первая часть

ПРО ПРОШКУ И СТАРШУЮ  ПРАПРАВНУЧКУ АВГУСТЫ

1. Подкидыш

  - Кто это? Откуда?!

Старуха стояла над игрушечной детской коляской и рассматривала странное уродливое существо. Голое, тощее, размером с младенца. Тёмные блестящие глаза, темные волосы. Это существо усмехалось,  глядя ей в лицо!

Младшая праправнучка,  толстая Полинка,  ещё недавно возила своих кукол в этой самой коляске. А ещё раньше – Анка. Скособоченная ободранная кукольная повозка задержалась в доме чуть дольше, чем следовало. Надо было вовремя вынести на помойку! Тогда бы в ней  не завелось странное существо. Откуда?  Кто это? Настоящие младенцы не могут так смотреть, и при этом усмехаться! Не даром в этой комнате вечно орали и били в барабаны «Фломастеры», любимые музыканты праправнучек! Августа (старухино имя) морщилась. Но такой напасти не ожидала!

Августа побежала в кухню к праправнучкам.  Они ничего не знали! Они просто сидели и пили чай.  Зеленый уродливый чайник, как обычно, свистел носом на  конфорке. Такой чайник теперь - большая редкость, ему место скорее в Историческом музее на Красной площади, чем в жилом доме. Тюлевые занавески трепыхались, силясь отгородить квартиру от холодного мира. Небо висело за окном - чисто-гладко-белое. Даже смотреть на него неинтересно. Похоже на белое старое лицо Августы. У прапрабабушки вместо ресниц – заиндевелые ниточки…

Подкидыш не был уродом. Просто - непонятным. У младенцев животики бывают вздутые, ручки-ножки - вертлявые, а у этого - нежное и гладкое кукольное тельце. Кожа голубоватая и прозрачная, даже кости просвечивают -  ребра, ключицы и коленки. И глаза слишком тёмные и выразительные. И такие странные взрослые выражения на личике размером с яблоко.

Детская патронажная сестра, соседка Клара Егорьевна, осмотрела подкидыша и заключила, что это - нормальный ребёнок, но истощённый. Возраст его она определить не смогла. Клара Егорьевна объяснила, что когда младенцев не кормят, они и не растут. И взгляд у них делается такой, что нельзя вынести. Поэтому Августа испугалась, когда в первый раз его увидела.

Анка выдумала подкидышу имя - Прошка.

Прошка всё смотрел и смотрел тёмными осмысленными глазами, и усмехался. На ножки его ставили - они подгибались, как ватные, а ручки беспомощно хватали воздух. Да и странно было бы. Весь он - величиной с батон хлеба, а плечики хрупкие, как у нарисованного комара. И пальчики как у комара.

 Полинка серьёзно спросила Августу :

- Кем он мне приходится?

Августа сердито отмахнулась:

- Много будешь знать - скоро состаришься.

Шли дни. Прошка оставался пока в игрушечной коляске – она оказалась ему как раз по росту. Он стал немного живее. Вертелся, потягивался, и очень внимательно всё и всех разглядывал. А иногда издавал какое-то вопросительное хмыканье, или стон, или вздох.

Августе всё это не нравилось. Во-первых, несмотря на заключение Клары Егорьевны, он явно был какой-то ненормальный ребёнок. Во-вторых, непонятно, откуда взялся. В-третьих, стал причиной дополнительных хлопот и беспокойства. Подкидыш забавлял Анку, она вызвалась возиться с ним – азартно принялась менять памперсы, греть бутылочки. Но ведь её почти не бывало дома! К тому же, праправнучка ещё сама была мала, только школу закончила, и Августе было жаль её. Старуха по опыту знала, что возня с ребёнком - это надолго, лет так на двадцать, если не на тридцать… А бывает и дольше. Анка же пока об этом не догадывалась. И Полинку подкидыш тоже забавлял, а старуха воротила от него нос. Зато Прошка во всю глазел на Августу!

Однажды Анка, держа Прошку на руках, задумалась. Он как будто дремал под бормотание "Фломастеров". Как вдруг Анка услышала его вздох. Затем шепот:

- Эх-ма, Августа-то до сих пор в осадке...

Анка пристально взглянула на него.

Он тоже смотрел на нее неотрывно и испуганно.

- Это ты сказал?

- Я обмолвился! – испугался младенец.

- Вау! – воскликнула Анка.

- Нет, никакое не вау, я просто случайно… – ответил он.

- Ба! Ба! – завопила Анка.

Августа примчалась тяжелыми шаркающими шагами и застыла в дверях.

- Что ещё?

- Прошка по-нашему разговаривает!

- Давно пора,- буркнула Августа.

- Зря ты рассказываешь...- тихонько посетовал младенец.

Августа примолкла и прислушалась. У нее слегка закружилась голова. Но она спокойно спросила:

- Что ты за чудо такое?

- Да нет, я так только, ничего особенного….

- Сколько тебе лет?

- Считать долго. Туда-сюда, и не все числа натуральные...

- Почему до сих пор молчал?

- Растерялся немножко…

Тут Полинка принесла пиалу с детским фруктовым пюре, поднесла младенцу ложку и забормотала по-девчоночьи:

- Кушай, Прошенька! Это обязательно нужно для аппетита. Ты вырастешь большой, сильный...

- Да ты сама еще маленькая, - заявил младенец.

Полинка испугалась, и выбежала вон, топоча пятками. Августа пошла успокоить ее. Анка, смеясь, тоже протянула ложку детенышу. Прошка отвернулся.

- Убери!

- Типа, дрянь, да? Что ж ты раньше ел? Сказать не мог? Ну у тебя и выдержка! 

- Я притворялся. На самом деле мне не нужно есть. И памперсов я пачкать больше не буду. Но не думай, что я умру. Я ведь не человек. Хотя и жить в вашем понимании не буду.

- Круто! Кто же ты?

- Я не знаю. Но хлопот от меня никаких не будет. Я просто буду с вами. Заверни меня вон в ту зеленую тряпку, - он указал на старую Анкину рубашку, -  мне на сто лет хватит.

- Вот придумал! Она сто лет явно не выдержит.

- Сто пудов выдержит! Главное - чтобы без всяких фирменных значков. От примет времени одно беспокойство. Не терплю скоротечного. Заверни меня - и маскарад окончен.

- И ты не вырастешь  никогда?

- Нет.

Анка задумалась.

- Так получается, что ты ненастоящий. Ну, типа, тамагочи!

- Никакой я не тамагочи! - возмутился Прошка.

И всё  же Анка на всякий случай перебралась пока в другую комнату, к Августе, вместе с Полинкой. Полинка, как убежала, топоча пятками, так и не отваживалась больше взглянуть на подкидыша. Августа, наоборот, теперь не могла насмотреться на него. Она подолгу неподвижно простаивала над игрушечной повозкой. Или брала стул и сидела, смотрела. А Кларе Егорьевне его больше и не думала показывать!

