного края поля. Позади них протекала река,
что  могло  создать серьезные проблемы в  случае  отступления,  особенно
быстрого (лед  покрывал воду лишь у  берегов,  а  пропускной способности
единственного моста было явно недостаточно для целой армии),  но в то же
время защищало грифонцев от  обхода и  удара с  тыла.  Само ровное,  как
стол,  поле представляло собой идеальную арену для действий кавалерии. С
востока  его  ограничивал пологий  и  невысокий  гребень,  без  малейших
затруднений преодолимый в обе стороны как для пехоты, так и для конницы.
Лучники  наступающей с  востока армии,  расположившись на  этом  гребне,
получали  небольшое  преимущество в  дальности стрельбы,  на  что  делал
расчет йорлингистский командующий в прошлом сражении,  но тогда западный
ветер  свел  это  преимущество на  нет.  Позиция на  востоке имела и  то
достоинство,  что  позволяла спрятать часть  своих сил  за  гребнем,  не
выводя  их  на  поле  раньше времени (что,  впрочем,  не  спасало их  от
навесной  стрельбы  вражеских  лучников,  приблизившихся на  достаточное
расстояние -  это тоже сыграло свою роль в  прошлом поражении Льва,  чьи
сберегаемые для  удара  из  засады  части  оказались серьезно  прорежены
прежде, чем успели вступить в бой).
     И  вот  теперь нас  дожидались около шести тысяч бойцов,  жаждавших
повторить прошлый  успех  (тогда,  впрочем,  на  поле  сошлось  в  общей
сложности почти пятьдесят тысяч человек). Вопреки обыкновению - впрочем,
после Ночного Кошмара и  не  могло быть иначе -  большинство в  нынешней
армии Лангедарга составляли конники. Здесь собрался едва ли не весь цвет
грифонского рыцарства,  уцелевший после предыдущих двадцати лет войны; в
глазах рябило от  гордых знамен,  разноцветных плащей и  гербовых щитов.
Карл  тоже  явно  рассчитывал сделать этот бой  последним,  окончательно
сокрушив  давнего  врага,  осмелившегося сунуться в  его  владения столь
малыми  силами.  Позиции слева  и  справа от  рыцарской конницы занимали
шеренги пеших арбалетчиков,  готовых как прикрыть каждая свой фланг, так
и  встретить  наступающего противника перекрестной стрельбой по  центру.
Второй  эшелон  образовывала легкая кавалерия,  способная как  броситься
добивать уцелевших после главного удара, так и прикрыть своих стрелков в
случае стремительной фланговой контратаки.  Ближе  всех  к  реке,  почти
невидимые для  нас  за  спинами  всадников,  стояли  лучники с  длинными
луками;  эти  собирались вести  стрельбу  по  навесным траекториям через
головы своих,  что, в отличие от бивших прямой наводкой арбалетчиков, не
обеспечивало  хорошей   меткости,   зато,   благодаря   быстрым   темпам
перезарядки (хороший лучник может сделать до десяти выстрелов в минуту),
позволяло обрушить на  врага  целый  дождь  из  стрел.  Однако со  своей
нынешней позиции никто из  грифонских стрелков не  мог  достать даже  до
середины поля.
     Они ждали нас здесь почти сутки. И, наконец, дождались.
     День  был  холодным и  ясным,  притом совершенно безветренным,  что
несколько  снижало  пафос  бессильно  обвисших  знамен,  зато  создавало
отличные условия для стрельбы.  Снега не  было,  но  ночной мороз сковал
осеннюю  грязь.  Первые  лучи  солнца,  поднявшегося над  гребнем,  ярко
высветили грифонские позиции и, очевидно, заставили раздраженно щуриться
смотревших на восток лангедаргцев.  А затем...  могу себе представить их
растущее с каждой минутой недоумение.
     Они,  разумеется,  знали, что пехоты в нашей армии нет совсем - это
было ясно уже  по  темпам нашего продвижения.  Однако теперь они видели,
как,  перевалив через  гребень,  движется  им  навстречу пятью  длинными
шеренгами тысяча пехотницев,  не  имеющая ни металлических доспехов,  ни
щитов,  ни  мечей,  и  вооруженная лишь  какими-то  странными  короткими
копьями (дальнобои действительно имели острия,  как у пик, прикрепленные
снизу  к  концам  стволов,  на  случай,  если  дело  все  же  дойдет  до
рукопашной).  Было совершенно очевидно, что закованная в броню рыцарская
конница растопчет столь смехотворного противника в  кровавую кашу,  даже
не заметив сопротивления.
     Пройдя   примерно  полторы  сотни   ярдов,   йорлингистская  пехота
остановилась,  будто  дразня неприятеля.  Я  наблюдал за  происходящим с
гребня,  сидя  на  коне неподалеку от  Ришарда,  и  словно слышал мысли,
шевелившиеся в эти минуты в увенчанных разукрашенными шлемами грифонских
головах:  "Конечно же,  это ловушка. Они ждут, что мы бросимся на легкую
добычу,  и тогда контратакуют из-за гребня всей своей кавалерией. Но что
им  это  даст?  Они отвели свою пехоту слишком далеко вперед,  при нашем
стремительном броске  она  не  успеет  укрыться  под  защиту  конницы  -
пожалуй,  ее  еще  и  потопчут свои же...  К  тому же,  сколько их  там?
Разведка доносит,  что их общая численность меньше нашей. Если к тому же
они  привезли  на  лошадях  этих  дурацких пехотинцев,  получается,  что
настоящей конницы у  них чуть ли  не вдвое меньше,  чем у  нас.  Никакая
контратака их  не  спасет.  Мы  сметем их  при любом раскладе.  Черт его
знает,  что задумал Ришард,  может,  он  повредился в  уме от  отчаянья,
может,  сам Господь услышал наши молитвы и  направил его к гибели,  но у
них совершенно точно нет никаких шансов..."
     И вот,  наконец,  в холодном и чистом воздухе громко протрубил рог.
Грифонское рыцарство тупым  клином  ринулось  в  атаку.  Они  мчались  в
тяжелом  дробном грохоте,  сверкая броней  людей  и  лошадей,  на  скаку
опуская вперед  хищные  жала  длинных копий,  стремительно набирая темп,
спеша  разделаться  с  глупыми  пехотинцами  прежде,  чем  из-за  гребня
покажется подмога...
     Но  подмоги  не  было.   Просто  первая  шеренга  странной  пехоты,
дождавшись,  пока  рыцари наберут максимальную скорость и  покинут зону,
где  их  еще  могли прикрыть собственные лучники,  направила вперед свои
удивительные копья -  и над полем боя, при ясном зимнем небе, раскатисто
грянул гром.  Впрочем, с моей позиции он походил скорее на резкий треск.
Или на одновременный хлесткий удар сотен кнутов...
     Десятки убитых и раненых лошадей на полном скаку валились на землю,
кувыркались через  голову,  с  хрустом  ломая  шеи  и  ноги,  с  размаху
впечатывая в  мерзлый грунт закованных в  тяжелые латы всадников -  и на
них тут же налетали мчавшиеся следом.  Кони и люди падали друг на друга,
давя и  круша всех без  разбора;  опущенные для  атаки копья втыкались в
копошащуюся на  земле массу.  Таков был план,  разработанный Ришардом не
без моего участия -  первым делом вести огонь по лошадям противника. Эту
методику уже применяли сами грифонцы, когда разгромили конницу Рануара -
но  на  сей  раз в  ход шло кое-что получше луков и  арбалетов.  Никакие
конские нагрудники и  стальные щитки  на  мордах  -  а  в  этом  войске,
собравшем цвет рыцарства,  лошадиные доспехи были у многих -  не спасали
от неведомой, разящей с быстротой молнии смерти.
     Перекрывая мучительное ржание и крики, за первым залпом почти сразу
грянул   второй   -   большинство   дальнобоев   первой   шеренги   были
двуствольными.  Новая волна смерти и  хаоса ударила в ряды еще скакавших
рыцарей,  швыряя на  землю свои жертвы.  А  затем стрелки первой шеренги
опустились на  одно колено,  перезаряжая свое оружие,  а  над их плечами
поднялись дальнобои второго ряда.  Залп!  Грохот,  крики, лязг и дребезг
доспехов под  копытами собственной конницы.  Вторая  шеренга  опускается
вслед за первой, третья поднимает стволы. Залп!
     Тяжелая броня играла с рыцарями злую шутку.  Даже понимая уже,  что
впереди  происходит нечто  неведомое  и  ужасное,  они  не  могли  резко
развернуться,  броситься врассыпную, или спасаться бегом, уже оказавшись
на  земле.  Набранная инерция влекла их  и  их  коней вперед,  навстречу
хлещущей беспощадными волнами смерти;  те,  кому  чудом удалось избежать
серьезных  травм  при  падении  и  не  попасть  под  копыта,  беспомощно
барахтались,  словно опрокинутые на спину жуки.  Некоторым всадникам все
же удавалось увернуться,  поворотить лошадей влево и  вправо -  но и  за
ними неумолимо поворачивались стволы,  для  которых развернувшиеся боком
кони   представляли  собой  отличные  мишени.   К   тому  моменту,   как
отстрелялась пятая шеренга, оружие первой было вновь готово к бою. Залп!
Залп!
     В   течение  каких-нибудь  пяти   минут  от   всесокрушающей  силы,
закованной в броню и ощетиненной копьями,  остался лишь десяток лошадей,
в ужасе мечущихся без всадников по полю,  да несколько счастливчиков, во
весь опор скакавших назад к своим.  Все прочие были на земле -  мертвые,
раненые, стонущие и кряхтящие, тяжело копошащиеся в погнутых доспехах, с
трудом выбирающиеся из-под тел коней и товарищей. Всё же довольно многие
из  них еще способны были подняться на ноги и  драться пешими,  несмотря
даже на ужас и  растерянность перед грохочущей смертью,  разящей подобно
небесной каре:  из  мертвых тел не  торчало ни  стрел,  ни копий -  но в
доспехах зияли круглые дыры, забрызганные кровью...
     Первым рыцарям позволили встать беспрепятственно;  это тоже входило
в  план.  Но,  когда на  ногах было  уже  около сотни (один даже  поднял
валявшееся  знамя  и  выкрикивал  команды,  пытаясь  придать  оглушенным
товарищам  хоть  какое-то   подобие  строя),   грянул  новый  залп.   Из
поднявшихся не устоял никто.  Еще несколько десятков попытались встать -
кажется,  помышляя уже не о  битве,  а  лишь о  бегстве.  Их ждала та же
участь.
     После третьей попытки,  предпринятой уже  совсем немногими,  прочие
выжившие больше  не  рисковали подниматься;  некоторые пытались ползти к
своим,  что  в  доспехах было непросто.  И  вот тогда,  перемахнув через
гребень,   на  поле  высыпала  йорлингистская  легкая  кавалерия.  Сотня
всадников, ехавших впереди, казалось, не была вооружена вообще ничем (их
кони  были  самыми быстроногими в  львином войске);  остальные были  при
мечах  или  топорах,  но  в  руках  держали копья  пехотного образца,  с
прочными древками - их задачей было не атаковать противника на скорости,
а добивать поверженных на земле.  За всадниками,  направляясь прямиком к
стрелкам,  ехали четыре повозки, каждая - запряженная парой лошадей. Эти
повозки тоже  были  моей  идеей.  На  бортах обычных крестьянских телег,
конфискованных  накануне  в  ближайшем  селе,  были  закреплены  винтами
железные опоры,  на которые,  в свою очередь, устанавливались дальнобои;
механизм крепления позволял,  в зависимости от положения рычага,  жестко
фиксировать их или оставлять поворотными в горизонтальной,  вертикальной
или  обеих  плоскостях.  С  боков опоры соединялись высокими деревянными
щитами для защиты от  стрел;  сверху была настелена деревянная же крыша.
Экипаж повозки состоял из  возницы и  двух  стрелков.  По  пять  опор на
каждом борту,  при  установке двуствольных дальнобоев,  позволяли быстро
произвести по  десять  выстрелов,  одновременно в  обе  стороны  или  же
сначала проехав мимо противника одним боком, потом другим. Затем повозка
должна была быстро отъехать на  безопасное расстояние,  перезарядиться и
снова устремиться в атаку.
     В  этот  момент в  грифонском стане у  реки вновь пропел сигнал,  и
правый фланг  легкой кавалерии Карла рванулся вперед.  Не  знаю,  почему
центр и  левый фланг при этом остались на месте (хотя и они бы не смогли
спасти положение).  Возможно,  попросту испугались,  не зная еще толком,
что произошло с рыцарями, но уже понимая, что случилось нечто ужасное. А
возможно,  напротив,  приказ  нарушил  именно  правофланговый  командир,
самовольно ринувшийся в бой.
     И вот,  когда первые йорлингисты с копьями уже кололи,  как свиней,
не смевших подняться с  земли рыцарей,  а четыре десятка стрелков первой
шеренги  торопливо  устанавливали свои  дальнобои на  подъехавшие телеги
(для  этих  стрелков,  выполнивших свою  задачу,  бой  закончился  -  им
оставалось лишь  спокойно отойти за  гребень) -  навстречу восьми сотням
лангедаргской легкой кавалерии,  вооруженной мечами и топорами, вылетела
единственная "безоружная" сотня.  Сблизившись с противником, йорлингисты
остановились,  выхватили из  кожаных  футляров короткие четырехствольные
огнебои моего образца и  открыли стрельбу почти в  упор (на сей раз били
не по лошадям,  а  исключительно по всадникам) -  а  затем вновь бросили
коней в галоп,  уходя обратно за шеренги пеших стрелков для перезарядки.
Преследовать их  никто и  не думал;  хотя не все ядрышки попали в  цель,
грифонские  кавалеристы  за   считанные  мгновения  потеряли  убитыми  и
ранеными около трети от своей численности, а главное, и люди, и животные
были  охвачены  ужасом.  В  отличие  от  злосчастных рыцарей,  сраженных
издали,  эти  увидели  применение  нового  оружия  совсем  близко;  гром
выстрелов,  вспышки пламени из стволов и едкий запах дыма,  должно быть,
вызвали у лангедаргцев ощущение, что Ришарду помогает сам дьявол.
     О  спасении распростертой на  поле  грифонской знати  никто уже  не
помышлял;   уцелевшие  всадники  мчались  прочь,   и  огнебойная  сотня,
перезарядившись,  присоединилась к  своим вооруженным копьями товарищам.
Огнебойцы  ехали  вдоль  копошившихся  на  земле  рыцарей,  хладнокровно
расстреливая их  в  упор.  Некоторые из  обреченных пытались  прикрыться
щитами,  другие  вскакивали с  мечом  в  руке,  надеясь все  же  нанести
последний удар врагу,  третьи молили о пощаде;  конец для всех был один.
Ришард  распорядился не  брать  пленных;  ему  было  попросту некуда  их
девать.  Исключение было велено сделать лишь для Карла, если его удастся
захватить живым.
     Менее  чем  за  полчаса  цвет  грифонского рыцарства прекратил свое
существование.
     Меж  тем,  как  только обращенные в  бегство бойцы легкой кавалерии
Карла  доскакали  до  своих,  в  грифонском стане  вспыхнула  неизбежная
паника.  Теперь уже вся уцелевшая конница, не слушая команд, расталкивая
и  топча собственных стрелков,  ломанулась к  мосту,  тут  же  образовав
мощный затор.  Почти сразу же  у  моста снесли перила;  люди  и  лошади,
напирая друг на друга,  то и дело валились в реку с обеих сторон. Кто-то
без  зазрения  совести  рубил  своих,  пытаясь  расчистить себе  путь  к
спасению;  кто-то,  совсем обезумев от  страха,  кидался в  ледяную воду
вплавь или же гнал туда коня,  в  надежде,  видимо,  что животное сумеет
переплыть реку даже в такую погоду - однако, если каким-то лошадям это и
удавалось,  выбраться на ломкий лед у противоположного берега ни они, ни
их всадники уже не могли.
     Однако  Ришард не  собирался позволять врагу  даже  такое  бегство.
Поэтому боевые повозки уже  мчались вперед,  а  за  ними  с  дальнобоями
наперевес  бежали  оставшиеся  при  оружии  стрелки.   Впрочем,  не  все
грифонские лучники и  арбалетчики думали лишь о  том,  как  добраться до
моста  (тем  более что  у  них  было  мало  шансов составить конкуренцию
собственной  кавалерии);   довольно  много  нашлось  тех,   кто  пытался
отстреливаться от  наступающих  врагов,  некоторые  даже  организованно.
Однако, едва первые стрелы, выпущенные самыми нетерпеливыми, вонзились в
землю,  дальнобойцы  остановились  и  принялись  спокойно  расстреливать
противника  с  безопасного  расстояния.  Меткость  на  такой  дистанции,
правда, оставляла желать лучшего (хотя каждый залп все равно оставлял на
земле новые трупы), поэтому боевые повозки выдвинулись ближе и принялись
быстро разъезжать вдоль берега туда-сюда, ведя огонь то одним, то другим
бортом. Довольно быстро, однако, стрелами были убиты обе лошади одной из
повозок,  затем - один конь еще одной; однако, даже потеряв мобильность,
повозки продолжали стрелять и сеять смерть.  Стрелы утыкали их борта, но
не могли проникнуть внутрь, а предпринять решительную контратаку с целью
их захвата грифонцы так и не отважились (возможно, потому, что не знали,
что внутри лишь по двое стрелков и одному возничему с коротким мечом).
     Затем  к  реке  подоспела  уже  покончившая с  рыцарями  кавалерия,
пресекая отчаянные попытки  грифонцев разбежаться вдоль  берега.  Многие
стрелки Карла уже израсходовали к этому времени весь свой боезапас (и, в
отличие от обычных боев,  не могли пополнить его стрелами,  прилетевшими
со  стороны противника),  либо  же  просто бросили оружие от  отчаянья и
бежали,  куда глаза глядят;  их  настигали и  рубили мечами и  топорами.
Огнебойная сотня выехала прямиком к  мосту и,  спокойно встав на  месте,
стреляла в еще толкавшееся там месиво людских и конских тел; после того,
как туда же подъехали две повозки, попытки прорыва на мост прекратились,
ибо это означало верную смерть.  За какую-нибудь пару минут мост по всей
длине был  завален трупами;  даже мне издали было видно,  как покраснела
вытекающая из-под него вода.  Огнебойцы поскакали прямо по мертвым телам
на тот берег, преследуя тех, кто успел уйти.
     Оставшимся на нашем берегу конным и  пешим грифонцам было приказано
бросить оружие и сдаться.  Никто из них не посмел ослушаться. Победители
радостно разбирали трофейных коней.  Ришард,  коротко махнув рукой своей
свите,  спустился с  гребня и неторопливо поехал по полю.  Для него было
едва ли не в новинку пронаблюдать все сражение с безопасного расстояния;
в  прежние времена он обычно сам вел в бой рыцарскую кавалерию,  каковая
теперь у нас попросту отсутствовала. Я последовал за ним.
     Герцог остановился неподалеку от моста, даже на фоне общей панорамы
бойни  представлявшего собой малоаппетитное зрелище после того,  как  по
трупам прогарцевали четыре сотни копыт с  шипованными по зимнему времени
подковами.
     - Прикажите убрать  этот  фарш,  -  брезгливо махнул  рукой  Ришард
одному из сопровождавших его офицеров и тут же обернулся к подскакавшему
с докладом другому. Тот бодро отчитался о том, что мы и так уже видели.
     - Карл? - коротко спросил Йорлинг.
