– Михаил Антонович? – голос был низкий, глубокий, будто виолончель пропела над ухом пару тактов из вступления к его любимой «Элегии» Массне. Богорад обернулся.

Черняева. Главврач клиники. Они беседовали две недели назад, на следующее утро после того, как Максима положили в отдельную палату. «Эта болезнь из тех, – сказала тогда Елена Анатольевна, – что мы лечим без особых затруднений. Надеюсь, первый результат вы увидите дня через три». «Так скоро?» – взволновался он, и Черняева улыбнулась: «Бывает и быстрее, но я стараюсь не обнадеживать».

Вернувшись домой, он долго стоял перед портретом жены, глядя в ее зеленые улыбавшиеся глаза. «Все будет в порядке, –  бормотал он, – Макс выздоровеет, вот увидишь, я тебе обещаю».

Обещал он самому себе, прежде всего, но и Жакки, конечно, хотя и знал, что жена его не услышит. С Жакки он разговаривал, как с живой, не потому, что надеялся на ответ. Просто не мог иначе.

– Михаил Антонович, – Черняева осторожно взяла Богорада за локоть. – Пойдемте в мой кабинет, нужно поговорить.

Она вела его по коридору, будто провинившегося ребенка, пальцы у нее оказались цепкими, Богорад и не пытался освободить локоть.

В кабинете сели на диванчик, и Елена Анатольевна положила ладонь ему на колено. Плохой знак. Впрочем, в последнюю неделю все знаки были плохими.

– Вы говорили, – с трудом выдавил Богорад, стараясь не смотреть Черняевой в глаза, – что через несколько дней... а уже...

– Об этом я и хотела вам сказать... Есть результат генетического анализа, – голос звучал издалека, рассеивался, и Богораду казалось, что он слышал не слова, а отдельные звуки, которые в его сознании соединялись в произвольные фразы, не имевшие отношения к реальности. – У Максима, к сожалению, заблокирован ген FLYV-2. Это очень редкое отклонение. Настолько редкое...

– Ген? – повторил Богорад. – При чем здесь ген?

В детской клинике, где Максим лежал прежде, сказали, что патология вызвана психическими причинами, организм должен справится сам,  лекарства не помогают, да и нет пока надежного лечения синдрома Корвена-Линда.

– Как называется наша клиника? – мягко спросила Черняева.

– Клиника эвереттической медицины, – пробормотал Богорад.

– Верно, – кивнула она. – Мы не лечим болезни. Мы помогаем пациентам выбрать реальность, в которой они здоровы. Помогаем сделать верный выбор.

– Я знаю, – кивнул Богорад. Конечно, он знал, ему рассказывал Володя. Он мало что понял, а в то, что понял, не очень поверил, но другого выхода не было.

– Послушайте, – с неожиданной страстью произнесла Черняева, и он увидел близко-близко ее глаза со слезинками в уголках. – У вас замечательный мальчик, и он справился бы. С такими синдромами организм обычно справляется... с нашей помощью, конечно. Однако...

Она замолчала, подыскивая слова или давая время Богораду осознать и принять уже сказанное.

– Я не понимаю, – упрямо повторил он. – Эта болезнь – генетическая?

– Нет, – покачала головой Черняева. –  FLYV-2 – ген, отвечающий за способность мозга создавать разумно осознаваемую реальность. Говоря по-простому: за способность делать самостоятельный выбор. Неважно – подсознательный или нет. Человек, у которого заблокировано действие этого гена, не может выбирать себе судьбу. Она предрешена. Выбора у него нет. И если что-то с ним происходит, он не в состоянии это изменить.

– О чем вы говорите? – Богорад не мог скрыть раздражения. Врачи. Самое прогрессивное направление в медицине, как они утверждают. Не смогли справиться – ни в детской клинике, ни здесь, и теперь ищут причину. – Максим не способен принимать решения? Он прекрасно учится, он хороший спортсмен, в прошлом году спас в Гурзуфе девочку, она тонула, и он бросился в воду! Кто-то ему приказал? Кто-то за него решил это сделать?