Всё было так странно. Прошка, завёрнутый в зелёную рубашку, дни, недели пролеживал в игрушечной коляске, просто как кукла. Отказывался есть и гулять. Не любил, чтобы его вынимали, брали на руки. Внимательные глаза, насмешливый рот, зеленый лоскут ткани – и больше ничего! Августа даже решила перебазировать телевизор в его комнату, чтобы ему не было скучно, и научила обращаться с пультом. Но Прошка смотрел телевизор только вместе с ними.

Анке сперва было интересно, что у неё в доме такая невидаль. Но вскоре эта невидаль наскучила ей. Анка работала в большом стеклянном офисе - печатала на компьютере. Августа догадывалась, что ей там невесело. Да делать нечего, потому что на прапрабабушкину пенсию не проживёшь, а помощи ждать неоткуда. Анка вечерами возвращалась домой недовольная, а дома - тоже скука. И ей стало казаться -  это Прошка наводит на неё тоску. Ещё бы! Он никогда не вырастет, не изменится. Никакой непредсказуемости, а значит - и надежды. Лучше бы он был не чудом, а самым обыкновенным ребенком!

А где-то рядом, в том же самом городе, «Фломастеры» жили так ярко и весело! Раньше Анка часто бывала на их концертах. Она могла  просочиться на любой из них без билета. И чувствовала себя счастливой, потому что события её жизни развивались, как в сказке. Никто и не догадывался, а меньше всех прапрабабушка. А жизнь Анки между тем переменилась самым фантастическим образом. Блестящий знаменитый великолепный Красный Фломастер подмигнул ей со сцены! Именно ей! А потом случился великий облом, или величайшее разочарование в её  жизни. Радужные перспективы развеялись, надежды обратились в прах. Фломастер подмигивал другим, а её больше не замечал! Анка отчаялась и перестала бывать на концертах. Она сидела за компьютером в стеклянно-бетонном офисе, сидела с плеером, а "Фломастеры" сидели у неё в наушниках. И вся радость. Они жили сами по себе, в том же городе,  но насыщенной необыкновенной жизнью, а Анка между тем пропадала! Она понимала, что ничего никогда не переменится, и ничего у   неё  в жизни больше не будет, кроме этого скучного феномена - Прошки.

Как-то Анка вернулась домой, по своему обыкновению, недовольная, но, против обыкновения, заглянула к Прошке. Прошка, когда кто-нибудь заглядывал в его кукольную повозку, не сразу оживал - сначала был бел и нем, потом начинал шевелиться и произносить бессвязные звуки, а уже потом розовел  и делался похож на ребенка. О том, на что он бывал похож, когда его никто не видел, Анка не задумывалась...

Она в нетерпении принялась теребить его зеленую пеленку.

- Расскажи что-нибудь!

- О чем же рассказать тебе? - вздохнул потревоженный кукленыш.

- Ну, обо всем.

- Обо всём? Но я здесь ничего не знаю и не понимаю! У вас всё так странно. Так нелепо и запутано, все знаки и подмены. Даже чувства смутны.

- Откуда ты знаешь? Лежишь тут, как бревно...

- Просто язык чувств - мой  родной...

- Ты, вообще, откуда?

- Оттуда, где вся жизнь - чувство.

- Отстой! Лучше приключения!

- Я могу рассказать тебе кое-что, - задумчиво произнес малыш.

- Ну! - обрадовалась Анка.

- Только я буду рассказывать так, как умею. Что-нибудь значительное так трудно выразить на незнакомом языке. Чем образ ярче, тем бледнее он выходит...

  - Не грузи! - нетерпеливо прервала Анка.

Младенец задумался и   неуверенно начал:

- Когда-то на свете жил один-единственный Мастер. И больше никого на свете не было. Он смастерил себе из тростника дудочку. И после этого делать ему было совершенно нечего. А времени - бесконечно много. Он сидел и играл на дудочке... Представила?

- Ну!

- Но он был Мастером и вечно играть - не мог. Не в его это характере. Пошел побродить и увидел Дерево... Дерево, которое увидел Мастер, было тоже единственным на свете. Поэтому его нельзя назвать самым красивым. Оно было похоже на каштан, и на вишню, и на сосну, и на пальму, и на баобаб. Хотя баобаб, говорят, трава, но я не очень верю. В равной мере на все деревья, сколько их ни известно теперь ботанике. Огромное, как целое солнце, оно не росло - ему было некуда...

- Отстой! - прервала Прошкин рассказ Анка,- ненавижу сказки! Даже в детстве ненавидела. Ты, всё на свете, вроде, знаешь, чего никто не знает… Короче, расскажи хотя бы про "Фломастеров"... Не засохли ещё эти уроды?…Прошка, почему ты на меня не смотришь, закатил глаза и побелел? Ой, что с тобой?

В коляске, завернутое в потрепанную зеленую тряпку, лежало изящное изваяние кудрявого мальчика, белое и почти прозрачное. Анка хотела взять его на руки, но не смогла. Мальчик был мраморный.

- Что же это такое! – растерялась она, - Прошка, перестань дурака валять! Это же неинтересно!

Изваяние молчало.  Анка позвала прапрабабушку.

- Что, новости начинаются? – прибежала Августа.

- Да, новости! Я не захотела слушать его глупую сказку, а он обиделся! – пожаловалась Анка.

Августа склонилась над коляской:

- Прошенька, расскажи лучше мне. Ты рассказываешь чудесные сказки, где ей их понять, она ещё ребёнок! А я могу слушать бесконечно. Ну перестань сердиться!

Изваяние оставалось неподвижно.

- Ты что-нибудь понимаешь, ба? - воскликнула Анка.

- Нет. Давай звонить в музей - пусть пришлют экспертов.

- Но они заберут Прошку!

- А что делать? Ты посмотри на него - это, может быть, даже римская копия с греческого оригинала. Ведь это Амурчик. А если он пропал откуда-нибудь или украден?

Она включила телевизор. Там уже передавали новость: в Пушкинском Музее Изобразительного Искусства в тринадцатом зале только что исчез со своего постамента «Амур» Фальконе! Не такой уж древний, правда. Всего лишь восемнадцатого века. Но в музее всё равно ужасный переполох.

- Я звоню в  Александровский! – всполошилась и Августа.

2. Прошка-Амур и Вася Пузырь.

Забирать мраморного ребенка в тихий дом Августы явилось семь искусствоведов, два милиционера, директор музея Данилова, смотрительница-свидетельница и старушки-соседки, глухая и слепая - понятые. Они составили протокол и хотели уже унести Прошку,  когда директор заметила, что хорошо бы чем-нибудь обернуть статую от любопытных глаз. Анка протянула зеленую тряпку - последнее, что осталось у нее от Прошки.

- Он хотел носить это вечно, - объяснила она и... заплакала.

Директор Данилова осмотрела рубашку и отдала назад.

- Можете оставить себе. Вам, должно быть, это дорого.

- Спасибо, -  от души поблагодарила Анка.

И они ушли, унося с собой Прошку. Все, кроме одного искусствоведа,   который, казалось, был очень  огорчен всем увиденным.