     - Пока ищут,  милорд.  Судя по всему, он ушел на тот берег одним из
первых. Воспрепятствовать этому на тот момент еще не было возможности...
     Ришард нетерпеливым жестом пресек оправдания.
     - Наши потери?
     - Один стрелок,  милорд. Шальная стрела залетела в бойницу повозки,
той,  что осталась без коней.  Не повезло парню - это была, похоже, одна
из последних стрел, выпущенных в этом бою.
     - А, та повозка, чей экипаж, несмотря на потерю лошадей, не покинул
ее и продолжал стрелять?  Героическая смерть. Распорядитесь назначить от
моего имени пенсию его семье. Дюжину... нет, даже пятнадцать золотых.
     - В год, милорд?
     - Ну не в месяц же! И по кроне единовременно двум выжившим.
     - Да, милорд.
     Меж тем пленным было велено снять с  себя и  сложить в  кучи сперва
доспехи,  затем одежду. Нетрудно было догадаться, что за этим последует.
Тем не менее, они покорно повиновались, даже когда их, раздетых и босых,
выстроили вдоль  берега реки  прямо на  льду.  Меня  всегда удивляла эта
безропотность,  с  какой  обреченные  выполняют  указания  палачей.  Уж,
казалось бы,  когда  исход  очевиден,  вариант  поведения ровно  один  -
драться до последнего,  если не прихватить врага с собой,  так хоть пару
синяков ему поставить, хоть зубами его за лодыжку тяпнуть, когда повалят
и  поволокут по  земле,  хоть заставить его пропотеть на морозе...  Но -
нет.  Идут, как бараны на бойню, причем и простолюдины, и аристократы. И
более того -  почитают это чуть ли  не доблестью,  а  о  том,  кто перед
казнью все  же  сопротивляется,  скажут,  что  он  вел  себя  трусливо и
недостойно.  Нет,  воистину,  люди  и  логика -  это  два  несовместимых
понятия.
     Ришард повернулся в седле и вдруг заметил меня.
     - А,  Бертольд,  -  он вновь широко улыбнулся.  -  Как видите, ваше
изобретение показало  себя  превосходно.  Признаюсь,  результат оказался
даже лучше,  чем я ожидал.  Если бы не нелепая случайность, мы бы вообще
не  понесли  никаких  потерь.  Вы  не  только  оказали неоценимую услугу
Империи,  но  и  спасли сегодня множество жизней...  Впрочем,  это  ведь
только говорится -  "неоценимую".  На самом деле все имеет свою цену, не
так ли?  И можете не сомневаться - после нашей окончательной победы ваши
заслуги будут вознаграждены по достоинству.
     - Благодарю,  милорд, - наклонил голову я, - но могу я обратиться к
вам с небольшой просьбой прямо сейчас?
     - Разумеется, - улыбка Ришарда стала чуть-чуть напряженнее, - но вы
понимаете,   что   трудности   походного   положения   ограничивают  мои
возможности...
     - Я всего лишь хотел попросить вас проявить милосердие, - перебил я
без пяти минут императора.
     Ришард нахмурился.
     - Нет,  Бертольд. Я не милую изменников. Да и потом, вы знаете, чем
они  займутся,  если  их  отпустить?  Первым  делом  -  ограбят соседние
деревни. Мне не нужны банды в моей Империи.
     - Прошу прощения,  милорд,  вы меня не так поняли.  Я  не собираюсь
вступаться за грифонцев.  Я хорошо видел,  что творят такие,  как они, -
"независимо от цвета знамени",  добавил я  мысленно.  -  Я  имел в  виду
лошадей.  Ваши солдаты добили рыцарей,  но  многие раненые лошади до сих
пор живы,  - действительно, и до того места, где мы стояли, периодически
доносилось жалобное ржание. - Велите вашим людям избавить их от мук.
     - А,  -  лицо герцога прояснилось, - конечно, вы правы. Благородные
животные не виноваты и не должны страдать. Я распоряжусь.
     - Ваша светлость! - громко позвал высокий голос откуда-то снизу. На
сей раз к  главнокомандующему обращался не  всадник,  а  пехотинец,  что
случается нечасто  и  считается практически дерзостью.  Но  это  был  не
обычный   пехотинец.    Это   была   молодая   женщина,    командовавшая
зондербатальоном.  Я  не знал подробностей ее истории (как,  впрочем,  и
историй других женщин-стрелков),  знал только,  что  она  из  дворянской
семьи.
     - Вы сегодня отлично поработали,  капитан, - благосклонно кивнул ей
Ришард,  едва ли не впервые в  имперской истории обращаясь к  женщине по
офицерскому званию.  -  Издали невозможно было отличить,  когда стреляют
ваши подчиненные, а когда - их коллеги-мужчины.
     - Да,  милорд,  -  невозмутимо согласилась она,  -  и от лица всего
моего батальона я хочу обратиться к вам с просьбой.
     - Ну что ж,  победа -  лучшее время для просьб,  -  вновь раздвинул
губы в улыбке герцог.
     - Грифонцы,  ваша  светлость,  -  она  кивнула на  угрюмых пленных,
ежившихся и  переминавшихся босыми ногами на льду.  -  Позвольте сделать
это нам.
     - Вы хотите казнить их лично? - сразу понял Ришард.
     - Да, - ответила она, на сей раз даже не добавив титул.
     - Не насытились за сегодня их кровью?  - иронически приподнял бровь
Йорлинг.
     - Мы  убивали их  издали.  А  теперь хотим сделать это,  глядя им в
глаза,  -  процедила с  каменным лицом она  и  лишь  несколько мгновений
спустя, вспомнив все-таки о субординации, прибавила: - Милорд.
     - Было бы неразумно тратить на это огнебойные боеприпасы, - заметил
герцог.
     - Мы справимся копьями, мечами и топорами, - с готовностью ответила
капитан.  -  Когда плоть не защищена доспехами,  пронзить ее легко, - ее
глаза затуманились,  словно она  видела нечто,  незримое для  остальных.
Нечто, случившееся месяцы или годы назад. - О, очень легко...
     - Что ж, - согласился Ришард, - да будет так.
     Грифонцы,  конечно, понимали, что обречены, и не ждали от ближайших
минут ничего хорошего.  И  все же у них глаза полезли на лоб,  когда они
увидели своих палачей.  До  этого момента они вообще не знали об участии
женщин  в   сражении  -   дальнобойки  были   одеты  так   же,   как   и
стрелки-мужчины,  и коротко пострижены,  а деталей на том расстоянии,  с
которого велась  стрельба,  было  не  разобрать.  Послышались проклятия;
более унизительного конца солдаты не могли себе представить. Некоторые -
особенно те,  что  помоложе,  хотя  совсем юных среди них  не  было,  те
полегли в  сентябре,  чтобы спасти жизнь этим  -  прикрывали срам обеими
руками, другие, напротив, выпячивали напоказ, выкрикивая непристойности;
немало было и таких,  которые сами бросились нагишом в ледяную воду,  не
желая принимать смерть "от бабьей руки".  И это, возможно, было не самое
глупое решение,  ибо из тех,  что остались стоять,  лишь немногие обрели
легкий конец от одного удара. Кто-то не умер сразу лишь из-за недостатка
в  женских руках силы и  сноровки в обращении с непривычным оружием,  но
больше было тех,  кому и не планировали дарить легкую смерть. Чаще всего
первый удар копьем или мечом они получали в пах.
     Пять минут спустя,  впрочем,  все  было уже кончено.  Некоторые еще
стонали,  царапая ногтями лед,  но  все  окровавленные тела без разбору,
копьями, словно баграми, спихнули в воду. За кромкой льда было уже сразу
глубоко,  и  все же  Ришард послал несколько всадников вниз по течению -
удостовериться, что никому не удалось выжить и выплыть.
     На  другом берегу показался кавалерист,  мчавшийся во весь опор. Он
нетерпеливо задержался перед мостом,  дожидаясь,  пока несколько солдат,
все еще отскребавших деревянный настил от человеческого мяса,  дадут ему
дорогу,  а  затем  поскакал прямо  к  нам,  ориентируясь,  очевидно,  на
герцогский  личный  штандарт.   Это  был  один  из  посланных  в  погоню
огнебойцев.
     - Ваша  светлость,  -  он  щегольски отсалютовал двумя  пальцами  в
кожаной перчатке,  другой  рукой  натягивая поводья взмыленного коня,  -
Карл...
     - Взяли? - нетерпеливо перебил Ришард.
     - Застрелен,  ваша светлость,  -  покачал головой посыльный.  -  Мы
пытались захватить его  живым,  но  был  слишком  большой риск,  что  он
уйдет...
     - Ладно,  -  Йорлинг взмахом руки пресек его оправдания, - так тоже
неплохо. - Ну что ж, господа, - обернулся он к свите, - поедем посмотрим
на труп человека, виновного в двадцати годах несчастий нашего Отечества.
     Ни  малейшей  собственной  вины  в  таковых  он,   разумеется,   не
усматривал.
     В  сопровождении свиты и  охраны герцог пересек мост и  поскакал по
дороге, отмеченной трупами тех, кто добрался до этого берега, но не ушел
далеко.  Я по-прежнему ехал немного позади Йорлинга, подразумевая, что я
вроде как вхожу в свиту;  официально этого никто не подтверждал, но и не
опровергал.  "Карл мертв,  - стучало у меня в голове. - Карл - мертв..."
Карл мертв,  но это еще не конец.  Конец будет тогда, когда мы доберемся
до Греффенваля и освободим узников. Если там все в порядке - хотя какое,
к черту, "в порядке" может быть в застенках! Но - если комендант или кто
там сейчас заправляет не примет решение всех перебить напоследок. Да нет
же,  это бред,  должен же он понимать,  что война проиграна,  и  незачем
лишний раз злить победителей - но люди и логика...
     Погруженный в эти малоконструктивные мысли,  я и не заметил, как мы
подъехали к цели нашего недолгого путешествия.  Поджидавшие нас всадники
подавали коней в  стороны,  пропуская главнокомандующего.  Наконец перед
нами оказался последний круг из пяти кавалеристов; к седлу одного из них
был  привязан повод  могучего белого коня,  облаченного в  сверкающие на
солнце доспехи.  Этот  конь  был  крупнее и  сильнее даже  Верного,  но,
очевидно,  несколько уступал в скорости и ему, и лошадям преследователей
(особенно с  тем грузом,  который вынужден был нести).  На  черном седле
красовался вензель из  букв C  и  L.  Карл всегда ездил только на  белых
жеребцах. И вот теперь в центре круга лежал лицом вниз человек в дорогих
латах,  которые не  могли скрыть грузности его фигуры.  В  задней стенке
высокого, увенчанного султаном черных перьев шлема зияла дыра.
     Ришард легко спрыгнул на землю;  я  сделал это почти одновременно с
ним.   Как-никак,   я   был,   очевидно,   единственным  медиком   среди
присутствующих (хотя они об  этом и  не  знали),  и  кому,  как не  мне,
следовало  констатировать смерть  -  в  особенности от  созданного  мною
оружия.  Прочие остались в седлах, должно быть, интуитивно чувствуя, что
процесс осмотра трупа  своего старого и  самого заклятого врага  -  дело
личное, почти интимное, и посторонним не следует вмешиваться, пока их не
попросят.
     Герцог присел на корточки и  начал снимать с мертвеца шлем,  внутри
которого что-то плескалось.  Когда Ришард стянул шлем полностью, оттуда,
словно  помои  из  ведра,  полилась багрово-белесая  комковатая жижа  из
частично загустевшей уже на холоде крови и мозгов.  Я взялся за холодное
латное  плечо  убитого,   собираясь  перевернуть  его  лицом  вверх,  но
задержался,  вопросительно глядя на Йорлинга.  Тот,  все еще державший в
руках шлем,  встретился со мной взглядом и  кивнул в знак согласия.  Я с
усилием перевалил тяжелое тело на  спину.  От  головы осталось не  очень
много.  Входное отверстие в затылке было еще сравнительно небольшим,  но
на  выходе  осколки ядрышка вырвали всю  верхнюю переднюю часть  черепа,
превратив лицо грифонского предводителя в  окаймленный острыми обломками
костей багровый кратер.  Уцелели лишь полуоторванный кончик носа,  рот и
обросший черной  с  проседью бородой,  уходившей под  латный  нагрудник,
подбородок.  Я машинально отметил, что окровавленные волосы, налипшие на
верхнюю часть костяного кратера,  какие-то слишком короткие,  хотя Карл,
насколько мне  было известно,  всю  жизнь носил длинные.  В  этот момент
Ришард встряхнул шлем,  и  оттуда в  уже образовавшуюся на  земле лужу с
вязким  хлюпаньем  шлепнулась  какая-то   густая,   кроваво-бесформенная
волокнистая масса,  в  первый миг показавшаяся столь омерзительной,  что
даже у меня, с моим опытом анатомических исследований, комок подступил к
горлу.  Но это был всего лишь слипшийся от крови,  склеившийся с кусками
кожи и черепа длинноволосый парик.
     - Это не он,  - констатировал Ришард, поднимаясь и отшвыривая шлем.
- Старый ублюдок опять нас обманул.
     - А это кто, как вы думаете? - спросил я, также выпрямляясь.
     - Кто-то из его генералов.  Возможно, тот же, что командовал ими во
время сентябрьского похода.  Так или иначе,  это уже неважно.  Приняв на
себя чужую личину,  он  сам отказался от  честной могилы под собственным
именем,  подобающей аристократу.  Снимите с него доспехи, - велел Ришард
кавалеристам,  -  а  тело бросьте здесь на растерзание волкам.  Оттащите
только с дороги,  - герцог обвел глазами всадников, выхватил взглядом их
командира: - Реннельд, скольким из них удалось уйти?
     - Примерно двум сотням,  - ответил тот, и по спокойствию его тона я
понял,  что это тоже не противоречило плану.  Действительно, Ришард лишь
коротко кивнул:
     - Хорошо.
     "Пусть несут весть о нашей непобедимости и повергают в панику Карла
и  оставшихся у  него  людей",  понял  я.  Что  ж,  планам  Йорлинга это
действительно вполне отвечало, а вот моим... Карл, судя по поведению его
бойцов,  до  сих пор все-таки не  догадывался,  что за  сила находится в
руках Ришарда. Но теперь он узнает это точно. И что он сделает тогда? Не
решит ли, что заложница ему больше не нужна, что в любом случае для него
уже  слишком поздно?  Но  теперь я  был  уже бессилен что-либо изменить.
Оставалось только ждать развития событий.
     Как назло,  после битвы темп йорлингистской армии заметно снизился.
Теперь Ришард позволил себе  обзавестись обозом и  нагрузиться трофеями.
Его  целям это никак не  мешало:  если Карл использует лишнюю пару дней,
чтобы  собрать больше  уцелевших сторонников в  своем  замке,  это  лишь
повторит ситуацию Лемьежа.  Мне  же  даже  нечем  было  скрасить тягость
ожидания.  Час за  часом,  день за днем тянулось одно и  то же:  езда по
унылой  стылой земле,  лишившейся веселой летней зелени,  но  так  и  не
облачившейся в снежную шубу -  кругом одни лишь буро-серые цвета,  сухие
былинки, дрожащие на холодном ветру, жирная грязь, оттаивающая к полудню
и  размякающая под копытами,  нищие села,  мимо которых мы проезжали и в
которых  ночевали (суточный график  теперь  тоже  вернулся к  обычному),
угрюмые  лица  крестьян,  вынужденных оказывать гостеприимство врагам...
Казалось,  что поход,  протекающий в таких условиях, заведомо обречен на
неудачу - хотя, конечно, это была чушь, и я повторял себе, что это чушь.
     Наконец,  спустя пять дней после битвы,  не  встретив за время пути
никакого более сопротивления, мы подошли к стенам Греффенваля.
     На востоке громоздились тяжелые тучи, но небо на западе было ясным;
неяркое  солнце,  подобное золотой имперской кроне,  катилось к  закату.
Днем было почти тепло (насколько это слово применимо к  началу декабря),
но к вечеру слегка подморозило; однако снег в этих краях, судя по всему,
еще ни  разу не выпадал с  прошлой зимы (хотя в  Норенштайне,  наверное,
давно уже мели метели),  так что местность хранила все тот же  тоскливый
облик  поздней осени.  Замок  высился перед  нами  на  крутом каменистом
холме,  опоясанном одиночным витком дороги;  на  самом  деле  крепостные
стены были сложены из  камней темно-серого цвета,  но  на  фоне светлого
вечернего неба Греффенваль и впрямь казался совсем черным. Мы знали, что
с  западной стороны холм  прямо  от  подножья замка  срезан вертикальным
обрывом высотой в  добрых сорок  ярдов  (что  составляло больше половины
высоты самого холма);  попытка штурма оттуда была невозможна.  Подходы к
северным,  южным  и  восточным  стенам  стерегли  два  могучих  граненых
бастиона,  вынесенных несколько вниз по склонам на северо- и юго-восток;
толстые отрезки стен  с  проложенными внутри  коридорами соединяли их  с
основной  крепостью.   Единственные  ворота  находились  на  востоке,  в
башне-недомерке,   достигавшей  в   высоту  лишь   трети   стены,   зато
отличавшейся  отменной  толщиной.   Сразу  за  воротами,  как  нам  было
известно,  начинался извилистый коридор длиной в добрые двадцать ярдов с
опускными решетками через каждые три ярда,  бойницами в стенах на разной
высоте, дабы в упор бить штурмующих копьями и стрелами, дырами в высоком
потолке для  горячей смолы и  кипятка и  даже  специальными отверстиями,
позволяющими быстро  заполнить коридор густым  едким  дымом.  Говорили -
хотя неоспоримых доказательств тому и  не было -  что и  это еще не все,
что плиты пола в  коридоре могут опрокидываться и сбрасывать непрошенных
гостей  на   стальные  колья   несколькими  ярдами  ниже.   Такова  была
единственная дорога в  замок понизу;  толщина стен  исключала надежду за
сколь-нибудь  реальный  срок   прошибить  их   с   помощью  таранов  или
метательных орудий,  а гранитная основа холма делала невозможным подкоп.
Желающим же забраться в  Греффенваль через верх предстояло,  для начала,
построить лестницы длиной минимум в двадцать пять ярдов,  а если учесть,
что лестница приставляется к  стене все-таки под углом,  то и еще больше
(о том,  чтобы втащить по крутым склонам осадные башни,  не могло быть и
речи);  потом подняться по  этим лестницам мимо нескольких рядов бойниц,
откуда  в  упор  лупят  стрелы  и  высовываются рогатины,  отталкивающие
лестницу от стены,  а затем,  перебравшись-таки через зубцы, обнаружить,
что  дальше деваться некуда -  проходы со  стены  в  башни перекрываются
наглухо,  без тарана не  прошибешь (а  попробуй втащи его на  стену),  а
спускаться с  внутренней стороны стены по  веревкам значит приземлиться,
опять-таки,  на  стальные колья,  торчащие из  каменных плит под стеной.
Причем  спускаться  опять-таки  мимо  бойниц  и   горизонтальных  щелей,
имеющихся уже с  внутренней стороны.  И  теперь из  этих щелей уже будут
высовываться секиры, рубящие веревки...
     В  общем,  Греффенваль справедливо считался неприступным.  При всем
при этом вокруг на многие мили простиралась абсолютно голая равнина. Все
здесь было вырублено по приказу Карла еще в начале войны. Не осталось ни
единого дерева, из которого можно было бы сделать таран или лестницу. Ни
единого  кустика,  за  которым мог  бы  прятаться боец  или  лазутчик...