– Он не мог поступить иначе, – мягко перебила Богорада врач. – Такой была линия его жизни.

– О чем вы говорите? – вскричал Богорад и отодвинулся на противоположный край дивана.

– Скажите, Михаил Антонович... Максим часто совершал поступки, о которых потом говорил: «я не хотел, так получилось»?

– Ребенок. Все дети так говорят, когда поступают плохо.

– Значит, да, – кивнула Черняева. – Это признак... Послушайте, Михаил Антонович... Попробую объяснить.

– Не надо мне объяснять, – Богорад приложил ладони к щекам, постарался успокоиться. – Мне вашу клинику рекомендовал Владимир Павлович. Колюжный, да. Так что я знаю о гене ветвления. Я только представить не мог, что именно мой сын...

– Очень редкое отклонение, – с сожалением произнесла Черняева. – Может, на всей земле есть два-три десятка человек с подобной генетической аномалией. Они живут так, будто на самом деле существует карма, предназначение, рок. Будь Максим обычным ребенком, проблем не было бы. Мы поработали бы с его психикой, организм стал бы бороться с болезнью и победил бы. Максим постепенно переместился бы в ту ветвь многомирия, где он здоров.

Богорад поднялся.

– Не нужно рассказывать, что было бы, если... – пробормотал он через силу.

Он хотел побыть один.

*   *   *

Миша и Володя дружили с детства. С третьего класса, когда на перемене Миша случайно заехал по скуле бежавшему по коридору Володе. Они подрались, а потом помирились и задружились на всю жизнь. Много лет спустя Миша Богорад выучился на программиста, а Володя Колюжный пошел в биофизику и увлекся странной в то время и еще не многими признанной наукой эвереттикой, как это называлось в России, а на Западе – многомировой интерпретацией квантовой теории.

– Вселенная, – объяснял он другу, – единая квантовая система. Каждый ее элемент – от мельчайших суперструн до скоплений галактик – описывается волновой функцией, а каждое взаимодействие – уравнением Шредингера. Уравнение имеет множество решений, значит, и итогов любого квантового взаимодействия должно быть множество. Но мы-то видим мир, в котором живем. Он единственный, других нет, верно? Долгое время физики были уверены, что в природе действительно реализуется единственное решение уравнения Шредингера, а остальные, как говорят, коллапсируют, перестают существовать. Но, видишь ли, природа выбирать не может. Как с электроном и позитроном. Дирак тоже решал квантовые уравнения и получил, что у элементарной частицы с массой электрона должно быть два возможных значения заряда – отрицательный и положительный. Отрицательный – это электрон. А положительный? Такого нет, говорили ему коллеги, это решение, хотя и верно математически, не существует в природе. Дирак стоял на своем, и был открыт позитрон. То же самое с любыми процессами. Реализуются все решения, но каждое – в своей вселенной. Одно – в нашей, и наш мир единственный для нас. Другое решение создает другой вариант мироздания...

– Параллельный мир? – кивнул Миша.

– Не совсем. В параллельном мире, придуманном фантастами, может произойти что угодно по воле автора. Нет, нет. Реальное многомирие – как ветви, растущие на огромном дереве. Ствол – наш единственный квантовый мир, Вселенная. Но каждое решение, которое мы принимаем, каждый выбор, который мы делаем, создает на этом стволе новые ветви. Ты решаешь перейти улицу на красный свет, и возникает ветвь мироздания, где ты так и поступаешь. Одновременно возникает ветвь, где ты принимаешь противоположное решение и остаешься стоять на тротуаре.

– Я могу перейти из одной ветви в другую?

– Мы постоянно это делаем, принимая решения!

– Есть ветви, где мы с тобой после той драки так и не помирились?

– Конечно. Там мы, скорее всего, не знакомы, и, может, я сейчас не занимаюсь биофизикой, а ты – программированием.