- Что же Вы плачете так горько? - распереживался он,- о чем Вы? Я понимаю, что расстаться с таким произведением искусства, как "Амур" Фальконе нелегко, но ведь Вы сможете приходить в музей и любоваться им на прекрасном постаменте!

- Да на фига мне "Амур"!-  возразила Анка сердито.

Она вытерла глаза и взглянула на искусствоведа. Черные лакированные ботинки, а до самых ботинок - широкое клетчатое пальто. Пальто с пелериной и тронутые благородной сединой чуть вьющиеся волосы до плеч. Открытое, веселое, умное лицо с удивленно приподнятыми бровями, черная шляпа, черные перчатки и - осанка. Анка вроде как онемела, а гость продолжал говорить:

  - Я не сотрудник музея, даже и не искусствовед. Я случайно оказался в тринадцатом зале как раз когда было обнаружено исчезновение и, конечно, не мог не быть взволнован. Я - коллекционер, собиратель. У меня, смею Вас уверить, интересная коллекция. Отчасти я и эксперт. Мое имя Василий Пузырь. Хотелось бы услышать и ваше, ведь Вы сегодня героиня дня?

 - Анна Виноградова.

-  Звучное имя. А как можно обращаться к Вашей бабушке?

- Со мной вам незачем знакомиться, Василий Пузырь,- отрезала Августа.

Она была расстроена исчезновением Прошки и недовольна навязчивостью гостя. И поспешила выйти из комнаты.

- Ах, как жаль! -  прокомментировал Пузырь.

И незамедлительно познакомился с Полинкой.

-  Должно быть это вы, Полина, первая обнаружили подкинутую статую. У вас такие юные ясные глазки!

- Нет,- смутилась девочка.

- Вы так правдивы, что заслуживаете подарок, - Пузырь вложил Полинке в ладонь яркий брикет клубничной жевательной резинки.

Неожиданно появилась Августа. Она принесла чай на красиво обставленном подносе. Устыдилась своей грубости, поняла Анка. За чаем Августа и вовсе смягчилась по отношению к гостю. Ещё бы, он говорил только об искусстве! Она удостоверилась в его познаниях в областях живописи и музыки, истории и языков, признала за ним ум и вкус. Августе стало даже немного стыдно за необразованность своих бедных девочек, выросших в нищете и лишениях, слушавших "Фломастеров". Но гостю они, казалось, нравились. Он весело шутил с Полинкой, рассказал, что у него  тоже есть сын, скрипач и нумизмат, и что неплохо им было бы подружиться, потому что мальчик застенчив, а Полинка такая милая и воспитанная... (Анка не считала свою сестру милой и воспитанной. Полинка, на её взгляд, была неуклюжая и туповатая, нелепая какая-то. Анка догадывалась, что всё дело в шраме  - у Полинки через весь лоб шел шрам. Полинка родилась больной, и ей сделали операцию. Августа никому не рассказывала, какую операцию, и про шрам никому нельзя было рассказывать. Его навсегда спрятали под чёлкой). Но гость как будто не  видел недостатков ни в ком. А с Анки вообще глаз не спускал.  Пригласил её и Августу познакомиться со своей коллекцией.

На другой день обе, подкрасившись и приодевшись, волнуясь, с букетом белых нарциссов, отправились в гости. Указанный дом они  нашли на красивой чистой улице, за узорчатыми воротами, в тихом саду. Это был большой белый особняк. Молчаливый человек распахнул перед ними калитку, провел по зеленой мраморной дорожке к широкому белокаменному крыльцу, и ввел в холл, прямо на пушистые ковры. Крыша над холлом высилась куполообразная, янтарного стекла, по стенам чередовались витражи и зеркала. Когда навстречу вышел хозяин, Августа выхватила скромный букет из Анкиных рук и протянула ему:

- Вашей супруге.

Получилось излишне официально. Очень уж она растерялась.

- Хорошо,  пойдемте,- лаконично ответил он.

Он привел гостий в светлый зал, обитый белой парчой. Приметней всего там была огромная картина посреди стены. Портрет женщины - в золотом сиянии, в белом платье. Пузырь склонился и положил цветы на солнечно-медовый паркет под картиной.

- Тебе, Катя,- сказал он.

Повисло неловкое молчание.

- Простите   меня,- промолвила Августа,- я не знала.

- Мне и самому трудно поверить и осознать... Но незачем огорчать моих милых гостий.

Он обратился к Августе:

- Не будете ли Вы добры сыграть нам?

Посреди зала, на мозаичном яшмовом низеньком столике с ножками-морскими коньками, нетерпеливо ждала виолончель, смычок ее чуть не подпрыгивал от нетерпения, а футляр спокойно лежал поодаль.

- Но я не умею,- Августа даже испугалась.

- Не может быть! Вы...-   приветливый хозяин выглядел изумленным.

- Я никогда...

- Неужели? -   в голосе недоверие.

- Да, я вспомнила. В детстве училась...

- Вот видите, - обрадовался Василий Васильевич,- пожалуйста!

- Это было сто лет назад. Такая вот петрушка.

- Простите, Августа Неждановна. Я так люблю виолончель, и я надеялся... Но, быть может, потом? Когда вы перекусите, отдохнете с дороги, познакомитесь с моей галереей и побываете в саду?..

Коллекция Пузыря производила впечатление необычайное. Анка нисколько не скучала. И Августе все пришлось по душе. Только Августа была удивлена - как же она никогда раньше не слышала имен мастеров, создавших такие заметные вещи. А тех, кого она знала назубок, здесь не было вовсе. Разве что пара полотен Матисса.

Здесь перед ней развернулась вся история искусств - та, да не та. Даже самое труднопредставимое и трудноперевозимое - фрагменты глыб с наскальным рисунком. Осколки рельефов древнего Египта и римских мозаик - представьте себе! Образцы византийской миниатюры.  И далее - всё-всё, что было в мире, вплоть до диковинок постмодерна! Августа расспрашивала Пузыря  бесконечно, стремясь понять одно - отчего у него все словно красочнее, выпуклее, пронзительнее и яснее, чем в тех коллекциях, что она видела до сих пор. Он объяснял фантастический эффект просто - изначальным своим принципом  приобретать лишь то, к чему лежит душа, а не «имена».

- Я ценю по достоинству многое из общепризнанного, но мало что меня трогает. Если вещь не трогает меня - для чего она  мне в моей коллекции? Я объездил весь мир и собрал самое  дорогое моей душе. Без души любая деятельность мертва. Мертвечины итак везде достаточно. В том числе и в музеях. Разве  я не прав?

- Я могла бы спорить с вами, - сказала Августа,- если бы у меня перед глазами не было вашего собрания. Оно настолько необычно, ново, интересно... пленительно! Мне кажется, стоило бы составить и издать каталог. Большим тиражом. Даже огромным!

- Какая прекрасная мысль! Августа Неждановна, могу я надеяться на Вашу помощь? Не откажите в моей просьбе - никто не сможет сделать эту работу так, как сможете Вы.