Отапливался замок,  кстати,  не дровами,  а углем,  добываемым в карьере
неподалеку (по слухам,  на случай осады и в самом замке существовал ход,
ведущий в штольню,  не имеющую других выходов на поверхность). Очевидно,
многолетняя угольная копоть,  оседая на  стенах,  также поспособствовала
обретению ими нынешнего цвета.
     Карл был в замке. Так докладывали агенты Ришарда - впрочем, они уже
были введены в  заблуждение перед Второй Тагеронской битвой;  однако так
говорила и элементарная логика. У Лангедарга в сложившейся ситуации было
лишь три выхода -  не считая капитуляции,  разумеется. Либо запереться в
своей столице или другом хорошо укрепленном городе -  но в  городе,  при
нынешнем состоянии военных и моральных сил грифонцев, слишком велик риск
измены,  будь то явный бунт или тайно открытые врагу ворота. Либо вообще
удариться в  бега,  нигде не задерживаясь -  но Карл был слишком спесив,
чтобы  пойти на  такое.  Это  означало бы  окончательный конец всех  его
честолюбивых планов.  Претендент на  престол не прячется по овинам,  как
беглый холоп;  от него отвернутся последние сторонники, и скорее всего в
конце  концов  какие-нибудь  простые  мужики  или  собственные охранники
повяжут его и выдадут победителю. Наконец, третий вариант - неприступный
родовой замок с верным гарнизоном.  Горький урок,  преподанный грифонцам
на Тагеронском поле,  ничего в  этом смысле не менял -  ядрышки огнебоев
могли лишь слегка оцарапать древние стены. Столкнувшись с невозможностью
как штурма,  так и  подкупа (не то чтобы в гарнизоне в принципе не могло
найтись  желающих,  но  в  отличие от  ситуации с  городом,  куда  может
проникнуть кто угодно, неприятелю было бы более чем затруднительно войти
в  сношение с ними),  противник вынужден будет обложить замок осадой.  В
зимнее время,  среди враждебно настроенной местности,  будучи фактически
отрезанным от своих земель и  имея,  в  общем-то,  небольшую собственную
численность...  Результат такой  осады,  особенно с  учетом  имеющихся в
замке запасов, далеко не очевиден. А вот выбор в пользу этого варианта -
вполне.
     До заката оставалась лишь пара часов, но Ришард, к моей радости, не
стал  откладывать дело  до  утра.  На  холм  поскакал герольд под  белым
флагом.  Трижды протрубив в  рог перед самыми воротами,  он торжественно
развернул свиток и  громко прочитал обращение Ришарда.  Оно  было совсем
простым: Карлу и его гарнизону предлагалось безоговорочно капитулировать
в  течение  получаса  -  "или  же  столкнуться с  карой,  ожидающей всех
изменников,  каковая уже настигла виновных на Тагеронском поле".  Ответ,
однако,  был  получен куда скорее.  Когда герольд,  не  торопясь,  вновь
сворачивал  пергамент,   из   бойницы  над  воротами  свистнула  стрела,
вонзившись ему в горло.  Посланец Ришарда,  конвульсивно хватась за шею,
повалился под копыта своего коня, и белый флаг накрыл его.
     Не  знаю,  отдал  ли  приказ о  стрельбе сам  Карл,  или  просто не
выдержали нервы у кого-то из стражников, но я был почти благодарен тому,
кто это сделал.  Лишние полчаса в виду неприятеля... черт его знает, что
могло случиться за это время. Но теперь, если Эвьет еще жива, тем, кто в
замке, будет не до нее.
     Вполне вероятно,  что и Ришарду не хотелось ждать, и именно поэтому
он не составил свой ультиматум в  более дипломатичных тонах.  И вот лица
старших  офицеров выжидательно обратились в  сторону главнокомандующего,
восседавшего на  коне теперь уже в  своем полном доспехе (надетом скорее
ради торжественности момента, чем ради безопасности). Коротким и жестким
движением облаченной в  латную перчатку руки,  явно рассчитанным на  то,
чтобы войти в историю, Йорлинг направил своих людей вперед.
     Грифонцы, должно быть, в полном недоумении смотрели из своих бойниц
на  происходившее  внизу.   Вместо  многотысячной  армии  с  приставными
лестницами и  стенобитными орудиями вверх по холму к стенам неприступной
твердыни карабкались лишь несколько десятков человек.  И у них вообще не
было никакого оружия.
     Примерно  половину  этой  группы  составляли  самые  сильные  воины
Ришарда,  чья задача,  однако,  состояла теперь отнюдь не в  том,  чтобы
размахивать могучими двуручниками и  крушить вражескую броню алебардами.
В  обеих  руках  они  несли  огромные деревянные щиты  -  сколоченные из
простых досок,  ничем не  окованные,  не обтянутые и  не украшенные,  но
вполне пригодные для того,  чтобы защитить от  стрел самих щитоносцев и,
главное,  тех,  кого  они  прикрывали.  Щиты  закрывали  всю  группу  по
периметру и  сверху,  почти  не  оставляя шансов шальной стреле поразить
цель.   Под   этим  колышущимся  деревянным  панцирем  защитники  замка,
очевидно, не могли видеть тех, кто составлял вторую половину группы. Эти
люди, шагавшие между щитоносцами, несли каждый по металлическому бочонку
с деревянной крышкой.
     Группа,   не  прельщаясь  воротами  и  охранявшими  их  бастионами,
направлялась к  южной  стене,  а  точнее,  как  вскоре стало  ясно  -  к
юго-западной  башне  Греффенваля,   возвышавшейся  уже  практически  над
пропастью.  По мере ее приближения сперва из бойниц стены,  а затем и из
самой башни смертоносным ливнем хлынули стрелы.  Даже с расстояния в три
сотни ярдов было слышно, как они барабанят по щитам. Деревянная черепаха
с каждым мгновением становилась все больше похожей на ежа, но продолжала
ползти вверх  и  вперед.  С  такого расстояния мне  уже  не  было  видно
подробностей,  но,  кажется, несколько раз возникали заминки, вызванные,
вероятно,  тем,  что  пробивавшие доски стрелы все-таки  клевали в  руку
кого-то из щитоносцев (хотя те были в  латных перчатках и наручах).  Но,
тем  не  менее,  группа продолжала двигаться,  как  единый организм,  не
оставив позади никого из своих.
     Наконец  "черепаха" добралась до  того  места,  где  граненая башня
выступала из  стены.  Наступал самый  ответственный момент.  Здесь бойцы
оказывались в пределах досягаемости для смолы и кипятка сверху.  Щиты, в
принципе,  могли защитить их и  от этой напасти,  но для этого надо было
держать их очень плотно и твердо, образуя своеобразную крышу со скатами.
На тренировках бойцы проделывали это,  но там их не поливали раскаленным
варом по-настоящему... За содержимое бочонков я не слишком опасался: они
были  закупорены надежно и,  даже будучи целиком погруженными под  воду,
сохранили бы  начинку сухой.  Но  бочонки еще  надо  правильно уложить и
поджечь фитили,  а если "черепаха" распадется раньше времени, и начнется
паника и бегство...
     В первые минуты,  впрочем,  ничего не происходило; защитники, видя,
что   у   копошащихся  внизу   врагов   нет   никаких   осадно-штурмовых
приспособлений,  должно быть,  не спешили тратить смолу и кипяток -  для
того,  чтобы нагреть новый котел,  нужно немало времени. Но, когда я уже
почти  поверил,  что  подрывникам дадут спокойно сделать свое  дело,  из
желобов башни и  стены все же  хлынули окутанные паром струи.  Светлые -
значит,  кипяток.  Он  не  такой тяжелый,  как смола,  не облепляет свою
жертву и  быстрее остывает,  но в  то же время от него труднее укрыться,
брызги и струйки проникнут в самую малую щель...
     Тут  же  донесшиеся от  стены  вопли  подтвердили мою  мысль.  Щиты
задергались,  заметались,  сталкиваясь  и  треща.  Ободренные  эффектом,
грифонцы опорожнили вниз еще один котел кипятка.  На  какой-то  момент в
клубах пара трудно стало что-то разглядеть, и я не мог понять, звучат ли
новые крики,  или после первой атаки йорлингистам все же удалось закрыть
щели в "крыше",  и вопят лишь те, кого обожгло в прошлый раз. А затем...
затем я увидел бывших щитоносцев и носильщиков, бегущих врассыпную прочь
от замка,  вниз по склону.  Тяжелые щиты остались свалены там, где южная
стена Греффенваля сходилась тупым углом со  стеной башни.  Под ними,  по
идее,  должны были быть уложены бочонки с порошком. И уложены не абы как
и  даже не  просто деревянными крышками к  вершине угла -  перед началом
похода  я  провел не  один  час  над  чертежами Греффенваля (разумеется,
неполными  и  неточными,  но  иных  не  было),  рассчитывая  оптимальную
конфигурацию зарядов. Так, чтобы энергия взрыва тысячи фунтов порошка не
рассеивалась впустую,  чтобы  взрывная волна,  начавшись с  заднего ряда
бочонков,  устремилась вперед, стремительно усиливаясь между сходящимися
клином стенами,  уплотняя и  впечатывая в  этот клин передние бочонки за
ничтожно малый миг до того, как те тоже взорвутся...
     И  вот теперь я не знал,  что наблюдаю -  паническое бегство или же
плановое отступление после  выполненной задачи.  С  такого расстояния я,
разумеется, не мог видеть горящие фитили (к тому же они должны были быть
прикрыты щитами).  Бежать же подрывникам в любом случае следовало во все
лопатки;  летевшие им в спины стрелы уже пожали свой первый урожай.  Но,
если задание все же было выполнено, для быстрого бегства имелась и более
веская причина:  фитили были  короткими.  Нам  необходимо было  свести к
минимуму риск, что грифонцам все же удастся их затушить.
     По правде говоря,  я не был уверен, что длины фитилей хватит, чтобы
подрывники успели отбежать на безопасное расстояние. Я попросту не знал,
какое  расстояние  является  безопасным.   Мы  с   учителем  никогда  не
экспериментировали с хотя бы отдаленно сопоставимым количеством порошка,
а  мои прикидки на  основании куда более скромных опытов могли оказаться
ошибочными.  Но,  во  всяком  случае,  я  честно  сообщил герцогу цифры,
которые следовали из этих прикидок.  Не стал занижать их, чтобы повысить
шансы на успех операции - но не стал и завышать, чтобы повысить шансы на
спасение исполнителей.  Не  распорядился ли Ришард урезать фитили меньше
заявленного мною минимума,  я не знал. Но полководцу, даже если он может
позволить себе некоторые потери, не выгодно, когда его солдаты гибнут от
собственного оружия.  Это  сильно  вредит  боевому  духу  всей  армии  -
особенно учитывая,  что порошок и  огнебои и без того вызывали у многих,
не вошедших в число стрелков, мягко говоря, настороженное отношение.
     Все новые бегущие падали,  настигнутые стрелами; какому-то парню не
повезло еще  больше -  уже оказавшись почти на  пределе досягаемости для
стрелков замка, он оступился на бегу и, по-видимому, сломал ногу: теперь
он  лежал на  земле среди камней и  дико  орал  от  боли  и  ужаса.  Еще
несколько мгновений общего  бегства -  и  он  остался единственным живым
(или,  по крайней мере, подававшим признаки жизни), кого защитники замка
еще могли достать стрелой. По нему принялись стрелять, но никак не могли
попасть.  Я  не знал,  вызван его ужас этой стрельбой или же пониманием,
что сейчас должно произойти.
     Почти все  уцелевшие уже сбежали с  холма,  а  самые быстроногие из
подрывной группы были в  считанных ярдах от южного фланга основной армии
(вытянувшейся подковой вокруг подножия холма с востока на юг).  Герцог и
я  находились в  центре "подковы",  то есть восточнее -  все еще слишком
далеко,  чтобы окликнуть и спросить о результатах.  Но уже следующий миг
отсек необходимость вопросов.
     Желто-оранжевая  вспышка  разорвала  воздух  у  подножия  башни,  и
чудовищный удар грома сотряс и  холм,  и  землю у  нас  под  ногами,  и,
казалось,  всю равнину до самого горизонта. Гигантский фонтан огня, дыма
и  пыли  взметнулся  выше  стен  Греффенваля,   на  лету  превращаясь  в
черно-багровые  клубы.   Плотная  горячая  волна  ударила  мне  в  лицо,
немилосердно хлестнув песком и забив в ноздри едкий запах сухой гари; на
несколько мгновений я  зажмурился,  отворачиваясь и сжимая коленями бока
испуганно шарахнувшегося Верного. Вокруг ржали кони и кричали люди - кто
от страха, кто от восторга. Затем откуда-то слева раздался истошный крик
"Берегись!",  и я услышал новые вопли, глухие удары по щитам и звонкие -
по доспехам.  Обломки,  выброшенные взрывом вверх,  сыпались с неба.  Я,
наконец,  протер глаза,  с  опаской глядя сквозь пальцы в сторону замка.
Мелкий камешек ударился о  мое плечо и  отскочил от кожи куртки на спину
Верному -  я  даже ничего не почувствовал;  к  счастью,  до моей позиции
долетали лишь  самые  маленькие осколки.  Но  на  левом фланге,  ближе к
башне,  судя  по  доносившимся оттуда  крикам боли  и  проклятиям,  дела
обстояли не так хорошо.
     На  месте взрыва ничего нельзя было разглядеть -  в  воздухе висело
густое серо-белесое облако,  скрывавшее и  башню,  и  прилегавшую к  ней
часть  стены.  Слышно было,  как  что-то  падает и  сыплется;  с  каждым
каскадом таких  звуков от  основания облака по  земле расползались новые
клубы пыли. Но вот, наконец, пыль осела и дым развеялся.
     В стене одной из самых мощных и неприступных крепостей,  когда-либо
построенных за  всю  историю Империи,  зиял  широченный пролом  по  всей
высоте. Двадцать пять ярдов стены в той ее части, что примыкала к башне,
попросту рухнули,  обратившись в  бесформенную груду  каменных обломков.
Кто-то  рядом  восхищенно выругался самыми  грязными  словами,  и  я  не
уверен,  что это был простой солдат.  Но оказалось,  что это еще не все.
Юго-западная башня кренилась в сторону обрыва -  сперва медленно,  затем
все быстрее,  словно подсеченное лесорубом дерево.  По  ее стенам бежали
трещины,  из  кладки  вываливались  камни...  Затем  ее  основание,  уже
черневшее проломами, словно сложилось, проваливаясь внутрь себя, и почти
сорокоярдовая башня,  махнув  на  прощание грифонским флагом на  верхней
площадке,   с   грохотом   обрушилась  в   пропасть.   На   фоне   этого
величественного зрелища донесшиеся до нас вопли тех,  кто падал вместе с
ней,  казались каким-то  неуместным писком.  Над обрывом поднялись новые
тяжелые клубы седой пыли, столь непривычной зимней порой.
     Не успели зрители прийти в себя от этой картины,  как Йорлинг вновь
махнул рукой,  и  тут же  громко протрубил рог.  К  образовавшейся бреши
устремились основные силы: впереди - сотня огнебойцев, за ними - обычные
спешившиеся  кавалеристы  с  мечами  и  топорами.  Стрелки-дальнобойцы в
штурме участия не  принимали (в  узких  коридорах и  на  лестницах замка
длинноствольное оружие не имело смысла),  однако половина их уже заранее
выстроилась напротив ворот, вторая бежала сейчас занять позицию напротив
пролома - дабы пресечь любые попытки вылазки или бегства.
     Я  опустил взгляд и  заметил,  что упавший на  меня камешек все еще
лежит на спине Верного.  Я протянул руку стряхнуть его и тут понял,  что
это вовсе не  камешек.  Взяв его двумя пальцами в  перчатке и  поднеся к
глазам,  я убедился,  что понял правильно. Это была обгоревшая последняя
фаланга человеческого пальца с обгрызенным ногтем на конце.
     Последние штурмующие еще бежали вверх по  склону холма,  а  изнутри
замка  уже  доносились  сухие  щелчки  выстрелов  и  отрывистые разрывы.
Взрывались, конечно, уже далеко не столь мощные заряды, как те, что были
в   бочонках.   Многие  в  передовой  сотне  были  вооружены  не  только
четырехствольными огнебоями,  но и  металлическими шарами,  наполненными
порошком вперемешку с гвоздями и острыми кусками металла.  Это тоже было
моим изобретением.  Взрыв такого шарика не  мог разрушить каменные стены
замка,  но  вполне годился как для того,  чтобы высадить запертую дверь,
так  и  для  того,  чтобы,  пользуясь очаровательным армейским жаргоном,
"зачистить"  находящееся  за  дверью  помещение  (хотя  кровь  и   куски
разорванных тел повсюду как-то плохо ассоциируются у меня с чистотой).
     Признаться,  у  меня была надежда,  что,  убедившись воочию,  какой
страшной силой располагают атакующие,  гарнизон капитулирует практически
сразу.  Однако  звуки  боя  все  не  прекращались,  и  грифонские  флаги
продолжали  развеваться  на   башнях.   Видимо,   взаимная  ненависть  и
остервенение были слишком велики. Хотя, наверное, играл роль и тот факт,
что многие защитники Греффенваля попросту не знали, что происходит. Они,
конечно,   слышали  грохот  и  почувствовали,  как  от  страшного  удара
содрогнулся весь  замок,  но  из  их  коридоров  и  галерей  можно  было
взглянуть наружу в  лучшем случае через узкие бойницы,  а  то  и  вообще
никак.
     Из  некоторых бойниц заструился дым.  Очевидно,  в  замке  начались
пожары.  Я  нервничал все  больше.  Что,  если  огонь  вспыхнет рядом  с
тюрьмой,  и узников не успеют освободить раньше, чем они задохнутся? Или
если   тюремные   двери   будут   высаживать   с   помощью   порошка   и
перестараются...  Я должен быть там! Я не могу доверять этим солдафонам,
я  должен вытащить Эвьет лично,  и чем скорее,  тем лучше!  Но -  вокруг
охрана герцога,  в  чьи функции входит охранять и  меня.  До сих пор они
берегли меня от  внешних угроз,  но грань между защитником и  конвоиром,
между обеспечением безопасности и лишением свободы, слишком размыта. Что
они будут делать,  если я сейчас поскачу на холм?  Ну,  допустим, они не
успеют меня остановить - но я в любом случае буду вынужден оставить коня
во  дворе  замка  (или  даже  перед разрушенной стеной -  Верному опасно
перебираться через  груду  обломков,  он  может сломать ногу),  и,  если
Ришард   отдаст   такой   приказ,   выбравшись  обратно,   окажусь   без
транспорта...
     Над  замком косо  поднимались все  новые султаны дыма.  Может быть,
поджоги  устраивали  сами   защитники,   пытаясь  хоть   так   задержать
неумолимого врага.  Языки пламени выплеснулись из  бойниц юго-восточного
бастиона;  еще через несколько минут серебряно-черный флаг на  бастионе,
уже едва различимый в дыму, пополз вниз. Тот, кто его спускал, очевидно,
здорово рисковал,  что пожар отрежет ему путь к возвращению;  был ли это
жаждавший  награды  йорлингист,  или  надеявшийся купить  таким  образом
помилование грифонец? Остававшаяся снаружи часть львиной армии встретила
это зрелище радостными криками.