– Парадоксы, – Миша не верил в то, о чем толковал друг. Он слышал краем уха на семинаре, как гипотезу о многомирии кто-то назвал фричеством, паранаукой. Он не хотел спорить с Володей, тем более, что аргументов у него не было.

Года через два после памятного разговора Володя неожиданно занялся генетикой. Они тогда жили в разных странах – Миша по контракту работал в Калифорнии, Володя оставался в Москве, – и связь почти не поддерживали. Из Интернета Миша узнавал: Колюжный опубликовал в «Nature» статью, в которой доказывал, что способность человека принимать то или иное решение может иметь генетические ограничения. В едином квантовом мире существуют все возможные ветви на дереве мироздания. Но в классических мирах, создаваемых нашим собственным разумом, может  случиться так, что реализуется единственное решение. Тогда можно говорить о карме, судьбе, роке – ничего нельзя изменить, все предначертано. Колюжный, впрочем, так и не ответил на вопрос: при каких условиях это происходит.

Задачу решили три года спустя генетики из Бостона: выделили у человека ген FLYV-2, отвечающий за процессы принятия решений. При нормальной работе гена у человека есть свобода воли, свобода оказаться на выбранной им самим ветви многомирия. При бездействующем гене FLYV-2 выбора нет. Биохимический механизм блокирует альтернативы – не дает развиться сложному молекулярному переходному состоянию, которое и совершает выбор у «нормального человека». Математически это означает: решения уравнений Шредингера коллапсируют, как предсказывала обычная квантовая физика. Кроме единственного – этим решением и определяется судьба человека, не изменяемая от рождения до смерти.

Миша женился – в Лос-Анджелесе познакомился с Жаклин, аспиранткой из Франции. У них родился сын, назвали Максимом. Контракт закончился, Жакки тоже завершила работу, и после защиты Богорады собирались поехать в Сан-Хосе, намечался интересный контракт. Все оборвалось январским днем, когда, катаясь на лыжах, Жакки подвернула ногу. Всего лишь. Но она свернула с колеи, выкатилась на крутой склон, не смогла остановиться...

Вспоминать тот день Михаил не хотел, а забыть не мог. Вернулся с Максимом в Москву, к родителям, не мог оставаться в Америке, хотя, наверно, в какой-то ветви поступил именно так. И может, даже не жалел об этом.

Работу Богорад нашел легко – хорошие программисты и дома ценились. А с женщинами у него не получалось. В каждой он видел Жакки, от каждой хотел, чтобы она была похожа на Жакки – если не внешне, то поведением, мыслями... Жили с Максимом вдвоем, и все у них было в порядке. Пока не...

Синдром Корвена-Линда.

* * *

– Вот оно что... – пробормотал Владимир. Он слушал друга, расхаживая по комнате из угла в угол. Володина неспособность усидеть на месте хотя бы минуту раздражала Богорада с детства. Колюжного в школе считали гиперактивным и как-то послали на освидетельствование к детскому психиатру, но та сказала: «Хороший мальчик, неусидчивый, но с возрастом остепенится, поверьте». С возрастом Володя действительно остепенился, но менее подвижным не стал.

– Ты тоже считаешь, что ничего сделать нельзя? – спросил Богорад.

Колюжный опустился в кресло, обхватил обеими руками подлокотники, будто только так и мог удержать себя на месте:

– Понимаешь... – слова давались ему с трудом, он не хотел говорить то, что нужно было сказать, а сказать то, что хотел, – не мог. – Выявлено четыре случая, когда ген принятия решений у человека не работает. Вообще-то три, Максим – четвертый. Конечно, генетические карты, и особенно на участке гена FLYV-2, делают далеко не для всех больных, наверняка в мире живут сотни или тысячи, а может, десятки тысяч людей с такими же генетическими отклонениями. Они не могут, как и Максим, выбирать себе судьбу, их жизнь определена, как железнодорожная колея. Многие доживают до старости... это ведь...

– Кому как повезет, – закончил Богорад. – Кому что на роду написано.