- Но, Василий Васильевич, издание каталога дело непростое! Такие хлопоты  старухе не под силу.

- Но у вас не будет никаких хлопот. Я предоставлю в ваше распоряжение целый штат помощников. Фотографа, секретаршу, курьера, любых специалистов. Помогите воплотить мою давнюю заветную мечту, прошу Вас. Только Вы...

Августа почувствовала лёгкое головокружение.

- Эти двери прямо в сад? - прервала Анка скучный для неё разговор, - я выйду проветрюсь?

- Я должен сам показать вам все свои оранжереи! - воскликнул Пузырь.

Он срезал все цветы, которые гостьи имели неосторожность похвалить -  и даже редкие голубые розы, не говоря уже о черных тюльпанах и королевских орхидеях. Они вернулись домой с невероятными букетами, но… Анка была сердита, а старая Августа смущена.

Августе не нравился Пузырь. То есть, наоборот, он был слишком безукоризнен, как выдумка. Ей казалось, что в более щекотливом положении она не бывала никогда в жизни. Несмотря на свои девяносто с лишним лет она не понимала этого Пузыря, а его странная коллекция вносила еще больший сумбур в ее мысли. Она спешила занести в тетрадку все прозвучавшие имена и страны, потому что они норовили улетучиться, ускользнуть из памяти…

Августа понимала, что Пузырь представляется ей совершенно чуждым и отчасти опасным, возможно, потому, что он несметно богат. Богат, следовательно, его привычки, чувства и понятия совсем иные, чем у нищих, обделённых, угнетенных - в какой-то мере они даже непостижимы бедным людям. Она опасалась неприятностей и ждала подвоха. Страх настолько смешал ее чувства, что ей казалось - не только образ жизни, но и самая природа этого человека иная, непостижимая. А Прошка как раз покинул ее и внучек, и от этого Августе было особенно неуютно...

Но Пузырь оставался безукоризненным! Он казался так мил и прост, что Августа вскоре приступила к составлению каталога его собрания. Внучки приходили с нею, и проводили все свое свободное время в этом невыносимо роскошном доме.  Для них нашлось бесконечное множество невиданных развлечений. Августе  приходилось мириться с таким положением вещей, раз она сама согласилась работать на подозрительного заказчика. Чем бы ни объяснялось необычайное богатство Василия Васильевича Пузыря, что же делать, если оно не оставило отпечатка порока на его лице! Куда деваться - Августе приходилось признать, что ничто в поведении и словах этого человека ни разу не покоробило её. Мудрой старухе казалось, ему даже нечего скрывать, на его совести нет ни единого пятнышка. В своем роде он был совершенством. Августу тревожила её собственное благодушие, но сказать праправнучкам было нечего,  и она молчала.

В Прошкиной комнате никто ничего не трогал. Так и стояла игрушечная коляска, в которой недавно завёлся уродец Прошка, и так же быстро, как появился, пропал. Анка по-прежнему спала в другой комнате, с Полинкой и прапрабабушкой. А эта оставалась запечатанной, заколдованной, страшной. В коляске так и валялась смятая зеленая рубашка.

А работа Августы между тем шла споро, жизнь сделалась веселее и вольготнее, внучки тоже уже не выглядели такими по-сиротски заброшенными. Полинка - та просто все время пребывала в состоянии восторга. Каждый день ее ожидали новые развлечения, сюрпризы и маленький застенчивый Эмиль, сын Василия Васильевича Пузыря, за огромным монитором мощного компьютера. Для нее настало счастливое детство! Анка вела себя сдержаннее. Она тосковала по-прежнему, а с величественным Пузырем разговаривала сердито,  порою вздорно. Особенно в отсутствие бабушки.

Однажды он заметил  ей:

- Меня очень огорчает, Анна Сергеевна, что Вы как будто все время сердитесь на меня. Я провинился перед Вами?

- Нет, - усмехнулась Анка,- не смешите! Вы-то знаете, что унижаете нас! Мы ничтожны, а Вы весь из себя! Блестите! А мне противно! Заткните свою коллекцию, свой "БМВ", свой бассейн, теннисный корт, и угощение знаете куда! Мне по фигу!  Я больше не приду! Бабушка зря только унижается...

Анка задыхалась от негодования. Пузырь был растерян и выглядел пренесчастным.

- Неужели, неужели так? А я так привязался к Вашему семейству. Нет, Ваша бабушка слишком умна, она не может вот так, ни за что, презирать меня. Ведь такой симпатичной, тонкой, образованной собеседницы я никогда не встречал. А как мне нравится Полечка! Это такой простодушный, смелый, ясный ребенок. Эмиль совершенно преобразился с тех пор, как играет с нею в «Звёздные войны». А Вы! Разве Ваша удивительная красота, Ваше изящество, я говорю о прирождённом изяществе, не дает Вам право презирать любое богатство, даже любые произведения искусства? Разве Вы не знаете, какая великая сила - красота?

- Хватит с меня "Фломастеров". Красота ровно ничего не значит в этом дрянном мире. Но мне по фигу!  Мне ничего  не нужно, это вы пропали бы без своих денег.

- Как Вы несправедливы, как Вы плохо меня понимаете...

- Понимаю! Ещё как!

Сказав так, Анка ловко развернулась на каблуках и грациозно пошла к воротам, только пару раз поскользнувшись на голубоватом мраморе. Ей было отчаянно весело, она уже нацелилась зашвырнуть куда-нибудь букет редких тюльпанов, преподнесенный Пузырем, но рука ее застыла в воздухе, потому что один из цветов жалобно запищал. Анка внимательно на него поглядела. Под ее взглядом лепестки, трепеща, разомкнулись. В сердцевине цветка лежал Прошка и весело смеялся. Глазища его сияли, как жуки-бронзовики. Анка осторожно двумя пальцами вынула его из тюльпана. Он оказался по-прежнему спелёнут всё той же зелёной рубашкой.

- Ну и где тебя носило? – поинтересовалась Анка.

- Не спрашивай. Этого не пересказать. Лучше вернемся поскорее домой, ты позвонишь сразу же Василию Васильевичу и помиришься с ним - ты зря его обидела.

- Вот ещё советчик нашёлся! - Возмутилась Анка. - Вовсе не зря, потому что он проходимец.

- Он невиннейший из людей, - возразил Прошка, - прикинь, он ведом добрым гением, и все, что у него есть - дары этого существа.

- Чушь, - возразила Анка, - с чего ты вообще это взял? Ты с ним давно знаком?

- Я знаю его куда лучше, чем тебя.

- Ага,- ревниво   воскликнула Анка,- Типа это ты тот добрый гений,  который дал ему богатство?

- Разве я добрый гений? Я - беспомощное существо, недоразумение на этой земле.

- Всё ты  врёшь! И насчёт того, кто ты, и… И всё самое интересное не рассказываешь,- упрекнула Анка младенца.

И вдруг ей сделалось смешно. Она представила со стороны эту картинку – они с Прошкой - вылитые мамаша гуляющая с младенцем на руках - разговаривают, как  взрослые.