     Пока все были увлечены пожаром и капитуляцией бастиона, я осторожно
подавал коня в сторону. Без суеты и резких движений (каким бы сильным ни
было  мое  желание  действовать быстро) я  за  пару  минут  оказался вне
герцогской свиты и кольца охраны.  Ришард,  похоже,  совсем забыл о моем
существовании, несмотря на то, что происходившим на его глазах разгромом
старого врага он был обязан исключительно мне.  Вот и хорошо.  Я увидел,
как  герцог  обращается  к   своим  приближенным,   указывая  в  сторону
надвратной башни;  очевидно,  он  желал перебраться поближе к  воротам к
тому моменту,  когда штурмовая группа откроет их  изнутри.  В  принципе,
никто  не  мешал Ришарду просто спокойно сидеть и  ждать,  пока  к  нему
притащат Карла,  живого или мертвого, а не лезть на рожон, лично въезжая
во вражеский замок,  где всегда может найтись недобитый меткий стрелок -
но  Йорлинг понимал,  что каждый его сегодняшний шаг попадет на скрижали
истории,  и,  как и я, не желал довольствоваться пассивной ролью, хотя и
по иным причинам.  Я,  только что с  таким старанием отделившийся от его
группы,   мог  бы  вновь  последовать  за  ним,  уже  двинувшим  коня  в
северо-восточном направлении.  Однако я  не  знал,  сколько еще  времени
уйдет у штурмующих, чтобы взять под контроль второй бастион и надвратную
башню -  а дым уже поднимался,  кажется,  и над донжоном;  и кроме того,
Ришард,  похоже,  собирался въехать на холм по дороге,  что предполагало
круг вокруг всего замка и  либо требовало усмирения стрелков и на других
стенах и  башнях,  либо означало дополнительный риск (особенно для меня,
не облаченного в  доспехи),  а могло и вовсе оказаться невозможным из-за
обломков башни, обрушившихся на дорогу под обрывом.
     Так что,  благополучно отстав от герцога и  его людей,  я  поехал в
противоположном   направлении.    Проехав    мимо    карауливших   брешь
стрелков-дальнобойцев,  которые, конечно, знали, что я - человек герцога
(хотя и не имели понятия, что именно я - создатель их оружия) и никак не
пытались мне препятствовать,  я спешился, чтобы облегчить Верному подъем
по  круче холма,  и  полез вверх вместе с  ним.  К  тому времени,  как я
добрался до  проделанного взрывом пролома,  солнце висело над горизонтом
уже совсем низко -  до заката оставалось что-то около получаса.  Я очень
понадеялся,  что успею; не хотелось рыскать в охваченном хаосом донжоне,
полагаясь исключительно на свет факелов и масляных плошек.
     Мне все же  удалось отыскать среди развалин относительно безопасный
путь  для  коня;  несколько крупных и  тяжелых каменных блоков,  глубоко
зарывшихся  в  более  мелкие  обломки  и  щебень,  выглядели  достаточно
устойчиво и  вроде бы  не  грозили внезапно перевернуться под  копытами.
Верный пошел за  мной,  ступая по  ним с  должной осторожностью;  он был
умным  конем.  Среди  каменных  обломков кое-где  торчали  переломанные,
размочаленные в  щепу доски,  можно было заметить то расколотый щит,  то
зажатый между камнями меч или разбитый арбалет.  В  одном месте я увидел
руку   в   рукаве  из   грубой  кожи,   которая  сперва  показалась  мне
высовывающейся из  груды щебня,  но,  подойдя ближе,  я  понял,  что она
просто валяется поверх обломков,  оторванная.  Несомненно,  под  камнями
останков было  куда больше.  На  разломах западной и  южной стены хорошо
была  видна  их  внутренняя структура с  проложенными внутри коридорами;
похоже,  в самые низкие из этих коридоров штурмующие забрались просто по
нагромождению обломков.  Но  меня  не  интересовали внутренности стен  и
внешних  башен  -   тюрьмы  никогда  не  располагают  в   оборонительном
периметре.
     Наконец мы с  Верным перебрались через развалины и,  проследовав по
свободному от металлических кольев проходу,  который вел к бывшей башне,
оказались на мощеном внутреннем дворе Греффенваля, уже наполненном тенью
почти до  краев (на  солнце светлела лишь  цепь  зубцов восточной стены,
разорванная посередине тенью  донжона).  Держа  огнебой  наготове,  я  с
опаской озирал  уцелевшие стены,  где  еще  вполне  могли  укрываться не
сложившие оружие грифонские стрелки. Однако все было спокойно. На камнях
двора тут и  там валялись трупы;  судя по разбрызганной крови и разбитым
черепам,  большинство из них были сброшены со стен -  в самом дворе, как
видно, сражения практически не было. До моего слуха доносились отдельные
выстрелы,  но эхо отшвыривало их от одной стены к  другой,  и  я  не мог
понять, откуда они звучат.
     Четырехгранная  громада  донжона,   площадью  не  уступавшая  иному
баронскому замку, а в высоту достигавшая более сорока ярдов, возвышалась
практически прямо  передо  мной;  донжон был  сильно смещен к  западной,
самой неприступной из стен,  и вход имел также с западной стороны. Таким
образом,  враги,  даже ворвавшиеся через восточные ворота на  территорию
замка,  все  еще вынуждены были бы  под обстрелом пересечь двор,  обойти
главное здание кругом и буквально протискиваться в щель между донжоном и
стеной, поливаемые стрелами, смолой и кипятком и оттуда, и оттуда; места
для  тарана,  чтобы  высадить  дверь,  в  этом  узком  проходе  не  было
совершенно,  а  ширина самого входа  позволяла проникать внутрь лишь  по
одному  -  притом,  что  внутри,  очевидно,  места  для  защитников было
достаточно.  Однако уже со своего места я  видел валявшиеся перед входом
куски разломанной взрывом двери.  Не  помогло ни  толстое дерево (скорее
всего, мореный дуб), ни оковывавшие его бронзовые листы.
     "Жди меня",  -  сказал я Верному,  потрепав его по шее;  по кратком
размышлении,  я  решил не  привязывать коня.  В  его гриву была вплетена
сине-желтая  лента,   дабы  никто  из   йорлингистов  не  перепутал  его
принадлежность (похожая  повязка  была  и  на  моем  рукаве),  однако  я
предпочел предоставить Верному побольше свободы на случай непредвиденных
ситуаций.  Покосившись с  сомнением на кольчуги и бригантины мертвецов -
все-таки какая-никакая, а дополнительная защита - я решил, тем не менее,
не возиться с переодеванием и,  бросив еще один подозрительный взгляд на
западную стену, с огнебоем в руке бегом помчался ко входу в донжон.
     Внутри  было  почти  темно;  несколько  масляных  светильников были
опрокинуты (но масло разлилось по каменным плитам и  не вызвало пожара),
несколько - просто не горели. В полумраке передо мной открывался широкий
проход с дверями по бокам -  скорее всего, за ними находились склады или
казармы.  Большинство дверей было открыто.  На  полу прохода валялись не
менее  трех  десятков мертвых тел  -  большинство,  похоже,  были  убиты
взрывами шаров,  хотя кто-то застрелен или даже добит обычным мечом.  На
первом этаже едва ли могло быть что-то,  интересное для меня;  но где же
здесь тюрьма -  под  землей,  как  обычно,  или  вверху,  как утверждают
легенды?  Я  повернул голову  и  увидел справа коридор,  который вел  на
лестницу;  на  ступенях головой  вниз  лежал  очередной мертвый защитник
замка. Я побежал туда.
     Закрученная винтом лестница вела как  вверх,  так  и  вниз;  первым
делом  я  устремился в  подземелье.  Сбежав по  ступеням,  я  оказался в
очередном коридоре  с  покрытым инеем  стенами;  здесь,  наверное,  было
холодно  даже  летом,  а  сейчас  ледяная  сырость пробирала до  костей,
несмотря на  всю  мою разгоряченность физическими упражнениями последних
минут. Выхватив горевший в стенном кольце факел, я побежал по коридору и
вскоре уперся в стальную решетку.  Она была не опускного,  а поворотного
типа,  как  обычная  дверь;  прутья  были  слегка  погнуты,  но  решетка
оставалась запертой.  За ней находилось квадратное помещение с дверями в
стенах; на полу, недалеко от решетки, валялись двое застреленных солдат.
Значит,  штурмующие здесь  побывали,  но  выломать решетку  все-таки  не
смогли - очевидно, у них к этому моменту уже не осталось взрывных шаров.
Позади мертвецов, в центре помещения, виднелось круглое отверстие, а над
ним -  ворот с  веревкой.  Я  слышал о  таких;  это называется "страшная
дыра".  Узника сажают на  доску,  привязанную к  веревке,  и  опускают в
глубокий каменный цилиндр, не имеющий выхода; выбраться наружу он сможет
лишь в  том  случае,  если ему вновь спустят веревку.  Даже без кандалов
бежать из такого места, не имея сообщников среди стражи, невозможно.
     Так,  выходит,  я нашел темницу?  Где может быть Эвелина - в "дыре"
или в одной из камер за дверями?
     - Эвьет! - крикнул я. - Эвьет, это я, Дольф! Ты меня слышишь?
     Лишь эхо,  отразившееся от  стен подземелья,  было мне  ответом.  Я
крикнул еще несколько раз,  надрывая связки -  но,  сколь я  ни напрягал
слух,  не услышал в ответ даже самого слабого отклика. Впрочем, если она
за одной из этих дверей, выглядящих весьма основательно, звук может и не
проходить ни в ту, ни в эту сторону.
     Или же...  о  другом объяснении не хотелось и  думать,  но я не мог
отрицать, что оно вполне вероятно.
     Стоп! Хоть кто-то же в этой темнице должен быть жив?!
     - Эй,  кто-нибудь!  Отзовитесь!  Армия Льва уже в  замке!  Я пришел
освободить вас!
     Тишина.  По крайней мере, в "дыре" точно никого нет. Никого живого,
во всяком случае.  В камерах...  да, возможно, что и не слышат. Но может
быть и так, что Карл, видя, что замок обречен, велел убить всех.
     Так или иначе, мне надо открыть решетку. С дверями камер, возможно,
проблема решится проще -  скорее всего,  у  одного из  этих мертвецов на
полу есть ключи.
     Я  осмотрелся,  нашел свободное кольцо в  стене для  факела,  потом
просунул  освободившуюся левую  руку  (правой  было  не  подлезть) между
прутьями и нащупал замок,  удерживающий засов.  Затем повторил почти тот
же жест,  но уже с огнебоем в руке. Слегка отведя верхний ствол от цели,
чтобы его не разорвало при выстреле, я нажал скобу.
     С грохотом выстрела слился короткий визг металла. Я подергал замок.
Он был погнут, но по-прежнему крепко держал засов.
     Я сделал еще три выстрела.  Металл был искорежен и изрыт вмятинами,
но,  похоже,  это  лишь спрессовало запирающее устройство и  сам засов в
сплошной неразъемный монолит. Ч-черт...
     Я  перезарядил огнебой,  одновременно приказывая себе  успокоиться.
Общего количества порошка,  которое было  у  меня с  собой,  хватило бы,
чтобы снести этот  засов.  Но  для  этого надо набить порошок в  твердую
оболочку.  Если я  просто высыплю его на замок и подожгу,  дело кончится
пшиком в прямом и переносном смысле.
     Что еще я могу сделать? Самое простое, конечно - привлечь на помощь
кого-нибудь из  штурмовой группы,  у  кого еще остался взрывной шар.  Но
такого еще надо найти...  Или вообще ничего не  делать,  а  ждать здесь.
Когда  последние очаги  сопротивления будут подавлены,  должны же  будут
солдаты снова наведаться в  подземелье!  И  тогда я  уже проконтролирую,
чтобы  они  не  перестарались,  применяя свое  оружие  для  освобождения
узников...  Но к  тому времени,  когда у  победителей не останется более
важных забот,  мне  бы  не  хотелось вновь  привлекать внимание к  своей
персоне.  Лучше бы нам с Эвьет покинуть замок прямо сейчас, а о том, что
Ришард сделал с Карлом, узнать уже с безопасного расстояния...
     Так,  еще  варианты?  Использовать что-нибудь  в  качестве рычага и
разогнуть прутья,  чтобы можно было пролезть.  Но  что?  Меч  сломается,
древко алебарды тоже. А ничего более подходящего я поблизости не видел.
     Найти  пилу  по  металлу  и  перепилить  прутья.   Где-то  в  замке
обязательно есть подобные инструменты. Вопрос в том, где именно...
     Будь рядом химическая лаборатория,  я  бы  смог изготовить кислоту,
которая разъест...  но  нечего тратить время на совсем уж неосуществимые
фантазии.
     Некоторое время я стоял,  тупо уставясь на решетку и чувствуя,  как
растет злость -  и  на эту преграду,  и  на самого себя,  не способного,
несмотря на все познания,  придумать выход. Я даже ухватился за прутья и
яростно потряс их.  Но,  разумеется,  стальная рама, в которой держалась
решетка, была вмурована в окружающие камни надежно.
     Стоп!  Я не могу сломать засов,  не могу разломать прутья,  не могу
выломать раму...  а  как насчет петель?  Не  самое ли  это тонкое место,
удерживающее решетку?
     Дальнейшее  обследование  показало,   что   узкие   полоски  стали,
соединявшие решетку  со  стержнем петли,  изрядно изъедены ржавчиной.  В
трущиеся части петель,  вероятно,  периодически лили масло,  если только
служившие здесь не  были извращенными любителями душераздирающего скрипа
- но  на  эти  полоски оно  не  особо попадало.  Что  ж,  тем лучше.  Но
стрелять,  наученный горьким опытом,  я не стал.  Полоски слишком узкие,
меньше диаметра ядрышка - только расплющу и заклиню петли...
     Но  по  толщине эти полоски не слишком превосходят латную броню.  И
значительно уступают прутьям и  засову.  Меч  против них,  пожалуй,  все
равно не  годится,  а  вот топор...  или,  лучше всего,  чекан!  Оружие,
специально созданное для того, чтобы пробивать тяжелые доспехи и крепкие
щиты.  И,  кажется, что-то подобное я видел рядом с мертвецами на первом
этаже...
     Я  побежал обратно.  Когда я  выскочил на лестницу,  где-то наверху
щелкнул выстрел и почти сразу второй - значит, бой еще шел. Но на первом
этаже по-прежнему не было никого живого -  ни защитников, ни штурмующих;
быстро пройдясь с  факелом между трупами,  я  и  в  самом деле обнаружил
чекан.  Теперь скорей назад в подземелье.  Ну, Дольф Видденский, сейчас,
при  всем вашем интеллекте,  вам  придется немного поработать руками.  Я
сбросил на камни теплый плащ.  Эвьет,  я уже совсем рядом! Только бы она
была жива...
     Отсутствие  практики  сказывалось.  Первые  удары  приходились куда
угодно,  только не в цель. Лишь через несколько минут, когда я уже почти
выбился из  сил  (ибо вкладывался в  каждый удар),  мне удалось рубануть
точно  по  ржавой  полоске.  С  первого раза  я  разрубил ее  менее  чем
наполовину; впрочем, навык все же накапливался - второй и третий удачный
удар получились быстрее.  К этому времени я был уже весь мокрый,  а руки
словно налились свинцом;  пришлось дать себе передышку.  Затем я занялся
нижней петлей, рубя уже не на высоте своего роста, а сверху вниз.
     Наконец  и  с  этой  петлей  было  покончено.  Решетка  по-прежнему
держалась,  насаженная на стержень засова, но этот стержень - для пущей,
очевидно,  прочности -  был  круглым  в  сечении,  и  потому  достаточно
оказалось хорошего удара обухом чекана по верхней части решетки - и она,
выскочив из  рамы,  повернулась на стержне,  как на оси (ударив меня при
этом нижним краем по ноге, но это было уже не столь важно). Победа!
     Бросив чекан на пол,  я  пролез под решеткой и подбежал к "страшной
дыре".  В дыре была непроглядная тьма,  откуда тянуло сыростью.  Веревка
уходила  в  эту  черноту,  но,  судя  по  количеству витков  на  вороте,
неглубоко. Вообще, этих витков было как-то слишком много.
     Я крикнул в самую дыру, но вновь безуспешно; однако гулкое эхо, как
мне  показалось,  откликнулось уж  очень издали.  Не  может быть,  чтобы
человека спускали так глубоко!  Я  крутанул ворот,  и  из темноты вместо
доски  вынырнуло ведро.  Оно  не  служило  ни  для  доставки  пищи,  ни,
напротив,  для удаления нечистот -  от него не пахло ни тем,  ни другим.
Оно было чистым, с небольшой лужицей на дне.
     Я  уже  все понял,  тем не  менее,  отправил ведро вниз,  раскрутив
ворот.  В конце концов из глубины донесся всплеск.  Никакая не "страшная
дыра"  -  просто  колодец.  Здесь,  на  холме,  он  должен быть  изрядно
глубоким, чтобы достать до водоносных слоев.
     Я  обшарил  обоих  покойников,  догадываясь,  что  и  камеры  могут
оказаться  вовсе  не  камерами.   У   второго  из  убитых  действительно
обнаружилась связка  ключей.  Я  направился к  ближайшей двери  и  долго
подбирал нужный ключ  (с  первого раза показалось,  что  не  подходит ни
один,  потом я  понял,  что просто замок давно не смазывали,  и  он даже
правильному ключу поддается не  очень охотно).  Но  вот,  наконец,  ключ
повернулся, и замок недовольно клацнул. Дверь со скрипом отворилась.
     За  нею  тесными рядами  лежали  расчлененные мертвые тела.  Но  не
человеческие. Это были уложенные на лед коровьи туши.
     Выходит,  ничего более страшного, чем колодец и продуктовые склады,
в подземелье Греффенваля не было. А я только зря потерял время!
     Я снова выбежал на лестницу. В этот момент где-то на верхних этажах
грохнул очередной взрыв -  выходит,  штурмующие израсходовали еще не все
шары,  а  защитники  донжона  все  еще  сопротивлялись.  Отпихнув  ногой
мертвеца, глухо звякнувшего кольчугой, я побежал вверх по ступеням.
     Теперь в  воздухе стоял запах гари,  и  чем выше я поднимался,  тем
сильнее он  становился.  В  конце  концов я  вынужден был  остановиться,
тяжело дыша;  выше,  насколько я  мог  судить в  неверном свете  факела,
воздух был мутным от дыма.  У  меня першило в  горле и  слезились глаза;
"пожалуй,  здесь не  прорваться",  подумал я.  Отступив на пару десятков
ступеней вниз,  я  оказался напротив выхода на  очередной этаж (не  знаю
точно,  какой  именно,  но  трупов на  лестнице за  время  восхождения я
насчитал восемь).  Некоторое время  я  стоял,  упершись рукой в  стену и
пытаясь восстановить дыхание; затем сделал шаг в погруженный во мрак зев
коридора -  и чуть не столкнулся с человеком,  выскочившим мне навстречу
из темноты.
     В  первый миг я  не  понял,  на  чьей он  стороне,  но  рефлекторно
приставил огнебой к  его груди.  Он выронил меч,  зазвеневший возле моей
ноги, и отступил к стене, поднимая руки. Теперь я понял, что это один из
защитников замка.  Его  потное  лицо  под  круглым открытым шлемом  было
перепачкано сажей,  глаза в  ужасе смотрели на  мое оружие.  Дышал он не
менее тяжело, нежели я.
     - Где  тюрьма?  -  коротко  спросил  его  я,  упираясь  стволами  в
кольчужную грудь.