– Примерно. Если ген FLYV-2 нормально функционирует, человек всегда... ну, в большинстве случаев принимает верное решение, оптимальное для себя. Многие болезни человек способен победить, организуя силы собственного организма – попросту говоря, принимая верные решения и перемещаясь постепенно в ту ветвь многомирия, где он здоров. А если...

– Я понял, – перебил друга Богорад. – Но если ты знаешь, в чем патология этого гена... Знаешь?

– Да, – кивнул Колюжный. – То есть... я сам, ты понимаешь, этим не занимаюсь, но когда мне позвонила Елена Анатольевна...

– Она тебе звонила?

– Да... – скрывая взгляд, пробормотал Владимир. – Сразу после твоего ухода. Я посмотрел генетическую карту... Что тебе сказать...

– Правду, – отрубил Богорад. Он хотел услышать: «Все будет в порядке, у доктора Черняевой не случалось ни одного поражения». Когда, по совету Володи, Богорад отвозил сына в клинику эвереттической медицины, он точно знал, что услышит именно эти слова, и что не пройдет и месяца... обычный срок лечения такого рода болезней...

– Выявить аномалию гена – десятая часть проблемы, – сказал Владимир. – Синтезировать вакцину – совсем другое. Годы анализов, испытаний...

– Пусть испытают на Максиме!

Колюжный покачал головой.

– Ты плохо представляешь себе генетические исследования...

– Значит, – поднялся Богорад, – ты тоже уверен, что сделать ничего нельзя?

– Есть только одна возможность, – вздохнул Колюжный. – Поверь, других действительно не существует.

Он помолчал минуту, Богорад ждал, для него время остановилось, друг мог молчать час, день, год... это не имело значения. «Есть только миг»...

– Эвереттическая медицина, – сказал Владимир медленно, подбирая слова, – не лечит болезни, ты знаешь. Врач помогает пациенту выбрать в многомирии ветвь, где он здоров. Иными словами – помогает пациенту принять правильное решение. Как говорили раньше – заставить собственный организм победить болезнь. Так это понимали. Сейчас мы знаем, что происходит на самом деле.

«Зачем он говорит это? – думал Богорад. – Слова, слова...»

– Врач не просто помогает... – бубнил Колюжный. – Врач и сам обладает свободой выбора, он и свою реальность меняет каждое мгновение, выбирая оптимальную для себя – и, следовательно, для больного, потому что их судьбы взаимозависимы. Оба они бродят по ветвям многомирия, выбирая нужную, оба...

«Зачем он говорит это, я и так знаю, читал, что это меняет...»

– Понимаешь... – Костинский сделал еще одну долгую паузу, и Богорад понял, что сейчас будут сказаны слова, способные, наконец, дать или окончательно убить надежду. – Изменить реальность человека, не способного принимать самостоятельные решения, может только другой человек, имеющий такое же генетическое отклонение. Оба не способны менять собственные судьбы. Но на судьбу таких же, как они, повлиять могут. Меняется при этом и их судьба, конечно. Процесс симметричный, поскольку симметричны решения уравнений Шредингера. Эта особенность связана с граничными условиями решений, когда, после коллапса всех прочих...

– Не понимаю, – пробормотал Богорад,

– Понимаешь. Ты же читал мою «Медицину в квантовом мире».

– Не понимаю...

– Предположим, есть два человека с не работающим геном FLYV-2, – терпеливо объяснил Владимир. – Судьбы обоих жестко заданы в мире, где все остальные могут ветвить реальность по своему желанию. Но друг относительно друга они...

– Понял, – вскинулся Богорад. – Изменение точки отсчета. Два поезда движутся одинаково относительно окружающего пространства и неподвижны друг относительно друга. Я могу перейти из одного поезда в другой, но на ближайшей стрелке поезда разъедутся по разным путям, и судьба моя изменится – вместо Саратова, обозначенного в моем билете-карме, я окажусь на вокзале «Норд» в Париже...

– Не очень верная аналогия, – поморщился Владимир, – но пусть так.