- Я как раз собирался сказать тебе самое интересное. Ты должна верить Василию Васильевичу. Теперь он так несчастен, ты обошлась с ним слишком грубо, а он страдает…

Анка принесла подкидыша домой, уложила обратно в игрушечную коляску, и позвала прапрабабушку.

Августа обрадовалась, как девочка, которой принесли долгожданную куклу. А может быть, и сильнее. Как  старуха, узревшая Илью-пророка в туче. Она склонилась над Прошкой. Целую минуту они молча смотрели друг на друга. Потом старуха сказала младенцу:

- Спасибо, что ты вернулся.

- Я не мог не вернуться. Мне необходимо было объяснить Анке, как она несправедлива к Василию Васильевичу.

Августа вполне согласилась с Прошкой в том, что Анка должна извиниться перед Пузырем, что она вела себя ужасающе невоспитанно и совершенно не права. Старуха даже покраснела  от стыда.  Что ж, Анка позвонила.

После этого случая ничто уже не могло омрачить ее дружбы с коллекционером. А он в тот же вечер все рассказал о своем добром гении и нежданных дарах судьбы, так что даже старой мудрой Августе стало неловко за прежние сомнения. И она  как раз вспомнила о белокаменном особняке, где ей самой когда-то жилось припеваючи, о том, что было так давно, похоже, в ином измерении… Да и на самом деле того дома уже не существовало на земле, камня на камне не осталось. И старуха стала подумывать, может быть, и праправнучке суждено нечто подобное?

- Прошка, а правда, что я, ну, типа,  красавица? - Однажды спросила Анка младенца,- только тебе поверю.

Прошка пристально смотрел на неё, но молчал.

- Что, нет? Это очень сейчас очень важно! Ну, скажи мне.

- Наверное, да.

- Но ты сомневаешься?

- Нет. Но глядя на тебя я вспомнил одну сказку...

- Расскажи ее Полинке, а мне рассказывай обо мне, -  Анка выбежала из  комнаты.

Она становилась все веселее. Цвела весна.  Кусты в скверах покрылись мелкими листочками. Августа уже давно не слышала "Фломастеров", и на душе у нее сделалось тише и благозвучнее. Она уговаривала Прошку отдать ей постирать свою зеленую тряпицу, когда в комнату вбежала  Анка - в мокром белом плаще и с дождинками на шелковых волосах. Она сияла.

- Ба! Слушай, полный улёт! Мы с Пузырём летим на море!

- Ах! - сказала Августа.

- Этого не может быть,- взволновался  Прошка,- слышишь, Анка? Этого ну просто не может быть! Это не по-настоящему.

- Почему же? Вот, он подарил мне купальник, в котором даже там не стыдно показаться,- Анка развернула золотистый целлофан и показала прапрабабушке и Прошке связку ярких тесемочек.

- Где - там? - спросила Августа.

- На Крите.

- Но ты не можешь туда  ехать. Твой прадед был репрессирован.

Анка засмеялась.

- Ба, ты знаешь, какой сейчас год?

- Всё равно, - не сдавалась старуха, - у тебя даже нет иностранного паспорта.

- Пустяки, ба! Уже сделали. Полный улёт!

А Прошка, отрешенный и взволнованный, все твердил:

- Невозможно, невозможно. Это не по-настоящему.

Его бормотание наконец встревожило Анку.

- Прошка, что ты бормочешь, варвар? Не хочешь же ты, телепузик, помешать мне  впервые в жизни отдохнуть на море? -  с опаской спросила она.

- Я бы очень огорчился, если бы помешал тебе. Я бы не простил себе этого,- уныло проговорил Прошка.

В этот вечер все в доме были взволнованны, и спать улеглись поздно.  А улегшись, прапрабабушка с праправнучками еще долго перешептывались. Потом всё же заснули, но в самый дремотный, самый зыбкий час ночи Полинка опять проснулась и, сонная, босиком поплелась в туалет. Проходя крадучись мимо прошкиной комнаты  она вдруг услышала голоса и увидела движущиеся тени. Полинка всегда считала, что не боится привидений. Поэтому, хотя сердце ее  отчаянно барабанило, она остановилась послушать. Знакомый голос певуче произнёс:

- Этот мир слишком притягателен. Я теперь принадлежу ему целиком, пути назад для меня нет.

- Более негодного мирка я ещё не видел! - возразил другой знакомый голосок, тоненький.

- Ерунда! Этот мир прекрасен!

- Пусть так, хотя всё и не так. Но ведь ты - мой вымысел. Ты не можешь выдумывать сам. Иметь собственное мнение, строить планы… Например, ехать на море. Такого не бывает! Раньше ты делал только то, что я придумывал. А теперь я даже не представляю, что может произойти! Если ты не разрушишься сам, то разрушишь мир... - взволнованно вещал Прошка.

  - Да, я проник сюда иллюзией, твоей фантазией, Анкиной мечтой. Но теперь-то я в самой сердцевине! Я обрел форму и жизнь. И  даже тебе, меня выдумавшему, не выдворить меня...

- Что же тебя так привлекает? Неужто Анка?

- Да! - бархатный голос прошкиной выдумки сделался взволнованным.

- Ну ты и уникум! Я хочу сказать - ну и вкус у тебя! Вот уж не думал! - изумился Прошка.

- Ничего удивительного! Это  ее жизнь, фантазия, желания меня хранят, и теперь защищают даже  от тебя. Для нее ты сам меня призрачнее!

- Какая беда! Я просто хотел развлечь её,- жалобно пропищал Прошка.

- Теперь Анечка моя,- пропел бархатный голос.

Полинка потихоньку заглянула в комнату. Прошка сидел в углу своей коляски, сложив ножки по-турецки и понуро склонив голову. Коляска накренилась и  жалобно поскрипывала. Зелёная тряпица висела на нём жалкими отрепьями. А на его пальце балансировал маленький Василий Васильевич Пузырь в своем пальто с пелериной.

- Пожалуйста, фантазия, вернись в мою голову, ты слишком разыгралась, - прошептал Прошка.

- Не проси. Я   влюблен. Ты не знаешь, что это такое. Ах, Прошка, честно говоря, тебе следует пожалеть меня. Кажется, я попал в  жестокую переделку. Она ведь не любит меня, и летит со мной на Крит только из-за тамошних видов. Я уже несчастен.

- Да, и ты пропадешь, рассыплешься, как любая неуместная фантазия. И она с тобою. И, может быть, весь свет.

- Ну и пусть. После меня - хоть потоп!

- Как я глуп и бессилен... Прояви хоть ты благоразумие!