     - На  самом  верху,  -  торопливо  ответил  он,  всем  своим  видом
демонстрируя готовность к сотрудничеству.
     Иногда легенды все-таки  не  врут.  Я  слышал целых два  объяснения
такого  необычного  расположения.  Согласно  первому,  один  из  предков
нынешнего герцога  распорядился оборудовать казематы  на  верхнем  этаже
после  того,   как  кому-то  из  важных  пленников  удалось  сбежать  из
подземелья;  спуститься с  сорока  ярдов,  преодолев кордоны на  этажах,
сложнее,  чем  просто выбраться из  здания,  находясь внизу.  По  второй
версии,   тот   древний  Лангедарг  просто   перенес  тюрьму  поближе  к
собственным  покоям,   потому  что   любил   лично  пытать  заключенных.
Сторонники  этой  гипотезы  неизменно  добавляли,  что  ту  же  привычку
сохранили и его потомки.  Впрочем,  не поручусь,  что за этой версией не
стояло то же ведомство, что и за песнями о небывалой доблести Ришарда.
     - Здесь не  пройти,  -  добавил грифонец,  спеша показать мне  свою
полезность. - На шестом этаже пожар.
     - А где пройти?
     - Через другое крыло еще можно.  По  этому коридору если,  потом за
угол направо... выйдете на галерею, по ней вокруг центрального зала... и
там от угла другой ход будет, по нему уже до лестницы...
     - А не врешь? - грозно осведомился я, поднося факел к его лицу.
     - Святым Жозефом клянусь,  моим покровителем!  -  он  дернулся было
перекреститься,  но я ткнул его огнебоем,  чтобы не опускал руки, - чтоб
мне спасения души не видать, чтоб меня черти в аду...
     - Ладно, - смилостивился я, решив, что он и впрямь слишком напуган,
чтобы  врать.  -  Проваливай,  не  вздумай только  оружие  подбирать.  И
кольчугу сними.
     - Сей  момент!  -  он  ухватился обеими  руками за  низ  кольчуги и
потянул ее вверх. - Сапоги тоже снимать?
     - Не нужны мне твои шмотки,  - брезгливо поморщился я. - Просто без
доспехов, глядишь, сойдешь за просто слугу.
     Дав  ему этот бесплатный совет,  я  нырнул во  мрак коридора,  едва
разгоняемый светом моего факела.  Пробежав пару десятков ярдов,  я вдруг
поскользнулся в  луже свежей крови;  возможно,  я бы еще сумел сохранить
равновесие,  если бы под ноги мне не попало то,  что было ее источником.
Грохнувшись с  размаху на каменный пол,  я сильно ударился левым локтем;
его пронзила острая боль,  а  мышцы руки на миг лишились всякой силы.  Я
выронил факел,  и он,  зашипев в луже, погас. Впрочем, он в любом случае
должен был  уже  скоро догореть,  но  еще как минимум минут на  десять я
рассчитывал. Теперь же я оказался в полной темноте.
     Огнебой  я  не  выпустил;  оставалось лишь  надеяться,  что  он  не
пострадал при падении. Выбравшись на четвереньках из кровавой лужи (судя
по ее размерам,  здесь смешалась кровь нескольких человек,  но я  уже не
мог сосчитать тела),  я  поднялся и,  вытянув руки,  двинулся в  сторону
стены.
     Некоторое время я  шел  ощупью,  скользя рукой по  холодным камням;
затем  впереди забрезжил слабый  свет.  Он  падал  из  перпендикулярного
прохода справа.  Видимо,  как раз в  него мне и  следовало свернуть.  По
этому  проходу я  вновь  припустил на  свет  бегом и  вскоре выскочил на
галерею, едва успев остановиться перед низкими перилами.
     Деревянная галерея опоясывала изнутри на высоте примерно пяти ярдов
большой квадратный зал - по всей видимости, главный зал Греффенваля. Его
стены  были  отделаны панелями красного дерева,  поверх  которых  висели
впечатляющих  размеров  гобелены  (лошади  на  них  были  в  натуральную
величину,  а  то и  больше) и  длинные,  практически от галереи до пола,
лангедаргские  знамена.   Зал   освещала  громадная  кованая  люстра  со
множеством свечей, свисавшая с потолка на толстых цепях; она приходилась
немного выше уровня галереи и,  таким образом, не загораживала мне обзор
вниз.  У  противоположной  от  меня  стены  несколько  широких  ступеней
уступчатой пирамидой вели на  возвышение,  за которым высились на добрых
четыре ярда украшенные резьбой двустворчатые двери.  Двери были закрыты,
и их,  похоже, никто еще не пытался штурмовать; других следов боя в зале
также не было, равно как и людей - ни мертвых, ни живых.
     Впрочем,  последнее  обстоятельство  изменилось  прямо  у  меня  на
глазах.  Пока  я  осматривал зал,  внизу,  практически прямо у  меня под
ногами, послышались голоса и лязг железа, а затем распахнулась невидимая
мне  под  полом  галереи дверь,  и  помещение стало  быстро  наполняться
народом.  Впереди всех  шагал Ришард Йорлинг -  в  сияющих доспехах и  с
мечом в  руке,  но без шлема;  со своей позиции я не видел его лица,  но
узнал его по латам и золотым волосам.  Да и кто еще, кроме него, мог так
гордо шествовать во главе победителей?  По обеим сторонам от герцога, но
все же  на шаг позади,  шли двое знаменосцев с  львиными штандартами.  С
боков их прикрывали двое гвардейцев из личной охраны герцога,  один -  с
обнаженным мечом,  другой  -  со  взведенным арбалетом.  Следом шеренгой
шагали четверо генералов львиной армии, также в латных доспехах, с двумя
арбалетчиками  по  бокам.  За  ними  уже  без  всякого  ранжира  входили
вперемешку  солдаты   и   младшие   офицеры,   по-разному  облаченные  и
вооруженные;  где-то  в  этой толпе затесались оруженосец Ришарда с  его
шлемом,  а также хронист,  которому надлежало запечатлеть свершающееся в
этот великий день для истории.  Огнебойного оружия,  однако, я ни у кого
не видел.  Победив благодаря ему,  теперь Йорлинг,  как видно, не желал,
чтобы это  "подлое" и  "дьявольское" изобретение пятнало красоту древних
рыцарских традиций.
     В  мою сторону никто из  них не посмотрел.  Похоже,  победа слишком
рано вскружила им  голову.  Окажись на  моем месте грифонский стрелок...
Впрочем,  должно быть,  гарнизон замка уже официально капитулировал.  Но
даже и в этом случае нельзя исключать появления упорного фанатика -  или
просто бойца, не узнавшего вовремя о последнем приказе.
     Хоть я и не был грифонцем, я застыл на месте, не желая обнаруживать
себя. Сейчас любой шаг по скрипучему полу галереи они бы точно услышали.
В то же время я помнил,  что где-то в замке уже бушует пожар,  и, хотя в
этом  зале  запах дыма еще  не  чувствуется,  чем  скорее я  доберусь до
казематов,  тем лучше...  Но прежде,  чем я успел обдумать эту ситуацию,
высокие резные двери отворились,  и из них на возвышение в сопровождении
нескольких человек угрюмой свиты вышел Карл Лангедарг.
     Я никогда не видел его прежде,  не видел даже достаточно свежих его
портретов,  однако доходившие до  меня рассказы оказались правдивы.  Его
длинные и густые, широкой волной падавшие на плечи волосы были абсолютно
седыми,  в  то  время  как  покоившаяся  на  сером  стальном  нагруднике
окладистая борода оставалась черной,  лишь с  легкой проседью по центру.
Совершенно черными были и его кустистые брови, сросшиеся над крючковатым
носом.  Злые языки утверждали,  что  он  специально подкрашивает волосы,
чтобы  соответствовать цветам  собственного флага  -  хотя,  разумеется,
цвета  грифонского знамени  были  выбраны  задолго  до  того,  как  Карл
поседел.  При всей своей грузности он держался прямо,  и  в  его фигуре,
облаченной  не  в   полный  латный  доспех,   а  в  простую  кольчугу  с
нагрудником,  чувствовалась уверенность и  сила.  Несмотря на  возраст и
поражение, он отнюдь не выглядел усталым и сломленным; напротив, глубоко
посаженные черные глаза надменно и властно взирали на победителей сверху
вниз. Хотя в этом ему, конечно, помогала и высота помоста, на котором он
стоял.
     В мою сторону он, конечно, тоже не взглянул.
     Разговоры солдат разом  стихли.  Некоторое время два  герцога,  два
родственника, два смертельных врага молча смотрели друг на друга.
     - Ну что ж,  Ришард,  -  произнес, наконец, Карл таким тоном, каким
обычно  обращаются к  мальчишке или  слуге,  -  нельзя сказать,  что  ты
победил честно,  но,  раз уж ты пришел ко мне в гости,  и я не могу тебя
выставить - я готов обсудить с тобой условия.
     - Условия? - судя по голосу, Йорлинга не столько возмутила, сколько
позабавила подобная наглость. - Хлеб и вода два раза в день, полагаю. До
тех пор,  пока суд не вынесет приговор,  -  Ришард отправил меч в ножны,
демонстрируя,  что  здесь  больше  нет  достойного оружия противника,  и
обернулся к своим людям: - Взять его и заковать в кандалы.
     - Ты глупец,  Ришард, - величественно произнес Лангедарг, игнорируя
направившихся к нему солдат.
     - Ты говоришь со своим императором! - уже не сдержал гнева Йорлинг.
     - Пока еще нет,  - ответил Карл. - И тебе будет трудновато стать им
без моей помощи.
     - Что ты имеешь в виду?  -  уже без прежнего напора спросил Ришард,
чувствуя в словах убийцы своего отца нечто большее, чем пустой блеф.
     - Сначала убери своих мужланов.
     Солдаты,   уже  поднимавшиеся  по  ступеням,   обернулись,   бросая
вопросительные взгляды на  своего сюзерена.  Ришард сделал короткий жест
поднятой ладонью.  Я  заметил,  что он вообще любит командовать жестами.
Солдаты  остановились,  не  делая  попыток  арестовать Карла,  но  и  не
возвращаясь  назад.   Лангедарг,   как  видно,  счел  эту  уступку  пока
достаточной.
     - Ты  думаешь,  что,  убив моих лучших людей,  захватив мой замок и
даже убив меня,  ты подчинишь себе всю Империю?  - произнес он. - Как бы
не так.  Ничего еще не кончилось. Да, лучшие из моих дворян гниют теперь
на  Тагеронском поле.  Но  у  них  остались  родичи,  остались  вассалы,
осталось множество людей,  которые в этой войне были на моей стороне.  Я
не  мог вывести их  всех в  поле.  Но они сидят сейчас по своим замкам и
крепостям...  и  даже по простым хижинам.  Кто-то с неплохим гарнизоном.
Кто-то -  с обычным луком, который, однако, тоже способен забрать немало
жизней  из  засады на  лесной дороге.  Ты  думаешь,  что  они  прекратят
сопротивление,  потому что с  моей смертью им станет не за кого воевать?
Ошибаешься,  Ришард. Они будут воевать не за Карла. Они будут воевать за
себя.
     Йорлинг  попытался  что-то  возразить,  но  Лангедарг перебил  его,
возвысив голос:
     - Даже если ты  объявишь амнистию,  они  тебе не  поверят!  Все эти
двадцать  лет  ты  мало  интересовался  экономикой,  так,  Ришард?  Тебя
занимало благородное искусство войны. А скучные хозяйственные вопросы ты
оставлял своим советникам.  Нет денег -  значит,  найдите,  так?  И  они
находили. Откуда и какой ценой, тебя не заботило. Победа важнее всего. И
вот  теперь все те,  кто двадцать лет терпел лишения у  тебя на  службе,
жаждут не  просто компенсации -  они жаждут награды.  И  ты не можешь их
разочаровать.  Откуда твои люди могут получить награду, если практически
вся  твоя  казна растрачена на  войну?  Ответ единственный -  они  могут
получить ее,  забрав имущество моих  людей.  И  мои  люди  прекрасно это
понимают.
     А кто не понимает, тем объяснят, и уже объясняют, подумал я. Работа
соответствующей  службы  Карла  явно   не   ограничивается  выдумыванием
героических баллад о своем вожде и пасквилей о противнике...
     - И единственный человек, который может убедить их сложить оружие -
я. Тот, кому они верили все эти годы. Естественно, это произойдет лишь в
том случае,  если мы с  тобой придем к  соглашению.  Я  понимаю,  что ты
выиграл,  и  ты получишь корону.  Я  понимаю также,  что нельзя оставить
твоих людей совсем без  награды,  а  моих,  соответственно -  совсем без
убытка.  Но Льву придется серьезно поумерить свои аппетиты. И сохранение
не только моей жизни и  свободы,  но и  всех прав,  титулов и привилегий
герцогов Лангедаргских - разумеется, лишь часть нашего соглашения.
     - Ты что же думаешь,  я позволю тебе вновь собрать армию?!  -  дал,
наконец, волю своему возмущению Ришард.
     - Предельную численность моих вооруженных сил мы оговорим отдельно,
- миролюбиво согласился Карл.  -  Я не претендую ни на что большее,  чем
скромные  гарнизоны  для  охраны  принадлежащих мне  замков...  в  конце
концов,  не можешь же ты отказать мне в праве, которым располагает самый
захудалый из  провинциальных баронов.  Но  что касается иных аспектов...
пойми,  у тебя нет иного выхода,  кроме как договориться со мной.  Может
быть,  ты рассчитываешь сломить сопротивление моих людей силой?  Да,  ты
взял мой замок,  и у тебя есть это дьявольское оружие. Но, поправь меня,
если я  ошибаюсь,  ты  пришел сюда с  армией из  трех с  половиной тысяч
человек...
     - Из четырех!
     - Хорошо,   из  четырех.   Часть  из  коих,  впрочем,  погибла  при
сегодняшнем штурме.  Причем  большинство твоих  людей  вооружены  самыми
обыкновенными мечами и топорами.  И, как успели доложить мои агенты, для
того,  чтобы  собрать даже  такую армию,  тебе  пришлось привлечь в  нее
женщин!  Сколько всего ты  сейчас можешь поставить под  свои знамена без
риска умереть от голода -  четыре с  половиной тысячи?  Пять?  И  такими
силами ты надеешься усмирить половину населения многомиллионной Империи?
Да,  большинство этих  людей  не  воевали.  Они  просто  были  вассалами
вассалов моих вассалов.  Они просто сеяли хлеб. Но когда они поймут, что
этот хлеб у них отберут,  чтобы отдать второй половине... Союз со мной -
твой единственный шанс, Ришард. Подумай.
     И все-таки ты дурак,  Карл,  подумал я. Ты все очень умно расписал,
но ты не понимаешь, что Ришард никогда не простит тебе... нет, не своего
убитого отца -  с  этим он как раз вполне может примириться.  Не простит
унижения этой публичной лекции,  прочитанной в  час,  который должен был
стать часом его абсолютного триумфа,  в присутствии его генералов и даже
простых солдат.  И  даже если сейчас он согласится на твои условия...  С
другой стороны, все те грифонцы, которые все-таки вынуждены будут отдать
часть,  чтобы не потерять все, тоже не угомонятся. Сначала они, конечно,
будут рады,  что легко отделались, но чем дальше, тем больше будет расти
их злость и жажда реванша...
     - Хорошо,  -  ровным тоном произнес, наконец, Йорлинг. - Мы обсудим
условия твоей капитуляции,  -  он  все  же  подчеркнул голосом последнее
слово. - Без посторонних.
     - Разумеется,  - величественно кивнул Карл и выжидательно посмотрел
на  йорлингистских солдат,  все еще томившихся в  ожидании на  ступенях.
Ришард резким раздраженным жестом отозвал их назад.
     - Карл, герцог Лангедарг!
     Голос,  выкрикнувший эти слова,  прозвучал с дальнего от меня конца
галереи.  Когда-то звонкий, сейчас он звучал хрипло. Из-за простуды? Или
потому, что был сорван от крика?
     Эвьет стояла у  перил,  глядя вниз.  Мне показалось,  что я вижу ее
такой же,  как в миг нашей первой встречи.  В лохмотьях, грязная, босая.
Разве  что  волосы короче,  а  глаза кажутся неправдоподобно большими на
исхудавшем лице...
     И в руках у нее был арбалет.
     Карл поднял голову.  Он еще не понимал,  что происходит.  И  уж тем
более не понимали этого Ришард и остальные.
     - За мою семью,  мразь, - сказала Эвелина. - И за всех, кто страдал
и умер по твоей вине.
     Карл даже не попытался бежать.  Возможно, все еще не мог поверить в
реальность угрозы.  Или  же  считал,  что  претенденты на  императорский
престол,  даже бывшие,  не бегают от двенадцатилетних девочек.  В  любом
случае,  далеко бы он не убежал. Кабан бегал куда шустрее, но его это не
спасло.
     Щелкнула тетива,  и Карл со стоном начал оседать на пол.  Свитские,
вместо  того  чтобы  подхватить  своего  сюзерена,  бросились  наутек  в
распахнутые двери,  толкая друг друга.  Из живота Лангедарга,  прямо под
нагрудником, торчала пробившая кольчугу стрела.
     Черная.
     Я ни на миг не сомневался,  что, если бы Эвелина хотела попасть ему
в  глаз или в сердце,  она бы попала именно туда (и нагрудник не спас бы
при выстреле из  боевого арбалета с  такого расстояния).  Но  она хорошо
запомнила мои  уроки.  "Из  живота такую  стрелу можно  выдернуть только
вместе  с  кишками -  притом,  что  даже  простая рана  в  живот  крайне
мучительна и  обычно смертельна..." Ришард наверняка теперь сделает все,
чтобы спасти своего врага.  Приставит к нему лучших лекарей.  И тем лишь
растянет агонию. Эвьет, скорее всего, учла и это.
     Внизу,   конечно,   сразу   поднялась  суматоха.   Подтверждая  мои
предположения,  кто-то -  возможно,  что и Ришард - громогласно требовал
врача.  Но  единственному врачу  в  пределах  досягаемости было  глубоко
плевать на желания будущего императора. Я со всех ног бежал к девочке.
     Эвьет стояла,  опустив арбалет,  словно не зная, что делать дальше.
Но,  когда она увидела меня, ее изможденное лицо озарилось улыбкой. Моим
первым побуждением было крепко сжать ее в  объятиях (чего я  за всю свою
жизнь не делал никогда и  ни с  кем).  Но я вовремя остановился.  Сквозь
прорехи в  ее  тряпье на  коже  девочки виднелись следы  ужасных ожогов.
Некоторые  старые,  уже  практически зажившие.  Другие  -  почти  совсем
свежие. Любое лишнее прикосновение причинило бы ей боль...
     Все  же  поразительные существа люди,  мелькнуло у  меня в  голове.
Почему от избытка симпатии хочется сжать, стиснуть, сдавить? Почему даже
человеческая ласка так похожа на насилие?
     И  одновременно с  тем,  как я сдержал свой порыв,  Эвьет отступила
назад, словно отстраняясь от меня. Ее улыбка погасла.
     - Я предала тебя,  Дольф, - тихо сказала она, опуская взгляд; затем
все-таки заставила себя взглянуть мне в  глаза.  -  Я знаю,  я ничего не
должна была ему говорить.  Мое тело - лишь слуга моего разума. Но... это
было так больно...