– Ты говорил, что есть еще трое с таким же генетическим отклонением, как у Максима. Значит, кто-то из них мог бы...

– Я не сказал, что есть, – с сожалением произнес Владимир. – Я сказал «были». Все трое...

– О господи... – выдохнул Богорад.

– Том Арисон погиб в возрасте восьми лет. Огюст Арлен... ему было тридцать два. И Ако Ишикава... дожил до шестидесяти, ему повезло больше.

– От чего он умер? – не удержался от вопроса Богорад.

– Простуда плюс не очень опасные осложнения. Никто не ожидал, что организм не сможет бороться. Сначала решили, что Ишикава был ВИЧ-инфицирован... нет, не был. Просто... такая у него была судьба. Аномалию FLYV-2 обнаружили, когда...

– Значит, – Богорада не интересовали детали жизни и смерти не известного ему японца, – сделать ничего нельзя?

Владимир хотел что-то сказать, но только покачал головой.

– Я понял, – Богорад встал и пошел к двери. Уже повернув ручку, услышал.

– Есть пятый человек, не способный изменить свою судьбу.

Богорад медленно обернулся. Владимир пристально разглядывал свои пальцы, поднеся ладони к глазам, будто хотел отгородиться от мира.

– Доктор Черняева, – пробормотал он. – У нее... Естественно, себе она составила генетическую карту, и...

– Почему же она ни слова мне не сказала? – Богорад не был способен возмутиться, спросил равнодушно, но вспомнил, каким странным взглядом смотрела на него Елена Анатольевна... он тогда подумал...

– Потому что, вмешиваясь в судьбу твоего сына, – жестко произнес Колюжный, – она меняет и свою реальность. И, не умея ею управлять, может выбрать худший вариант судьбы. Как сказали бы индуисты: портит свою карму. Понимаешь? Максима твоего она спасет, да. А сама... Не заметит, например, машину, вывернувшую из-за угла.

– Если ее судьба предопределена...

– Ты не понимаешь! Одно дело – предопределение. Совсем другое – сознательный выбор не оптимального варианта. Машина выворачивает из-за угла... ты выбираешь ветвь мироздания, в которой отскакиваешь на тротуар, и машина проносится мимо. А она выберет ветвь, в которой сделает шаг вперед и попадет под колеса. Чувствуешь разницу?

– Нет, – упрямо сказал Богорад. – Она не может изменить свою судьбу, если ген FLYV-2 у нее блокирован. Верно? И если, как ты говоришь, у нее на роду написано – вылечить Максима...

– Вот именно, – голос Владимира стал неожиданно спокойным. – Не может. Она все знает, Миша, все понимает. И если говорит, что сделать ничего нельзя, значит, судьба... Сама она не может пойти против собственной судьбы, понимаешь?

– Ты хочешь сказать... – с неожиданным прозрением пробормотал Богорад.

– Не хотел говорить, но... Выбрать можешь ты.

– Я...

– Не хотел говорить... – бормотал Колюжный. – Не должен был. Кто я такой, чтобы выбирать... Я знаю Лену десять лет. Замечательная женщина. Мы хотели пожениться... то есть, я хотел, а она... не судьба, в общем. Я знаю: она меня любила... хотела за меня... точно хотела, уверен... но судьба... она не могла, понимаешь, не могла, у нее не получалось сказать «да»... все время что-то мешало... я тогда понял, какой это кошмар, когда хочешь сделать одно, а делаешь другое, потому что такая у тебя карма... предназначение... Ген, черт бы его...

– Ты думаешь, что я...

– Что ты заладил: «ты думаешь, ты думаешь»! – вспылил Владимир. – Сам прекрасно понимаешь. Решение зависит не от нее, а от тебя.

– От тебя, – механически повторил Богорад, но Владимир понял его по-своему.

– От меня, да! Я должен был решить – сказать тебе или нет. Я сказал. Теперь решаешь ты.

– Что... я...