- Я попросту не могу, пойми... Это сильнее меня, - покачал крошечной головой крошечный Василий Пузырь, - такое огромное чувство, а я такой маленький…

Смелая Полинка уже знала, как избавить Прошку, сестру и весь мир от страшной нежити! Она прыгнула, как кошка, и поймала Пузыря! Он бился в ладонях несчастной, насмерть перепуганной бабочкой. Но Полинке вовсе не было его жаль - она ведь знала, что он ненастоящий. На столике в лунном свете поблескивала пустая коробочка из-под клубничной жвачки, когда-то подаренной ей Василием Васильевичем. В этот коробок Полинка и посадила коллекционера, а коробок для надёжности сунула в большую Августину туфлю, а туфлю - на самое дно вместительной овощной корзины, и засыпала картошкой. И тогда ей стало страшно.

Она опрометью бросилась в свою постель и лежала, дрожа, до утра. Она сомневалась - а что, если Василий Васильевич все-таки немножко живой? Каково ему под картошкой?

3. Ритурнель.

Полинка тревожилась, мучилась сомнениями, и чем больше проходило времени, тем сильнее! Она сразу же придумала спросить Прошку,  что он обо всём этом думает, правильно ли она поступила. Он или похвалит её за смелость и ловкость - и тогда она совершенно успокоится, или скажет, что так нельзя ни в коем случае обращаться с взрослыми коллекционерами, даже когда они выдумки... И тогда она освободит Василия Васильевича. Но Прошка не отвечал. Он прикинулся Полининой куклой Карлом, последней, в которую она играла... И ни за что не хотел говорить, проявляя полное равнодушие! Полинке стало обидно и за себя, и за Василия Васильевича, который  доставлял  окружающим столько радости, а теперь томится на дне корзины, засыпанный картофелем, а Прошке всё равно!

Всем сделалось тоскливо без Пузыря. Августа была растерянна, Анка зла и понура, Прошка онемел, а сама Полинка разом лишилась всех удовольствий. Исчез и беломраморный особняк, и веселый покладистый Эмиль. А ещё прапрабабушка хватилась туфли. Так что у Полинки были причины для раскаяния и сомнений. Августа без конца искала и жалобно оплакивала туфлю - у неё не было другой удобной обуви, и она не знала, когда сможет продолжить свою работу над каталогом - не отвечал телефон ни у секретарши, ни у фотографа, ни в особняке, ни даже в сторожке у садовника. Полинка притаилась и молча ждала - что будет?

Анка тоже замкнулась в себе. Стала много курить,  ломала свои тонкие пальцы, кусала губы. Жалко ей было, что не погуляла по острову Крит. Полинка хотела было рассказать ей в утешение, от какой беды её избавила, но не решилась. А потом стала сомневаться,  не виновата ли она перед сестрой? Может быть, ничего страшного и не случилось бы, и Пузырь бы не лопнул, и даже землетрясения не произошло бы, а Прошка зря устроил панику? Августа все не решалась купить себе новые туфли, надеясь найти пару от старого... Теперь Полинке стыдно было бы признаться, что это она спрятала туфель, да еще повела себя так невежливо, так неблагодарно  по отношению к Василию Васильевичу.

Полинка почему-то оказалась виновата перед всеми, хотя поступила самоотверженно, и победила злодея в неравной схватке! Она помогла Прошке, который был бессилен перед самозванцем, а он и не думал благодарить! Она защитила Анку. Разве Анка может вообразить, что пережила ее маленькая сестра? Она нежно смотрит на луну и сердито на Полинку. Перед луной она ахает и вздыхает, а на Полинку шипит. Полинка уже решительно не понимала, что в сестре можно найти красивого и привлекательного. Полинка отказалась бы лететь с ней на остров Крит даже во время учебного года вместо школы. Если бы ей не было теперь мучительно стыдно перед Василием Васильевичем, она бы достала из прапрабабушкиного туфля коробку из-под жвачки только для того, чтобы спросить его: "Ну далась вам Анка! Разве можно из-за нее жертвовать чем-то, ссориться с Прошкой? Ведь это выглядит глупо, Василий Васильевич! К тому же моя сестра, к сожалению, совершенно некрасивая. Видели бы вы, какие красивые девочки есть у нас в классе! Вы просто ошиблись, ослепли. Вам должно быть стыдно даже перед Эмилем. Ведь мы все из-за вас страдаем. И Вы сами виноваты, что очутились в корзине. А я в этом не виновата!"

Августа тоже попробовала расспросить Прошку.

 - Прошка, ты знаешь, что наш Пузырь не подходит к телефону и вообще пропал?! – спросила она.

- Августа, ты ведь и так все понимаешь. Это был  просто мыльный пузырь.

- Ты же ручался за него! «Достойнейший, честнейший…»

- Я  говорил, что  он безобидное существо.  Ну, как мыльный пузырь, пустое и безобидное.

- Вот так безобидное! Улететь на Крит без Анки! Не ожидала!

- Он не улетел на Крит,  он лопнул. Без Анки он вообще не смог бы существовать! Я выдумал его специально для неё.

Августа опешила.

- Так это ты обманул ее?

- Ей не нравилось слушать сказки, я подумал, может быть она хочет пережить сказку. Она очень жаловалась на скуку. Сначала мне казалось, что выдумка очень даже удачная, потом начались сложности...

- Ты играешь в нас, как в кукол! – укоризненно произнесла Августа.

- Я не знал, что пустая фантазия может быть опасна. Что ваша реальность так хрупка. И легко может быть разрушена. А выдумка, наоборот, приобретает такую плотность на земле. Хоть ты, Августа, чувствовала, что Пузырь – мыльный?!

- Вначале мне показалось, что вся эта история - невероятная чепуха… Особенно подозрительным был трюк с виолончелью…  А потом я поверила. Даже каталог составляла самым серьёзным образом, выкладывалась. Да я переживу. Анку жаль.

- Объясни ей, что он выдумка, что его не было и нет...

- Бесполезно, - покачала головой Августа.

- Как я глуп!

- Ты не виноват. Ты  же не знал, что мы не умеем общаться с мыльными пузырями… Только обещай впредь не играть в моих внучек. Да и я тоже не хотела бы попасться на такую удочку. Вчера я разговорилась в парке со стариком. В сером строгом костюме, с гвоздикой в кармашке. Это ты подстроил?

- Нет, я тут не при чём,-  замотал головой Прошка.

Августа вышла из комнаты. Анка надевала свой уже потрепанный белый плащ, собиралась на службу.

-  Девочка моя,- сказала Августа,-  этот младенец такое натворил...

- Что же? - равнодушно спросила Анка.

- Это он выдумал Василия Васильевича Пузыря. Которого никогда не было на свете...

- Кто же это был на самом деле? - спросила Анка.

- Мыльный  пузырь. Вроде как гипноз. Фокус. Иллюзия...

- Не иллюзия, а старый козёл, -  поправила Анка и ушла.