     - Эвьет!  О господи...  черт... - я не находил слов. Тоже, кажется,
впервые  в  жизни.  Мое  сознание (разумеется,  сознание,  а  никакое не
сердце!)  разрывалось от двух чувств -  жалости и  ярости.  Теперь я уже
жалел, что отпустил того грифонца. Мне хотелось убить... не просто убить
- разорвать на куски их всех!  Не только палачей, не только тюремщиков -
всех,  кто был в  этом замке!  Каждого,  кто служил человеку,  по  чьему
приказу пытали каленым железом двенадцатилетнюю девочку!
     Но эмоции потом. И объяснения потом. Сейчас нам надо уносить отсюда
ноги, и поскорее.
     Я схватил Эвьет за руку. Она испуганно вздрогнула.
     - Ты сможешь бежать?
     Девочка кивнула.
     - Тогда бежим!
     Мы помчались обратно тою же дорогой, какой я добрался сюда. (На сей
раз, помня про лужу крови и трупы, я загодя взял правее, к самой стене.)
На лестнице запах дыма стал еще резче,  а свет -  тусклее, но пробраться
было  еще  можно.  Под  моей ногой звякнула сброшенная кольчуга -  стало
быть,  Жозеф все же последовал доброму совету. Я оглянулся на Эвьет, все
еще сжимавшую в руке арбалет.
     - Брось его, - посоветовал я на бегу, - все равно стрел нет.
     Она с  сомнением посмотрела на  оружие,  но все же,  присев на миг,
аккуратно положила арбалет на оставшиеся позади ступеньки.
     До  первого этажа мы  добрались,  никого не  встретив.  Будь сейчас
нашими противниками грифонцы,  они бы, вероятно, успели нас перехватить.
Но Ришард и пришедшие с ним слишком плохо знали замок,  и путь,  которым
они попали в главный зал, как видно, никак не пересекался с этой боковой
лестницей.  Однако внизу уже толпились солдаты.  Но  прежде,  чем паника
захлестнула меня,  я понял, что они вошли снаружи недавно (некоторые еще
только заходили) и  еще не  в  курсе последних новостей.  Тем не  менее,
когда мы  стали торопливо протакливаться сквозь них  к  выходу,  в  нашу
сторону начали обращаться все новые удивленные взгляды.  Кто-то  узнавал
меня,  кто-то  нет -  но перепачканный кровью мужчина,  который поспешно
тащит на  морозную улицу почти раздетого изможденного ребенка,  в  любом
случае  выглядит подозрительно.  И  сине-желтая повязка на  моем  рукаве
ничего не доказывала -  в  конце концов,  кто мешает повязать такую же и
врагу?
     - Пропустите!  -  крикнул  я,  выставляя вперед  согнутый  палец  с
перстнем Йорлинга. - Именем герцога!
     Конечно,  этот перстень не давал мне права командовать военными. Но
разве  неграмотные  солдаты,  толпящиеся  в  полутемном  проходе,  будут
разбираться в таких тонкостях?
     Мы  благополучно добрались до выхода из донжона.  Но как раз в  тот
момент, когда мы выскочили наружу, сзади донесся крик:
     - Эй, эй! Задержите их!
     Не  "его".  "Их".  И,  конечно,  не  потому,  что Ришард так жаждал
покарать Эвелину за смерть Карла.
     Ришард Йорлинг!  Какого черта тебе от нас надо?!  Я  обеспечил тебе
твою победу! Забирай свою корону и оставь нас в покое!
     Нет.  Не оставит. Никто из них не оставит. Кто бы ни победил, он не
позволит мне уйти,  унеся с собой тайну абсолютного оружия. И использует
все средства, чтобы у меня ее вырвать. Все - это значит все.
     И ведь я знал это с самого начала?
     Да. Знал.
     Но -  глупо врать самому себе -  надежда все-таки была.  Крохотная,
нелепая надежда.  Как говорил мой учитель,  "люди в  целом -  вздорные и
малоприятные существа.  Их  самих  же  корежит от  отвращения,  когда им
показываешь, как они устроены внутри - и добро бы это касалось только их
тел;  то,  что они называют душами,  куда хуже.  И  тем не менее -  надо
давать им шанс!"
     Ну что ж. Шанс упущен.
     Я  бежал  через  двор,  волоча Эвьет  за  собой.  Хорошо,  что  уже
стемнело,  а  вот  полная луна,  проклюнувшаяся между  зубцами восточной
стены,  совсем некстати.  Впрочем,  мы уже нырнули в тень. И хорошо, что
нет снега, на котором остаются следы... Только бы Верный был на месте!
     Я  бросил взгляд через плечо и увидел факелы преследователей.  Нет,
так  просто нам  не  оторваться.  Ну  ладно,  тогда  уже  нечего бояться
обнаружить себя.
     - Верный!!!
     Прошло бесконечно долгое мгновение -  а  затем я  все-таки  услышал
стук копыт.  Конь выбежал нам навстречу.  Я подсадил ему на спину Эвьет,
лишний раз обратив внимание,  в  каком она виде.  Надо закутать ее в мой
меховой плащ... ах черт, я же бросил его в подземелье!
     - Ой, моя шкура, - радостно произнесла она. - Ты ее сохранил!
     Действительно,  волчья голова по-прежнему торчала из моей сумки.  Я
сберег шкуру и взял ее с собой,  покидая Норенштайн, несмотря на то, что
герцог  обеспечил меня  индивидуальной палаткой  со  всеми  возможными в
походных условиях удобствами.  Правда, теперь все это богатство осталось
на вьючной лошади.
     - Да, - я рывком выдернул шкуру из сумки и бросил первую Эвелине. -
Закутайся!
     Я  запрыгнул в  седло,  и  в  этот момент первый из преследователей
настиг нас. Не знаю, был ли у него при себе огнебой; к счастью, одна его
рука была занята факелом, а второй он ухватил Верного за поводья.
     Я выстрелил ему прямо в лицо.
     - Н-но!!!
     Пришпоренный конь  буквально взвился  в  воздух  и  понесся галопом
прочь со  двора.  Ворота замка были открыты;  какие-то фигуры маячили на
пути,  но  я  распугал их криками "С дороги!  Именем герцога!"  Не знаю,
поверили ли  они,  но  становиться на пути у  летящего во весь опор коня
едва ли кому-то захочется,  опустить решетки они не успевали,  а приказа
стрелять у них, очевидно, не было.
     Пока не было.
     Скакать в  темноте вниз по круче я  не рискнул -  пришлось ехать по
дороге вокруг Греффенваля. Я уже знал, что, несмотря на рухнувшую башню,
она проходима,  раз Ришард и остальные так быстро оказались в замке - но
эта петля давала людям Йорлинга время для организации погони.  И они-то,
вполне возможно, срежут путь по круче - у них лошади казенные, и головы,
в некотором смысле, тоже...
     Так оно и  случилось.  Проносясь мимо ворот во второй раз -  теперь
уже  в  самом  низу  холма -  я  услышал сверху частый перестук копыт по
мерзлой  земле,  шорох  сыплющихся  камней,  а  затем  -  грубую  брань,
испуганное ржание,  шум падающих тел и крики боли. Три или четыре лошади
все  же  сверзились кувырком  с  кручи  -  скорее  всего,  с  фатальными
последствиями для себя и с тяжелыми -  для своих всадников. Но остальным
преследователям -  их было,  кажется, восемь или девять - все же удалось
удержать равновесие при спуске,  и они оказались прямо у нас за спиной -
со скакавшими впереди нас разделяло не более десяти ярдов.
     Мы вылетели на равнину; на перекрестке у подножия холма я взял курс
на юг.  Теперь я  уже не так огорчался по поводу полной луны -  пожалуй,
немного света под ноги нам не  мешало.  Сзади кричали,  требуя,  чтоб мы
остановились.  "Именем герцога!" -  хрипло надрывался один из участников
погони, но его перебил более догадливый: "Именем императора!"
     Да  хоть  властелина всей  вселенной,  думал  я,  нахлестывая коня.
Прости,  Верный,  я не хочу причинять тебе боль, но нам очень нужна твоя
скорость.  От обычной погони мой конь ушел бы с легкостью, несмотря даже
на двоих всадников -  Эвьет и в прежнее время была худенькой, а в плену,
наверное,  потеряла фунтов двадцать веса;  когда  я  подсаживал ее,  она
показалась мне  почти пушинкой.  Пожалуй,  рыцарь в  латах и  при оружии
весил больше,  чем мы с  ней вдвоем.  Однако у  наших преследователей не
было  лат.  А  самое  главное -  Ришард  отправил погоню  не  на  первых
подвернувшихся лошадях, а на самых быстроногих скакунах своей армии.
     Пожалуй,  никогда в жизни я не ездил с такой скоростью, тем более -
зимой.  Ледяной ветер хлестал в лицо; лоб и щеки быстро немели, на глаза
наворачивались слезы.  В  самом начале скачки мне  еще  было жарко после
недавнего бега,  но  теперь холод пронизывал до  костей,  и  моя  летняя
куртка была плохой от  него защитой.  Эвьет,  насколько это позволяли ее
ожоги,  прижалась ко мне сзади, обхватив за талию; так было хоть немного
теплее нам обоим.  Хорошо,  подумал я, что она, по крайней мере, закрыта
от встречного потока моей спиной и  может хоть как-то согреть свои голые
ноги о  разгоряченные бока коня...  Надеюсь,  она  надежно завязала лапы
своей шкуры, и та не свалится.
     Ветер шумел в ушах и относил назад крики преследователей, но все же
я  слышал,  как  нам  грозят  разными карами;  убедившись,  что  это  не
действует,  солдаты перешли на бессильную непотребную ругань,  а затем и
вовсе  замолкли,  очевидно,  устав  надсаживать глотку против ветра.  Но
погоня,  разумеется, продолжалась. Я был уверен, что у них есть огнебои,
однако они не стреляли.  У них,  по всей видимости, был приказ во что бы
то ни стало доставить нас живыми -  уж меня,  во всяком случае, точно. Я
тоже не пытался отстреливаться.  Я сильно сомневался,  что сумею попасть
на скаку,  да еще в темноте - никогда раньше я такого не проделывал, тем
более  что  стрелять  пришлось  бы  назад.   Но  даже  в  случае  самого
удивительного  везения   у   меня   оставалось  лишь   три   заряда,   а
преследователей было втрое больше. Перезарядиться же на скаку, да еще на
такой скорости - дело практически невозможное.
     Еще у меня был при себе Арби.  Но,  поскольку я не использовал его,
как оружие,  стрел к нему не было. За спиной, как в прежнее время, я его
тоже не  носил -  я  сделал специальное крепление,  чтобы возить арбалет
подвешенным спереди к седлу.  Кажется,  Эвьет даже не заметила его - она
забиралась на коня с другой стороны.  Наверняка этот арбалет без стрел и
торчащая из  сумки волчья пасть добавляли слухов и  сплетен относительно
моей и  без того загадочной для многих в йорлингистской армии персоны...
Теперь это,  впрочем,  уже не имело значения.  Если кому-то я  и  внушал
суеверный страх, то явно не тем, кто гнался за нами сейчас.
     Так  что  единственная надежда была  на  Верного.  И,  периодически
бросая быстрые взгляды через плечо,  я убедился,  что он все-таки делает
невозможное:  разрыв медленно,  но  верно  увеличивался.  Причем и  сама
погоня уже не мчалась за нами плотной группой,  а  растянулась вереницей
на десятки ярдов.  Задним,  похоже, скоро придется смириться с неудачей;
если они до сих пор не повернули назад, то только из страха перед гневом
Ришарда. Лишь бы у Верного хватило сил выдерживать такой темп...
     Местность вокруг,  озаренная мертвенным светом луны,  была ровной и
безлесой -  лишь пожухлая степная трава стыла под  зимними звездами.  Не
спрячешься.  Если отрываться,  то  надо уходить до самого горизонта.  Мы
промчались мимо села,  испуганно притихшего в ночи;  в домах под низкими
кровлями не горело ни огонька.  Да и был ли там вообще кто-нибудь живой?
Псы,  во  всяком  случае,  не  лаяли.  Я  напомнил себе,  что  вокруг  -
грифонские земли,  и йорлингистов здесь,  мягко говоря,  не жалуют. Что,
впрочем,  отнюдь  не  означает,  что  кто-то  поможет нам  избавиться от
погони.  Скорее наоборот - это лишь создает лишний источник опасности. Я
сорвал с рукава и скормил встречному ветру сине-желтую повязку. С лентой
в  гриве Верного было сложнее,  ее так легко не расплетешь.  Впрочем,  в
ночи все равно не разобрать никаких цветов...
     Бешеная скачка продолжалась.  Прогрохотал под  копытами мост  через
незамерзшую реку  (яркая белая  луна,  поднявшаяся уже  довольно высоко,
проволокла свое  отражение по  черной воде  слева);  справа в  отдалении
проплыл угловатый силуэт какого-то  замка (я  представил себе часовых на
башнях,  с замиранием сердца вслушивающихся в далеко разносящийся в ночи
стук копыт);  слева придвинулась было к  дороге,  а затем вновь неохотно
отступила темная громада леса...  Откуда-то издали доносился тоскливый и
протяжный  вой  -  то  ли  псы,  то  ли  волки...  Мое  лицо  совершенно
закоченело,  хотя я  то и дело тер его перчаткой -  да и не только лицо:
казалось,  что  все  тело превратилось в  кусок мороженого мяса,  лишь в
самой глубине которого еще теплится жизнь.  Обычно в  этих краях теплее,
но,  похоже,  жаркое засушливое лето оборачивалось холодной зимой.  Если
просто идти,  было бы  еще терпимо,  но встречный поток воздуха на такой
скорости...  Я пытался согревать себя мыслью о том,  что с каждым ударом
копыта мы все южнее,  а значит, постепенно температура должна повышаться
- хотя, конечно, чтобы действительно это почувствовать, надо проехать не
одну сотню миль, а бывает и так, что холодный воздух с севера добирается
до самого южного побережья.  Если я наутро не проснусь с бронхитом,  это
будет просто чудесно...  при  условии,  конечно,  что мне вообще удастся
дожить до утра.
     - Эвьет! - окликнул я.
     - Да?
     - Как ты?
     - Ничего,  я  в  порядке!  -  крикнула она,  хотя я чувствовал даже
сквозь куртку, как периодически дрожь пробирает ее руки, обхватившие мой
живот.
     - Можешь сосчитать, сколько их?
     Короткая пауза.
     - Шестеро!
     Значит,  двое или трое все-таки безнадежно отстали. Но и оставшихся
на одного меня хватит с лихвой.
     - Сколько до ближайшего?
     - Ярдов сорок!
     Плохо.  Когда  я  оглядывался  в  последний  раз,  было  не  меньше
пятидесяти. Я вновь принялся нахлестывать Верного.
     Местность уже  не  была  совершенно плоской.  Дорога  начала полого
подниматься  вверх.  Плохо.  Даже  пологий  подъем  заметно  увеличивает
нагрузку для коня.  Тем более - для коня, вымотанного несколькими часами
скачки на пределе сил. Ну же, Верный! Только не подведи!
     - Тридцать ярдов, Дольф!
     Я нагнулся к самой гриве.  Так меньше сопротивление воздуха - может
быть, хоть так моему коню будет легче... "Вперед, Верный! - кричал я ему
в самое ухо. - Вперед!" Когда же кончится этот проклятый подъем...
     Я понял,  что слышу,  как мой преследователь тоже погоняет и хлещет
своего  коня.  Значит,  уже  совсем близко.  Я  бросил очередной быстрый
взгляд через плечо.  Непосредственную опасность представляет только один
- остальные довольно плотной группой идут сзади и,  похоже,  не в  силах
сократить разрыв. На что рассчитывает этот первый? Ну, допустим, он меня
догонит - и что? В упор я, наверное, не промахнусь даже на скаку. Или он
в охотничьем азарте не заметил, что оторвался от своих?
     - Дольф, у него огнебой!
     Ага.  У меня тоже. И пора уже, кажется, его достать... Я расстегнул
куртку, впуская за пазуху режуще холодный ветер.
     - Остановись! - услышал я. - Или я застрелю девчонку!
     Ну правильно!  В меня им стрелять нельзя,  в мою лошадь тоже -  при
падении с  коня на такой скорости недолго свернуть шею.  Но в  отношении
Эвелины приказ, очевидно, был не столь строгим.
     - Дольф,  не  вздумай!  -  вскрикнула Эвьет.  В  этом крике было не
просто предостережение против неразумного поступка.  В  этом  крике  был
весь  ужас  перед  перспективой  вновь  оказаться  в   руках  правителя,
интересующегося чужими тайнами.  Лучше уж быстрая смерть от огнебоя, чем
опять это! И совершенно неважно, как этого правителя зовут...
     - Я  и  не собираюсь!  -  заверил я ее.  Никто,  никогда и ничем не
заставит меня добровольно пойти на  заклание.  Грифонцы уже  убедились в
этом,  теперь,  очевидно,  черед йорлингистов.  Я  вытянул из-под куртки
огнебой.  Черт...  пальцы окоченели,  несмотря на перчатки,  и  почти не
слушаются...
     Выстрел! Я вздрогнул всем телом. Нет, это всего лишь звонкий щелчок
плети,  которой он хлещет коня.  Я, примериваясь, посмотрел сперва через
правое,  потом через левое плечо. Черт, он скачет сзади и немного слева,
в  такой позиции прицелиться в него правой рукой почти невозможно.  Зато
спина  Эвьет перед ним,  как  на  ладони!  Мой  учитель одинаково хорошо
владел обеими руками и  более того -  даже умел писать ими  одновременно
два разных текста.  Но я, увы, так и не освоил это искусство. Никогда не
пробовал стрелять левой, и вряд ли у меня хорошо получится...
     Выстрел!  Теперь уже настоящий!  Я почувствовал, как дернулось тело
Эвьет.
     - Ты...
     - Я цела, Дольф! Он промазал!
     А может,  и нет, подумал я. Он мог выпалить мимо специально. Слабое
место любого шантажиста в  том,  что реализация его угрозы автоматически
означает его проигрыш. Но у него только четыре заряда - теперь уже три -
и  он не станет тратить их впустую и  дальше...  Я с сомнением переложил
огнебой в левую руку.
     - Дубина криворукая!  -  издевалась над  врагом Эвьет.  -  Стрелять
научись сначала, деревенщина! Дождались с охоты Жеана-холопа: прицелился
в утку - попал себе в...
     Окончание стишка скрыл шум тяжело рухнувшего тела;  отрывистый звон
сбруи,  хруст ломающихся костей и  сдавленный крик слились практически в
один  звук.   Я  еще  успел  додумать  до  конца  мысль  о  том,  откуда
благовоспитанная  баронесса  знает  такие  стишки  (не  иначе,   научили
дворовые девки  во  время совместных походов по  грибы),  и  лишь  потом
сообразил, что случилось.
     - Он упал! - радостно кричала Эвьет. - Вместе с конем!
     - Но я не стрелял!
     - Я знаю! Это все его конь!
     Споткнулся?  Вряд ли,  дорога ровная,  и луна, висящая уже прямо по
курсу, хорошо ее освещает. Скорее всего, сокращая разрыв с нами, всадник
просто загнал своего скакуна так,  что тот даже не  успел остановиться -
умер прямо на бегу. Даже лошадиное сердце может не выдержать...
     - Он  не встает,  -  поведала Эвьет,  все еще глядя назад и  имея в
виду, конечно, всадника.
     - Кто-нибудь из них остановился ему помочь?
     - Нет! Перепрыгнули через него, чуть не затоптали!