– Все очень просто, Миша, – неожиданно спокойным, даже отрешенным тоном произнес Владимир. – Ты можешь пойти к Лене и сказать: «Я знаю, что только вы способны изменить судьбу сына, но не делаете этого». А можешь не пойти. И тогда...

– Максим умрет, – уточнил Богорад.

Владимир промолчал.

– А если пойду и скажу... Моего сына твоя Лена спасет, а судьба ее изменится. Может, она согласиться выйти за тебя, а? И если опять ответит «нет», ты уже не сможешь тешить себя иллюзией, что такая у нее карма.

– Уходи, – сквозь зубы сказал Колюжный.

Богорад открыл дверь и остановился на пороге. На лестничной клетке было темно, светилась красным только лампочка на шахте лифта, будто глаз маленького циклопа. Или далекая планета Марс, на которую он любил смотреть в детстве. Он мог выбрать астрономию, ему нравилось разглядывать карты созвездий, читать популярные книжки о звездах и галактиках. Выбрал кибернетику – это было практичнее и сулило хорошие заработки. Разве он жалел о своем выборе?

Красный глазок подмигнул, и Богорад сказал в темноту, зная, что Владимир услышит:

– Ты просто побоялся выбора. Ты сам мог сказать Елене Анатольевне то, что сваливаешь теперь на меня. Ты не сказал. А я скажу. У меня на самом деле нет выбора – сын или врач.

Он не договорил. Красный глазок звал его, но Богорад начал спускаться по лестнице. Свет почему-то не горел, и легко было оступиться. Как в жизни.

* * *

– Здравствуйте, Елена Анатольевна.

– Михаил Антонович... Доброе утро. То есть...

– Не очень доброе?

– Вообще-то... Проходите, пожалуйста, я хочу вам сказать несколько слов.

– Максим... ему стало хуже?

– Садитесь... да, можно сюда. Нет, вашему сыну сегодня лучше. Значительно лучше. Я бы даже сказала: его организм, наконец, начал бороться с болезнью. То, чего мы добивались.

– Он...

– Надеюсь, да. У нас замечательные психотерапевты, и теперь...

– Значит, его судьба в том, чтобы...

– Судьба... да, наверно. Можно считать так.

– Спасибо, доктор.

– За что, Михаил Антонович? Вы понимаете, я тут ни при чем.

– Вы говорите, что Максим сам сумел, наконец...

– Я этого не сказала.

– Вам звонил Володя? – догадался Богорад.

Черняева подняла на него измученный взгляд. «Она всю ночь не спала, – понял Богорад. – Она не хотела. Она впервые в жизни делала выбор сама и понимала, что это значит»...

– Спасибо, – повторил он.

* * *

Максим спал. Богорад присел у изголовья и смотрел, как во сне менялось у сына выражение лица. Что-то снилось ему... сейчас хорошее, и он улыбнулся... а сейчас тень набежала...

Он достал из кармана мобильный телефон. Хотел позвонить раньше, но не знал что сказать. Он и теперь не знал.

– Ты с ней говорил.

Владимир долго молчал, и Богорад подумал, что так и не услышит ответа.

– Помнишь нашу первую драку? – голос в трубке было трудно узнать, похоже было, что принадлежал он глубокому старику. – Мы потом сидели на лавочке и вытирали друг другу носы и слезы.

– Да... Ты сказал ей...

– Не твое дело! Ты понимаешь, что теперь она не сможет лечить? Она изменила свою судьбу.

– Вы, наконец, поженитесь.

– Не знаю. А если... Она никогда не простит мне, что я сделал выбор за нее.

– Она не могла сама...

– А я не должен был.

– Ты хотел, чтобы выбор сделал я.

Молчание и на этот раз продолжалось очень долго. Всю жизнь.

– Каждый должен сам выбирать судьбу, – сказал, наконец, Владимир.

Максим открыл глаза и, увидев отца, приподнялся на локте.

– Прости, – сказал Богорад.

Он сам не знал, к кому обращался. К другу? К врачу? Или к сыну?