Она пошла не на бетонно-стеклянную свою службу, а туда, где раньше стоял мраморный особняк. Как обычно, она не нашла его, а только заблудилась в Ботаническом саду, где остались оранжереи и цветы Пузыря, но вместо особняка - сторожка с косым крылечком. Ей нисколько не казалось странным и таинственным исчезновение особняка и появление избушки на его месте.  Она знала, что с деньгами можно всё. Ей казалось, Пузырь смеётся над ней, просто потешается. Но она всё равно приходила сюда, как будто ждала, что морок развеется и дом появится на прежнем месте, как ни в чём ни бывало. Вчера по привычке сорвала приглянувшийся ей цветок, и сторож, как раз прохлаждавшийся на крылечке своей сторожки с папироской, отвел ее в милицейский участок. Сегодня Анка села на каменный парапет и сидела неподвижно, спрятав лицо в ладонях, а сторож бродил вокруг да около, прикидывая, нарушает она общественный покой или нет.

…Анка подняла глаза. На нее пристально смотрела рыжая собака. "А этой что от меня нужно?" - испугалась Анка. Но холеному сеттеру на замшевом поводке ничего не было нужно. Сторож любезно беседовал с его хозяином. Анка посмотрела на хозяина собаки снизу вверх, сквозь слезы, и ей показалось, что у него необычайно величественная осанка, клетчатое пальто с пелериной до пят, чуть тронутые сединой  кудри до плеч, и черные перчатки.  Анка вскочила на ноги, сеттер оскалил белые зубы.

- Вы не видите меня? Или не узнаете? - крикнула ему Анка.

- Простите? - произнес хозяин собаки, недоуменно глядя на неё.

- Ослепли?

- Ну как же, я вас помню! - Вдруг заулыбался он. - Мы с вами однажды играли в теннис у Василия Васильевича Пузыря, этого богатого дилетанта.

  - А вы кто тогда? - растерянно спросила Анка.

- Вы забыли? - он взял ее за руку и они вместе с рыжим сеттером медленно побрели по дорожке,- я же Кузьма Ритурнель! - Произнёс он со значением. - Что, вспомнили?

Анка молчала.

- Знаешь что? Зови меня просто Кузей. Ведь мое имя все равно ненастоящее. Вернее, не полное. На самом-то деле я - князь Ритурнель. Но титул нужно опускать, как нечто позорное! Такие времена! Над благородным происхождением смеются! Даже на Западе ко мне относятся с большим уважением. Племянница испанского короля подала мне руку. Ничего себе козочка! Видела бы ты! А теперь кому ни расскажешь, всем завидно. Жалкий род человеческий! Даю тебе честное слово князя Ритурнеля - первому же честному человеку пожалую дворянство.  

- Как  же вы это сделаете? - удивилась Анка.

- Очень просто. Я выдам ему удостоверение с печатью в красной корочке. Печать я уже сделал! Только вот нет ни одного честного человека! Но я верю, что справедливость восторжествует! Все патриоты получат правительственные награды! Остальных правительство отправит в эмиграцию с конфискацией! Теперь Бог испытывает нас! Но мы не сломимся! Я уже выкупил свой родовой курган. Рядом - пруд с форелью. И если ты не дура, если ты не такая же, как те дуры, которые считают, что заниматься пустой посудой зазорно, я тебе еще и поинтереснее кое-что расскажу, и даже покажу. Согласна?

- Да я вовсе ничего такого и не думаю про пустую посуду...

- Отлично, мой поросеночек, идем.

Двор был темный и грязный, дом глыбообразный и жалкий,  дверь потертая и скрипучая. Прихожая оказалась полна стеклотары. В углах бутылки громоздились застывшими лавинами, и некоторые с приглушенными стонами катались под ногами. Шкаф тоже был наполнен ими. В ветхой комнате огромное скопление всевозможных бутылок образовывало шаткие построения и фигуры странной прозрачности. Голос Кузьмы Всеволдовича прыгал по бутылкам,  падал в них, выбирался и снова падал. А весь пол был усыпан жестяными баночками...

- Мни их, мни! Ступай твёрже. Их нужно спрессовать. Вот в таком роде... - Ритурнель потопал на баночках, - их на вес продают.

Анка тоже немного попрыгала на баночках. Хозяин остался доволен.

- Мой бизнес такой же, как и всякий другой! Здесь нужен ум, талант и смелость. А сколько терпения! Может быть, ты считаешь, что лучше быть архитектором или учителем? Но тогда племянница испанского короля подала бы руку кому-нибудь другому. Эти банки и бутылки открыли мне Европу и Америку! А мое предназначение еще выше! Не веришь?

- Верю,- согласилась Анка,- у нас тоже полно бутылок. Ещё дореволюционных. И до пункта не допереть! Раньше бабушка хотела одолжить сумку на колёсах. Когда вы дали ей работу, решила выбросить. Но ведь и до помойки тоже не допрёшь! А теперь ей нужны новые туфли. Но все равно, никуда мы их не допрём... Можете забрать себе, если надо.

 Ритурнель скорчил физиономию.

- Я не отказываюсь. Но, сама понимаешь, для меня твой подарок - так, ерунда. Капля в море. Мне каждый день мешков десять этого добра прямо домой бомжи припирают. Я плачу хорошо. Я знаю, что почём. Потому что у меня есть голова! Человек даже царской фамилии не побрезговал бы такой работой. Но не всякий бы справился. Здесь нужна горячая, благородная кровь! Что ты молчишь? Или даже усмехаешься? Не веришь в князя Ритурнеля?

- Я не усмехаюсь, а улыбаюсь, потому что я снова нашла вас...

- Ах ты мой поросеночек! А что скажет бабушка?

- Бабушка... Вообще-то она моя прапрабабушка… Я думаю, она расцелует вас.

- А если я захочу забрать бутылки?

- Спасибо скажет.

- Ну а остальные? У тебя есть ещё кто дома?

- Полинка. И Прошка.

- Ну а он не станет поперек? Он не пьяница?

- Да нет вроде бы...

- А Полина?

- Я думаю, нет...

- Хорошо, мой поросеночек, я схожу за твоими  бутылками. А потом, как будет у тебя пустая посуда, ты мне тащи - по две, по три бутылочки, это не тяжело. Коктейль выпила - пустую баночку клади в сумочку, помни сначала, сложи книжечкой, тогда и несколько за раз уместится. Может быть, ты в компании будешь пить коктейль. Это очень удобно! Тогда ты у всех сможешь собрать баночки. И, если правильно сложишь, они все поместятся в твою сумочку. Я научу тебя, как  достичь благосостояния! Можно приобрести даже пруд с форелью, честное слово!  У тебя будет сколько угодно… этих… Чего тебе в жизни не хватает?

- Ну, есть иногда нечего.

- Значит, сколько угодно «хот догов» будет! Всё это можно сделать при помощи всего лишь пустой посуды, но имея ум и характер князя Ритурнеля! Так-то!

Так-то! Князь и Анка отправились к старой Августе.

- Кузя Ритурнель, мой друг,- объяснила Анка прапрабабушке.

- Надеюсь, вы не пожалеете о знакомстве со мной, когда узнаете меня получше,- с достоинством произнес князь.

  Они вошли в прошкину комнату. Когда никто не смотрел телевизор, комната становилась самым уединённым местом в доме. Хотя в углу и жил Прошка, Анка почти не помнила о нём. Посреди стоял круглый стол. Князь присел к столу, Анка - напротив него. Опершись локтями на стол, а подбородок положив на сплетенные пальцы, она смотрела на своего гостя и улыбалась. Князь оглядывался. Что-то беспокоило его. Из игрушечной коляски на него внимательно взирали осмысленные глаза!