     Ну  еще  бы.  У  них  есть задача поважнее.  Даже его огнебой так и
оставили валяться на  дороге,  а  уж  это куда существенней какой-то там
человеческой жизни.  Приказ Йорлинга на  сей счет поблажек не допускает,
но тут два приказа вступают в противоречие. Наверное, надеются подобрать
на обратном пути.
     Подъем,  наконец,  закончился,  хотя и  не сменился спуском,  как я
ожидал.   Впереди,  у  самого  горизонта,  я  различил  несколько  слабо
светящихся искорок -  видимо,  огни какого-то поселения.  Нам,  конечно,
нечего было надеяться найти там убежище,  но в  любом случае дорога вела
туда.
     По словам Эвьет, продолжавшей наблюдать за нашими преследователями,
теперь среди них не было явного лидера. То одному, то другому удавалось,
нахлестывая коня,  вырваться вперед и сократить разрыв - но и я, погоняя
Верного, всякий раз вновь восстанавливал status quo. Больше я, а точнее,
мой  конь,  уже не  подпускали их  на  дистанцию,  удобную для стрельбы.
Конечно,  даже  короткоствольный огнебой вполне  может  поразить цель  с
сорока-пятидесяти ярдов -  но не в  условиях бешеной скачки как стрелка,
так и мишени.
     Какое-то   время  сохранялось  это   неустойчивое  равновесие.   Мы
сражались за свою жизнь и свободу, наши преследователи, в общем-то, тоже
- Ришард не  простил бы  им  провала.  Но,  наконец,  несмотря на все их
усилия,  Верному удалось добиться большего: разрыв снова стал постепенно
увеличиваться.
     Меж  тем  впереди  росли  очертания средней величины города.  Огни,
которые мы видели издали,  горели всю ночь на его стенах и башнях,  дабы
вражеский лазутчик не смог перебраться через стену незаметно для стражи.
Ворота,  разумеется, были закрыты, и никто не впустил бы нас внутрь - да
я и сам не стал бы искать спасения в таком месте. Хватит с меня Лемьежа.
     Но   те,   кто  гнались  за  нами,   рассуждали  иначе.   Они  были
йорлингистами,   и  они  преследовали  людей,  скакавших  в  направлении
лангедаргского города -  вполне естественно,  что они заподозрили, будто
он  и  является нашей целью.  И,  конечно,  сколь бы  ни  были  истощены
грифонские силы,  пятеро всадников,  даже  с  огнебоями,  едва ли  могли
совладать с  бойцами городского гарнизона,  вздумай те  открыть ворота и
прийти нам на помощь. Пара десятков - да, но не пятеро.
     Грохнул выстрел.  За ним почти сразу -  второй и  третий.  Понятно.
Последний довод императоров.  Если  не  удается заполучить мои  знания -
хотя бы гарантировать, что они не достанутся никому.
     - Жми, Верный! Жми!!!
     И  он  жал.  Он  мчался  так,  словно  не  было  этих  долгих часов
изнурительной скачки.  Летел,  с  каждым ударом копыта,  с каждым ударом
своего могучего сердца уменьшая шансы для стрелков и увеличивая их - для
нас.
     Он мчался, а я считал выстрелы. Семь... Восемь...
     - Дольф, их четверо! Один отстал, остановился!
     Интересно,  успел пострелять отставший?  Хорошо,  коли  нет  -  тем
меньше зарядов остается у тех,  кто еще скачет. Десять... Одиннадцать...
Одиннадцать пролетевших мимо  смертей.  Идиотское,  по  сути,  чувство -
когда по тебе стреляют из тобою же созданного оружия...
     Вот и городские ворота.  Нет,  конечно,  расплющиваться о них мы не
собираемся.  Ну,  куда -  влево,  вправо?  Влево.  Луна уже сдвинулась к
юго-западу, так что так мы дольше останемся в тени.
     На  повороте они сократили разрыв.  Двенадцатый выстрел высек искры
из камня городской стены справа от нас. Черт, это было близко!
     Теперь мы мчались вдоль городской стены,  окунувшись в лунную тень.
Я очень надеялся, что нас не станут обстреливать со стен. Действительно,
хотя выстрелы не  могли не  привлечь внимания караульных,  я  не  слышал
тревожного колокола.  Численность всадников,  к  тому  же  явно  занятых
выяснением  отношений  между   собой,   не   внушала  местным  опасения.
Интересно,  здесь  уже  слышали  об  огнебойном оружии,  или  теряются в
догадках по поводу громких звуков, не приносящих, однако, вреда?
     Пока не приносящих.
     Ну,  где еще четыре выстрела? Давайте, ребята. Еще четыре промаха -
и можете ехать домой.
     Но они тоже это поняли.  И  потому не стреляли.  Каждый,  очевидно,
берёг по  последнему заряду -  на  случай,  если  все-таки  представится
верный шанс.
     Мы обогнули город с востока. Южных ворот у него не оказалось - как,
соответственно,  и продолжающегося в эту сторону тракта. К югу от города
простирался лес.  И  в  этот лес уходила не  то  чтобы дорога -  скорее,
тропа.
     Туда.
     По бокам замелькали деревья. Не слишком частые, однако, чтобы среди
них легко было спрятаться - особенно сейчас, когда нет листьев. С другой
стороны,  по  этому  лесу,  похоже,  вполне можно  скакать верхом,  даже
покинув тропу. Это наш шанс. Давай, Верный, еще немного! Оторваться так,
чтобы они не видели,  где и  куда мы свернули -  а дальше в ночном лесу,
даже редком, нас не найти.
     Луна  уже  клонилась к  закату,  растягивая по  земле  черную сетку
теней.  Где-то протяжно заухал филин. Как же все-таки х-х-холодно, черт!
Обычно в лесу можно хоть немного укрыться от ветра -  но не тогда, когда
ты создаешь этот ветер своей собственной скоростью...
     - Дольф! Я больше их не вижу!
     Я бросил быстрый взгляд через плечо.  Да,  вдаль уходят одни только
стволы,  порезанные резкими тенями... Неужели все-таки оторвались?! Так,
теперь прыгаем через ту канавку - и уходим вправо, против света.
     Теперь мы  мчались прямо  среди  деревьев.  Ветви  и  толстые сучья
проносились над головой,  но не настолько низко, чтобы помешать проезду.
Я  еще  пару  раз  менял направление.  Прыжок через поваленное дерево...
кустарник -  его  лучше  объехать стороной,  дабы  переломанные ветки не
указали на  наш  след...  ручей в  низине,  подернутый тонким прозрачным
льдом по краям... ну что ж, пожалуй, можно рискнуть здесь остановиться и
послушать. Если все тихо - напоить коня и дать ему отдых.
     Словно  почуяв  мои  мысли,  Верный сам  стал  снижать скорость.  Я
позволил ему  остановиться.  Бока  коня  ходили  ходуном,  я  чувствовал
коленями,  как  бешено  колотится его  сердце.  Я  торопливо спешился  и
потрепал его по взмыленной шее.
     - Молодец, Верный. Спасибо тебе!
     - Он же просто конь,  да,  Дольф?  - напомнила мне мои слова Эвьет.
Она тоже уже спрыгнула на землю, хоть и была босиком.
     - Конь, конечно. Но не просто...
     Но в этот момент Верный вдруг покачнулся и рухнул на правый бок.  Я
услышал,  как что-то хрустнуло.  Мы с Эвьет бросились к упавшему коню. Я
опустился на  колени перед его грудью,  потрогал вздувшуюся вену на шее,
провел рукой под его ноздрями,  почувствовав теплое и мокрое.  Посмотрел
на свою руку,  уже зная, что увижу. Кровь. Не та, в которой я испачкался
в замке - свежая, и много.
     По сильному красивому телу коня пробежала дрожь агонии.
     - Верный! - Эвьет гладила его морду. - Только не умирай!
     Я чувствовал, как истончается и слабеет пульс под пальцами.
     - Он  исполнил свой долг до конца,  -  вздохнул я.  -  И  полностью
оправдал свое имя.
     - Дольф!!! Ну сделай же что-нибудь! Ты же врач!!!
     Я покачал головой. Ничего уже сделать было нельзя.
     Из круглого черного глаза коня выкатилась слеза.
     - Верный!  -  Эвьет  все  гладила  и  обнимала  его  голову,  затем
попыталась приподнять ее.  -  Верный,  пожалуйста! Глупо умирать теперь,
когда все позади! Ты поправишься! Ты полежи немного, отдохни, а потом ты
встанешь!
     - Эвьет...
     - Правда, Верный! А мы будем кормить тебя самым лучшим овсом, какой
только есть в Империи! И сахаром! И...
     - Эвьет, он умер.
     Девочка  всхлипнула.  Я  впервые слышал,  как  она  плачет.  Видеть
доводилось (точнее, догадываться, ибо она всегда при этом прятала лицо),
но это всегда происходило беззвучно.  И,  наверное,  в ее нынешнем плаче
была не  только скорбь по Верному,  но и  все,  что довелось пережить за
последние месяцы ей самой...
     Я  поднялся.  Эвьет тоже встала и  ткнулась мне носом в  куртку.  Я
осторожно обнял ее  за  плечи одной рукой,  а  другой гладил ее  волосы.
Одновременно, впрочем, я не забывал чутко прислушиваться к ночному лесу,
но вокруг было тихо. Похоже, погоня и в самом деле потеряла наш след.
     - Дольф,  -  девочка все еще не отнимала лица от моей груди,  -  ты
правда простил меня?
     - Эвьет...  - я снова с трудом подбирал слова. - Я нарушил клятву и
изменил весь ход истории,  чтобы тебя спасти.  Так что выкини из  головы
все эти глупости насчет предательства.  Ты совершенно правильно сделала,
что все им  рассказала.  Они бы не остановились.  Они бы просто замучили
тебя до смерти.
     - Не всё!  -  с возвращающейся гордостью возразила Эвелина.  - Я ни
словом не  обмолвилась про огнебой!  Только про порошок,  тут уж было не
отвертеться,  раз  меня  с  ним  поймали,  когда  я  пыталась пристроить
"подарочек" под  сиденье стула Карла...  Он  узнал,  что  порошок хорошо
горит, и надеялся создать оружие, сжигающее врагов. Но он не знал, что с
помощью порошка можно стрелять и взрывать крепости.
     - Так,  значит,  это  тебе  мы  обязаны  такой  легкой  победой  на
Тагеронском поле,  - улыбнулся я, тут же, впрочем, мысленно отметив, что
обозначил словом "мы" йорлингистов, которые теперь - такие же мои враги,
как и лангедаргцы.
     - Да... Когда Карлу доложили об исходе битвы, он пришел в ярость. И
тогда ЭТО началось снова.  Он требовал, чтобы я рассказала, как устроены
"эти чертовы штуки",  я клялась,  что не знаю,  пока не теряла сознание,
меня отливали водой, и опять...
     Вот,  значит,  откуда эти свежие ожоги.  Пока я  радовался легкости
тагеронской победы...  Чудо и счастье, что Эвьет осталась жива, и что ее
не  искалечили.  Следы на  теле,  конечно,  останутся на  всю жизнь.  Но
руки-ноги целы,  и лицо не пострадало.  Почему палачи не перешли к более
решительным мерам?  Неужели  Карл  не  посмел  уродовать  красоту?  Нет,
конечно же.  Скорее всего, он понял, что технических секретов девочка не
знает, и до самого последнего момента все же надеялся на торг со мной. А
для торга следовало сохранить "товар" в приемлемом виде. Он мог считать,
что для меня важна ее  внешность,  а  не  ее личность.  Конечно же,  это
полная чушь.  Но слава богу...  точнее, слава человеческой глупости, что
он так ошибался.
     Но что еще могли сотворить те, кого интересует тело, а не личность?
Эта мысль не раз терзала меня за прошедшие два месяца.  Конечно, Эвьет -
физически еще совсем ребенок,  но с  этих тварей станется.  Жаклине тоже
было всего двенадцать.
     - Эвьет... Прости, что спрашиваю, но, как врач, я должен знать. Они
тебя...  они тебя не... - никогда в жизни у меня не возникало сложностей
с произнесением слов из этой области,  будь то непристойности,  которыми
я,  еще не особо понимая их смысл, сыпал вместе с другими мальчишками во
времена  своего  трущобного  детства,  или  же  медицинские термины,  от
которых,  несмотря на  всю  научную  бесстрастность таковых,  конфузливо
краснели и  отворачивались осматриваемые мной пациентки.  Но сейчас я не
знал,  как смягчить скользкое злое слово,  чтобы не усугубить рану, если
все-таки...
     - Нет, - девочка догадалась, о чем я. - Они не делали со мной того,
что  с  Женевьевой.  Но  мне вполне хватило и  каленого железа.  Знаешь,
Дольф, мне, конечно, прежде случалось обжигаться, когда готовила еду, но
я не представляла себе, что на свете бывает такая боль...
     - Эвьет... Эвьет... - только и мог повторять я, гладя ее по голове.
     - Сначала я пыталась все ему наврать про тебя,  - продолжала она. -
Сказала,  что тебя зовут Ральф,  что ты  толстый и  лысый,  что тебе под
пятьдесят...  Но  он не поверил и  велел продолжать.  И  тогда я  уже не
выдержала...
     - Карл допрашивал тебя лично?
     - Конечно.  Он ведь не собирался делиться с  кем-то тайной порошка.
Представляешь, у него даже палачи глухонемые!
     - Теперь он  получил по  заслугам,  -  напомнил я.  -  Ты  все-таки
сделала это. Прости, что я в тебе сомневался.
     - Больше всего на свете боялась промазать!  - призналась она, глядя
на  меня блестящими глазами.  -  Это  из-за  того,  что дрожали руки.  В
последние три дня меня вообще не кормили...  Но как только увидела этого
гада у себя на прицеле,  вся слабость словно испарилась. Руки стали, как
каменные. Я могла бы попасть в любое колечко его кольчуги на выбор... Он
ведь теперь долго мучиться будет?
     - Думаю,  два-три  дня.  Если только Ришард не  велит добить его из
жалости. Но это вряд ли. Ему это не нужно ни лично, ни политически.
     - Хорошо.
     - Кстати, как тебе удалось так быстро освободиться и вооружиться?
     - Ну,  это не моя заслуга,  -  честно поведала Эвьет. - Когда стало
ясно,  что замок падет,  тюремщики выпустили нас. Меня и других узников.
Не по приказу, просто надеялись таким образом заслужить помилование. Зря
надеялись!  Узники набросились на  них,  как только вышли из  камер.  Не
думаю,  что хоть один ушел живым.  Но я в этом не участвовала.  Мне надо
было рассчитаться кое с  кем поважнее.  А  арбалет...  Взяла у  мертвого
солдата,  который валялся на лестнице.  Стрела у  него оставалась только
одна. Зато такая, как надо! - она немного помолчала и смущенно добавила:
- Кстати,  Дольф...  я понимаю,  это звучит глупо, особенно после всего,
что со мной было, но... что там с Арби?
     - Он со мной!  -  улыбнулся я.  -  Ты и не видела,  что ехала с ним
рядом? Он на седле.
     Напоминание о седле,  а значит,  и о смерти Верного погасило слабую
улыбку, родившуюся было на губах Эвьет. Но, так или иначе, действительно
надо было снять с  павшего коня не только Арби,  но также сумки и сбрую.
Все, что еще может пригодиться живым.
     Я  расстегнул подпругу и  стал  стаскивать седло,  вытягивая из-под
правого бока коня стремя и  прикрепленный к седлу арбалет.  Последний за
что-то цеплялся.  Я  просунул руку и нащупал вылезший из земли узловатый
корень.  Уже  сдвигая Арби с  этой преграды,  я  почувствовал,  что дело
неладно.  Через несколько мгновений я  выпрямился,  держа его в  руках и
осматривая в лунном свете.
     - Оой... - вырвалось у Эвелины.
     Падение  на   землю  вместе  с   конем  не  повредило  бы  добротно
сработанному арбалету -  если бы не удар об этот чертов корень. Теперь я
понял,  что за хруст я слышал,  когда упал Верный.  Деревянное ложе Арби
было сломано практически пополам, спусковой механизм погнут.
     - Его еще можно починить, - поспешно сказал я, опасаясь новых слез.
     Но Эвьет лишь грустно покачала головой:
     - Пришлось бы фактически делать его заново.  Ладно.  Это всего лишь
арбалет,  -  однако, немного помолчав, она уже через несколько мгновений
опровергла собственные слова:  -  Я три с половиной года мечтала об этом
дне.  Дне,  когда я  отомщу своему главному врагу.  Но в  этот же день я
потеряла сразу двух друзей...
     - Но один друг у тебя еще остался! - я положил сломанный арбалет на
землю и снова шагнул к ней. - И, кстати, день уже другой - полночь давно
миновала.
     - Да,  Дольф...  - Эвьет вновь слабо улыбнулась. - Я говорила себе,
что  хочу,  чтобы  ты  держался как  можно  дальше от  этого  проклятого
Греффенваля.  Но была так рада тебя увидеть... Так мы все-таки друзья, а
не просто попутчики?
     Она,  конечно,  уже  знала  ответ  на  этот  вопрос,  но  упрек был
справедлив.
     - Прости,  что в прошлый раз сказал тебе так. Но тогда я думал, что
мы скоро расстанемся.
     - А что ты думаешь теперь?
     Хороший вопрос. Что-то подсказывает мне, что империя Ришарда III из
династии Йорлингов будет не  самым комфортным местом для  некоего Дольфа
Видденского.   И   что   шансы   несовершеннолетней  девицы  Эвелины  на
восстановление своих  родовых  прав  в  этой  империи  также  далеки  от
блестящих.
     - Думаю,  что прежде, чем строить далекие планы, нам надо добраться
до какого-нибудь тепла,  -  сказал я вслух,  обхватывая себя за плечи. -
Жечь костер здесь слишком опасно -  ночью в  редком лесу он будет хорошо
заметен издали... да и валежника тут негусто...
     - Ты знаешь, куда идти?
     - Не имею понятия,  -  признался я. - Можно для начала вернуться на
тропу.  Правда,  мы от нее уже далеко, а кроме того, я не уверен, что те
типы уже прекратили поиски...
     - Пока дойдем, прекратят. А если и нет, полагаю, что сумею заметить
их  раньше,  чем они нас,  -  заявила Эвелина.  -  Ночью я,  правда,  не
охотилась,  но  они  -  тем более.  И  всадника всегда видно с  большего
расстояния.  Ну и,  наконец,  их четверо -  как раз по числу стволов,  -
жестко закончила она.
     - Спасибо, что напомнила! Надо перезарядить верхний ствол.
     Эвьет терпеливо ждала,  пока я  перезаряжался.  Я  посмотрел на  ее
босые ступни с поджатыми пальчиками, стоявшие на мерзлой земле.
     - Давай отрежем пару больших кусков от твоей шкуры,  - предложил я.
- Завернешь в них ноги.
     - Не надо, - покачала головой она. - Сверху холод переносится хуже,
чем снизу.
     - Это  верно,  -  согласился  я,  -  если  точек,  чувствительных к
прикосновению,   меньше  всего  на   бедре  и   сзади  шеи,   то  точек,
чувствительных к холоду - на подошвах.
     - Рада,  что своим примером подтверждаю выводы науки,  -  поежилась
Эвьет и переступила с ноги на ногу.
     - Я могу понести тебя,  -  сделал я еще одно предложение.  - Сядешь
мне на плечи и...
     - И  нас будет видно почти так же,  как всадников,  -  не  дала мне
закончить Эвелина.  - Если что, не сможем быстро залечь. Да еще от веток
уворачиваться.  К тому же тебе и без того есть, что нести. Ничего, Дольф
- ты же знаешь,  я закаленная. Здесь холоднее, чем обычно бывает зимой в
моем  лесу,  но  вполне терпимо.  Это  только стоять плохо,  а  пойдем -
согреемся. Тропа в той стороне, - уверенно указала она.
     И  мы  пошли по  ночному лесу  -  точнее,  почти побежали,  пытаясь
поскорее отогнать проклятый холод.  Я нес сумки,  Эвьет - седло и прочую
сбрую.  Но,  не успели мы преодолеть так и пару сотен ярдов, как девочка
вдруг остановилась.
     - Что случилось? - обеспокоенно спросил я. - Ты не поранилась?
     - След, - мотнула головой она. - Под моей ногой.
     Обе  ее  ноги  были  в  этот  момент в  густой тени -  даже опытный
следопыт,  пользующийся лишь  зрением,  ничего не  разобрал бы  в  таких
условиях, а я и подавно.
     - Какой след?
     - От сапога,  - Эвьет повернулась, переставляя на месте свою правую
ногу.  -  Он  шел  туда,  -  она  махнула  рукой  в  направлении,  почти
перпендикулярном нашему курсу.
     - Он?
     - Судя по  размеру обуви,  это  взрослый мужчина,  -  Эвьет шагнула
влево,  пошарила  ногой  по  земле,  затем  проделала то  же  справа  от
невидимого мне следа.  -  Шел один,  -  она вернулась на прежнее место и
медленно двинулась вперед  в  новоизбранном направлении,  обследуя чужие
следы собственными ступнями.  Отпечатки остались в мягкой грязи, которую
затем  сковало холодом -  условия для  изучения были  идеальными,  если,
конечно,  не  принимать во  внимание необходимость топтаться босиком  на
замерзшей земле.
     - Идем, - сделала вывод Эвелина.
     - Думаешь, его следы приведут нас к жилью? Но он мог идти как раз в
противоположную сторону - на охоту или...
     - Дольф,  ну  неужели я  бы  об этом не подумала?  Если бы это было
только начало его  похода,  он  бы  шел  широким уверенным шагом.  А  он
практически плелся, шаркая ногами. Видимо, сильно устал. Значит, это уже
конец путешествия, и жилье должно быть недалеко.
     - А может, это дряхлый старик?
     - Такой тем более не отойдет далеко от жилья.
     - Логично,  -  признал я.  -  Но  мы не знаем,  что это за тип.  Не
хотелось бы прийти по его следам прямиком в разбойничье логово.
     - С  чего  бы  разбойнику разгуливать одному,  да  еще  вдалеке  от
больших дорог?  Да  и  лес здесь какой-то  неразбойничий.  Деревья редко
растут, засады делать неудобно. К тому же у разбойников нет огнебоя, а у
нас есть. Ну что, мы пойдем, или будем мерзнуть тут?
     - Убедила,  -  согласился я,  и мы пошли по следу -  то есть пошла,
конечно, Эвьет, а я следовал за ней.
     Минут через сорок наш путь закончился неожиданным для меня образом.
Я предполагал,  что след выведет нас к границе леса.  Но лес по-прежнему
тянулся во  все  стороны,  насколько хватало глаз -  а  прямо перед нами
чернела в тени деревьев широкая приземистая изба под бревенчатой крышей.
Не  то  дом  лесничего,  не  то  охотничья хижина  местного феодала -  а
возможно,  что строение совмещало обе функции,  и в дни господской охоты
лесничий должен  был  предоставлять здесь  приют  своему  сеньору и  его
гостям.  Света в  узких,  больше похожих на  бойницы окнах не было,  что
совершенно не удивляло, учитывая время суток.
     Однако,  подойдя ближе,  мы убедились, что дело тут не в позднем (а
точнее,  теперь уже слишком раннем) часе.  Дверь была полуоткрыта,  что,
конечно,   совершенно  невозможно  в  обитаемом  жилище  зимой.  Видимо,
все-таки охотничья хижина,  подумал я.  Ну что ж, так только лучше. Дом,
конечно,  промерз насквозь,  и для того,  чтобы его протопить,  придется
потрудиться -  зато не придется никого будить и  убеждать впустить столь
подозрительных путников,  как мы.  Да и лишние свидетели нам теперь едва
ли требовались.
     Все же  перед входом я  на всякий случай обогнал Эвелину и  вытащил
огнебой. На пороге я немного подождал, прислушиваясь, затем сунул голову
в  непроглядную  темноту  дома.  Холод  и  полная  тишина,  ни  малейших
признаков жизни.  Я  сгрузил свои  сумки внутрь через порог,  вытащил из
котомки  специально припасенную для  таких  случаев промасленную тряпку,
намотал ее  уже опробованным способом на  меч и  попросил Эвелину высечь
огонь для  этого импровизированного факела.  Когда тряпка загорелась,  я
вошел  в  комнату  и  двинулся  в  обход  оказавшегося довольно  большим
помещения,  приближая пламя (но не слишком сильно,  конечно) к  стенам и
предметам нехитрого убранства. Так, печка - очень хорошо, это нам сейчас
нужно в  первую очередь...  и даже дрова уже заготовлены,  прямо подарок
судьбы...  большой,  грубо сколоченный стол и скамья рядом с ним...  еще
одна,  покороче... какой-то здоровенный ларь в углу... медвежья шкура на
полу -  вот кто,  значит,  тут водится,  учтем...  кровать, накрытая еще
одной шку... ах, черт.
     Из-под шкуры -  а  точнее,  из-под косматой шубы -  в  свете факела
скалил зубы мертвец.  Иней покрывал его бледное костистое лицо, обросшее
рыжеватой бородой;  мутные смерзшиеся глаза  невидяще смотрели на  меня.
Смерть,  вероятно,  наступила  несколько дней  назад,  но  из-за  холода
разложение почти не успело проявиться.
     - Это хозяин дома? - спросила Эвьет, подходя.
     - Очень может быть,  -  я откинул шубу, которая была наброшена, как
одеяло, а не надета, и поднес факел к ногам покойника (попутно разглядев
кровавое пятно на вязаной фуфайке).  Он лежал на кровати в  сапогах,  на
подметках еще сохранились комочки грязи. - Это за ним мы шли?
     - Ну, я следы ощупывала, а не осматривала... но вообще похоже.
     Быстрый осмотр дома  (кроме главной комнаты,  кухоньки,  кладовой и
подпола,  иных помещений здесь не имелось) показал, что других людей тут
нет - ни живых, ни мертвых.
     - Ладно,  -  распорядился я,  -  первым делом печка.  И  дверь надо
запереть. А уж потом будем разбираться с мертвецом.
     После  того,  как  в  печи  затрещал огонь и  Эвьет уселась к  нему
греться,  я принес из кладовки запримеченную там связку сальных свечей и
зажег их. Свет озарил несколько небольших, с крупную монету, пятен крови
на полу и отброшенную к стене стрелу с побуревшим наконечником.  Картина
прояснялась.  Очевидно,  лесничий - а судя по всему, это был именно он -
повстречал в лесу браконьеров,  а может,  разбойников или дезертиров,  и
эта встреча скверно для него кончилась.  Тем не менее, он смог добраться
до  дома  и  выдернуть стрелу.  И  убила его  не  рана  -  она  не  была
смертельной -  а  простое  желание  после  проделанного трудного пути  и
болезненного освобождения от стрелы полежать минутку-другую,  прежде чем
возиться с  дровами.  Вдобавок он  умудрился притворить,  но не запереть
дверь - не иначе, потому, что был слишком сосредоточен на своей ране. Ну
а дальше он, помимо собственной воли, заснул (потеря крови, не фатальная
сама по себе, тоже этому поспособствовала), порыв ветра отворил дверь, и
ночной холод, несмотря даже на одежду, убил его. Сон вообще - коварная и
опасная штука,  бывает, что люди, прилегшие переночевать на голой земле,
замерзают насмерть даже летом...
     Я  снял с  мертвеца пригодную одежду и оттащил тело подальше в лес.
Когда я вернулся, уже и Эвьет клевала носом возле печи. Я немного погрел
руки у огня,  разминая пальцы, затем потрогал ее ноги - они все еще были
холодны,  как лед. Девочка проснулась от этого прикосновения и испуганно
дернулась -  но  затем  увидела,  что  это  я,  и  с  явным  облегчением
улыбнулась.  Я  старательно растер ей  ступни,  пока они  не  стали даже
горячее,   чем  мои  руки,  и  завернул  их  в  немилосердно  отрезанный
здоровенный кусок  медвежьей  шкуры.  Затем  я  напоил  Эвелину  горячим
целебным  отваром  и  заставил  поужинать (предвидя,  что  мне  придется
покинуть Йорлинга,  не прощаясь,  едой я запасся заблаговременно) - хотя
она  уверяла,  что  хочет только спать.  Что ж,  дело известное -  после
долгого недоедания организм может привыкнуть к  такому состоянию,  и ему
кажется, что он и не хочет есть. Потом я помог Эвьет снять ее лохмотья и
занялся ее  ранами.  Мелкие ссадины и  царапины на запястьях и  лодыжках
никаких опасений не вызывали,  а вот с ожогами,  конечно,  дело обстояло
хуже.  Холод притупил боль, но я знал, что сейчас она возвращается, хотя
девочка и старалась не показывать этого. Положение усугублялось тем, что
у  меня было с  собой не  слишком много средств,  пригодных для  лечения
ожогов,  и,  главное,  зимой негде было пополнить их  запасы.  Я  смазал
жуткие отметины от  раскаленного железа облепиховым маслом;  по  крайней
мере,  еще на несколько дней его должно было хватить.  Как ни старался я
прикасаться как можно более осторожно,  Эвьет морщилась и сжимала губы -
но не издала ни звука.  Я  выколотил на крыльце пыль и  сор из медвежьей
шкуры,  без церемоний употребив в качестве палки-выбивалки рыцарский меч
Гринарда в ножнах,  а потом укрыл этой шкурой лежащую на кровати девочку
и лег рядом сам. За окнами уже светлело.
     Увы,  всех принятых мер оказалось недостаточно.  Когда я  проснулся
около полудня,  у Эвьет был сильный жар,  она металась и бредила. И хуже
того -  приложив ухо к  ее  горячей мокрой спине,  я  отчетливо различил
хрипы в легких. Пневмония. То, чего я боялся больше всего...
     Конечно,  Эвелина была закаленной.  И без особых проблем переносила
зимний холод в своем замке и лесу.  Но то было раньше.  Не сейчас, когда
ее  организм ослабили голод и  пытки.  Тем не менее,  она держалась и  в
тюремной камере,  где наверняка было не намного теплее,  чем на улице, и
во  время  нашего  бегства.  Болезнь  одолела  ее  лишь  теперь,  когда,
казалось,  все  уже позади...  Учитель рассказывал мне об  этом явлении.
Человек  выживает  в  тяжелейших  условиях,  потому  что  все  его  силы
мобилизованы на борьбу за жизнь.  А когда опасность сменяется комфортом,
даже  относительным  -  организм  расслабляется  и  перестает  бороться.
Примерно то же самое, кстати, случилось с хозяином этого дома...
     Итак,  Дольф.  Эмоции в сторону.  Ответь, как ученый: каков прогноз
для  данного  пациента?  При  отсутствии  любых  отягощающих факторов  и
неограниченном наличии необходимых медикаментов шансы  на  выздоровление
были бы примерно пятьдесят на пятьдесят. Но когда в анамнезе, во-первых,
общее истощение,  во-вторых,  тяжелые ожоги (сами по  себе не угрожающие
жизни,  не настолько велика их суммарная площадь,  но -  лишний (вот уж,
воистину,  лишний!)  воспалительный  процесс,  к  тому  же  затрудняющий
лечение -  компресс на сожженную кожу не поставишь), и при всем при этом
запас лекарств ограничен и  невелик...  сказать,  что шансы один к пяти,
было бы неумеренным оптимизмом.  Скорее,  один к  десяти,  а может,  еще
хуже.
     Так начались самые страшные недели в моей жизни.  Даже после смерти
учителя было не настолько плохо.  Тогда я, по крайней мере, твердо знал:
самое ужасное уже случилось, и этого не изменить - надо просто привыкать
с этим жить.  Мною владели скорбь,  ненависть -  но не страх.  И когда я
узнал, что Эвьет в руках Лангедарга, тоже было не так. Я знал, что она в
большой опасности,  но эта опасность была где-то там,  далеко.  Я же, со
своей стороны,  разрабатывал план действий и четко,  по шагам, претворял
его в жизнь.  Я мог гордиться собой (и я гордился!) по поводу того,  как
хитроумно я запутал процесс изготовления порошка и как, несмотря на это,
исправно работает налаженное мною производство.  Я знал,  что делаю все,
что  от  меня зависит,  и  каждое мое действие разумно,  целесообразно и
правильно.
     Теперь же...  о,  разумеется,  я тоже делал все,  что мог. Но я мог
слишком немногое.  Мой учитель верил, что когда-нибудь наука победит все
болезни.  Но  пока  что  люди  запросто  мрут  и  от  вещей  куда  более
безобидных,  чем пневмония.  Несмотря на мои усилия,  жар и лихорадка не
спадали.  Иногда мне казалось,  что улучшение все же наступает, но потом
девочке опять  становилось хуже.  Утром я  никогда не  знал,  доживет ли
Эвьет до вечера. Вечером - дотянет ли она до утра.
     Хорошо верующим.  Они в  такой ситуации складывают лапки и начинают
молить своего доброго бога,  чтобы он  отменил болезнь,  которую,  по их
логике,  сам же и наслал.  А когда это не помогает, утешают себя мыслью,
что "он" или "она" уже в раю (хотя, если в раю так хорошо, зачем же было
молить о  выздоровлении?) А кого было просить мне?  Ну разве что -  саму
Эвьет.  Как она сама просила Верного не умирать. Но Верному уже ничто не
могло помочь. Эвелине же... по сути, она вела этот бой сама. Даже будучи
бОльшую часть времени в беспамятстве.  И если бы где-то там, внутри, она
сдалась -  не помогли бы никакие мои травяные настои.  И я до сих пор не
знаю,   от  чего  было  больше  пользы  -   от  противовоспалительных  и
жаропонижающих эликсиров, которые я вливал ей в рот, или же от того, что
я просто держал ее за руку и гладил по голове.  Во всяком случае, если в
первые дни  ее  бред  был  особенно тяжелым -  ей  явно  вновь  и  вновь
мерещился застенок, она повторяла, что все рассказала и больше ничего не
знает -  то потом,  оставаясь с  медицинской точки зрения точно таким же
бредом,  приобрел куда менее мучительные формы. Ей представлялось что-то
из  мирной жизни,  иногда она  путала меня  со  своим  отцом или  братом
Эриком.   Время  от  времени  она  приходила  в  себя,   узнавала  меня,
разговаривала вполне  осмысленно -  но  потом  жар  вновь  овладевал  ее
сознанием.
     Удивительное дело,  но сам я  после долгой скачки на морозе даже ни
разу не кашлянул.  Возможно,  мне просто повезло,  тем более что я тоже,
едва попав в тепло,  выпил горячий отвар.  Но,  может быть,  мне не дало
заболеть осознание,  что, если я позволю себе слечь, заботиться об Эвьет
будет некому. Какая из гипотез верна, я не знаю и утверждать не берусь.
     Конечно,  были у  меня в  эти дни и другие поводы для беспокойства.
Самый первый из  них -  вопрос продовольствия -  к  счастью,  разрешился
сразу:  осмотрев  подпол  не  бегло,  а  внимательно,  я  обнаружил  там
достаточные запасы еды.  В  основном это,  конечно,  были  дары  леса  -
вяленое мясо (скорее всего,  медвежатина),  соленые грибы,  орехи и, что
особенно ценно,  дикий мед,  пополнивший не слишком богатый арсенал моих
лекарственных  средств.   Другой  проблемой  была   опасность  появления
нежданных гостей.  Мертвый конь,  в  принципе,  остался не так уж далеко
отсюда,  а мертвый лесничий еще намного ближе (у меня не было времени ни
оттаскивать его на достаточно большое расстоние, ни закапывать в мерзлую
землю - я боялся слишком надолго оставить Эвьет без присмотра). Если нас
еще ищут,  и если эти трупы найдут - это будет хорошим поводом тщательно
прочесать окрестности.  Немного спокойнее я  почувствовал себя  лишь  на
третий день,  когда,  наконец,  пошел снег; он не прекращался два дня и,
очевидно,  укрыл и мертвые тела,  и все возможные следы. В то же время я
понимал,  что,  вздумай я  теперь покинуть дом,  тот  же  самый снег  из
союзника обернется предателем, показывающим мой путь любому желающему. К
счастью,  походы за  дровами дальних прогулок не требовали (в первые дни
вообще хватало тех, что уже лежали в поленнице во дворе).
     Но в  хижину могли заявиться и иные визитеры,  имеющие какое-нибудь
дело к  ее прежнему владельцу.  Например,  посланец местного феодала или
даже он сам со своей охотничьей свитой. И все, что я мог сделать заранее
- это  с  помощью найденных в  кладовке инструментов укрепить внутренний
дверной засов,  а наружный запор превратить в бутафорский,  дабы висящий
на  двери замок производил впечатление запертого покинувшим дом хозяином
(на  самом деле ушко,  в  которое он  был  продет,  при открывании двери
выходило  из  косяка  вместе  с  находившейся  под  ним  частью  дерева,
приколоченной встык к  краю двери).  Также я  сделал запор на внутренней
стороне люка подпола, каковой мог стать уже самым последним убежищем.
     Однако феодала -  который в  этих краях,  конечно,  мог быть только
грифонцем -  возможно, уже не было в живых. Или же после победы Йорлинга
у  него имелись дела поважнее зимних охот.  Так  или  иначе,  дни шли за
днями, а нас никто не беспокоил.
     Кризис в  болезни Эвьет наступил через две недели.  Я  уже ничем не
мог ей помочь -  только сидеть рядом,  держа ее за руку, и смотреть, как
юная  баронесса  ведет,   возможно,  самую  трудную  свою  битву.  Исход
оставался неясным до позднего вечера.  Лишь ближе к  полуночи я позволил
себе поверить, что самое страшное позади.
     Эвьет лежала на  спине,  измученно улыбаясь,  и  слабо пожимала мою
руку.
     - Спасибо, Дольф. Ты снова спас меня.
     - В  основном ты  сделала это  сама.  У  меня  уже  и  лекарства-то
закончились.
     - Боюсь,  без тебя бы я не справилась... Понимаешь, в тюрьме я жила
только на ненависти к Карлу. Но теперь с ним покончено. И мне, наверное,
не  очень хотелось возвращаться.  Не хотелось снова вспоминать все,  что
было...  там.  Знаешь,  я снова видела мою семью.  У них там было лето и
солнце. И они звали меня остаться.
     - Это был просто бред, вызванный высокой температурой.
     - Да,  я понимаю.  Сейчас.  А тогда мне казалось,  что это на самом
деле... Но я все время чувствовала, что ты рядом. И что после всего, что
ты для меня сделал,  было бы просто глупо так тебя подвести.  Глупо и...
бесчестно.
     - Ты молодец. Ты отлично справилась.
     - _Мы_ справились, Дольф.
     Конечно же,  Эвьет была еще очень слаба, и до полного выздоровления
было еще  далеко.  Да  и  "тагеронские" ожоги только начали заживать.  И
все-таки впервые за две недели я  заснул,  твердо зная,  что не проснусь
рядом с трупом.