- Что это за ребенок? - спросил он.

- А, этот...  Это так, ничего особенного. Прошка. Подкидыш.

- А почему у него физиономия многозначная?

- Он не совсем нормальный. Он может разговаривать, но не растет.

- То есть карлик? Или он недоразвитый?

- Он умный, но маленький.

- Наверное, экология? Понятно. Не удивительно, что таких детей выбрасывают, но удивительно,- он недоуменно взирал на Анку,- что их подбирают. Ведь из него ничего не вырастет!

- Да он и так вроде ничего,- промямлила Анка.

- Что ты ничего, я вижу! Толковая, красивая девка. А чтобы он был ничего - не видно.

Анка подошла к коляске и склонилась над Прошкой.

- Давай, скажи что-нибудь.

Прошка молчал, сосредоточенно глядя на гостя. Он словно не мог уяснить для себя что-то очень важное.  Анка потребовала:

-  Ну, Прошка, говори! Это Кузя, князь Ритурнель, мой друг.

Прошка тяжело вздохнул, как всегда вздыхал, если его принуждали говорить.

- Сегодня хорошая погода. Но зачем здесь этот человек?

- Во болтает! - взвизгнул Ритурнель,- и я ему не по вкусу. Пардон, пардон!

- Тебе же нравился Пузырь, значит, и Кузя должен понравиться! - возмутилась Анка, - он князь, настоящий дворянин! У него есть пруд, там водится даже форель! С ним разговаривала племянница испанского короля! У него есть рыжая собака! Короче, расскажи ему всё самое интересное!

- Ну, что ж… слушайте, мне не жалко. Жил был на свете Мастер. Совсем один, никого на свете больше не было. И росло на свете единственное Дерево, огромное, как солнце. Мастер взял, и срубил дерево. Да, срубил! Он не подумал,  что губит прекрасное и даже не редкое, а единственное дерево! Он был Мастером. Он не мог созерцать,  он должен был творить. Теперь его фантазия получила нужный материал для работы и создала множество древесных образов. Мастер наделал домов, кораблей, ложек, карандашей, прищепок и бус. Он вдохновенно пилил, строгал, вытачивал, лачил... И еще у него остались брусья на все заборы от края до края земли и дрова на растопку всех печек на свете.

Корабли, созданные им, плавали, карандаши рисовали, прищепки прищемляли - как-то все это существовало, исполняло свое назначение, но, в отличие от дерева и к искреннему удивлению Мастера, живым не было. Предметы ощущали, что сделаны из особого материала, как будто более живого, чем они сами. Благодаря  ностальгическому материалу и тоске, деревяшки можно было считать отчасти даже одушевленными. И поэтому карандаши иногда выводили странный фантастический абрис, никто на земле не ведал, что это за абстракция, а это было Дерево. И корабли все больше плавали по направлению к тому месту, где когда-то оно цвело (но не росло, расти было некуда…), и капитанов называли сектантами-пнистами, поклонниками мертвого пня. Впрочем, ни один корабль  так и не доплыл до того пня... Прищепки скрипели и трескались...

- А столы бегали на своих ножках! - воскликнул князь и захохотал,- а кровати прыгали!

-  Он нарочно злит меня, рассказывает эту чушь! -  Анка даже покраснела с досады.

- Ничего,   поросеночек, не переживай. Для меня и мебель не проблема. Любой гарнитур. Хочешь? И бегать не будет, и скрипеть, и трескаться, гарантирую! - князь расхохотался уже всерьёз и надолго.

А когда перестал, наступила тишина. Молчал он, молчала Анка и молчал Прошка. Полинка в немом изумлении глядела на них, застыв в дверях. Изумление ее сменилось страхом. Ей показалось, что Василий Васильевич Пузырь вышел из прапрабабушкиного туфля и теперь будет упрекать ее в жестокосердии, уже никогда не скажет, что она прекрасно воспитана и не позволит видеться с Эмилем. Но  через минуту Полинка поняла свою ошибку и ушла. Кузя криво усмехнулся:

- Что за мелюзга пузатая?

- Это моя сестра. Полинка.

- Полина! - закричал герцог,- поди сюда! Ты мне не сказала "здрасте"!

 Полинка не шла, она ни за что не хотела разговаривать с псевдо-Пузырем. У него было то же лицо, причёска, ботинки и перчатки, но глаза воровато бегали, и руки загребали воздух. Он орал все противнее, и Полинке опять сделалось страшно. Раньше, до своего приключения с Василием Васильевичем, она не боялась ничего на свете. Теперь же стала сомневаться во всём. Правильно ли засовывать людей в корзину с картошкой, если они хорошие, но выдуманные, или неправильно не засовывать если они плохие, но самые настоящие? И вообще, нужно ли что-то делать, если всё равно не получаешь ни славы, ни благодарности? И все же Полинка решилась: "Если он не замолчит, я пойду и прогоню его отсюда. Ведь он хуже Василия Васильевича!"

Но вместо Полинки в комнату вошла высокая благообразная старуха. Не обращая внимания на орущий призрак Пузыря, она заглянула под стол, поискала среди старых игрушек в прошкином углу, затем растворила шкаф и принялась выкидывать оттуда всякий хлам.

- Прошка, ну куда я могла засунуть этот туфель, скажи хоть ты? Ведь наверняка всё знаешь! - просила старуха.

Прошка помалкивал. Из шкафа выкатилась зеленая пустая бутылка. Князь вскочил, наклонился, ухватил ее за горлышко. Он держал ее в руках, вертел из стороны в сторону и улыбался. Наконец вдохновенно произнес:

- Когда-нибудь я расскажу вам о себе такое, что вы не поверите. Вы будете в восторге. Вы никогда ни о чем подобном даже не мечтали. Вы будете завидовать мне. Вы поймете, чем отличается князь Ритурнель от тех, кто его презирает.

- Чем же? - рассеянно спросила Августа.

- Расскажите,- попросила Анка.

- Нет, не сейчас. Я расскажу, когда получу емельку, которую сейчас жду. Она не может не прийти!

Однажды вечером Анка вошла в кухню, где ее ждала прапрабабушка с ужином, пританцовывая.  Ее белый плащ развивался, как шлейф княгини.

- Бабушка, он получил емельку!

- Какую ещё емельку? Кто получил?

- Как это кто? Кузя!

- А, этот твой знакомый торговец бутылками?

-  Он не торговец бутылками, а гораздо больше. Для него нет ничего невозможного. Он сегодня получил емельку от племянницы испанского короля и рассказал мне всю историю!

- Какую историю? - Августа внимательно посмотрела на Анку.

- Она приглашает его к себе. Он необходим ей, вернее, ей необходим один рецепт, который он знает. Она предлагает ему жить около самого дворца и много денег. Король разрешит пользоваться своим бассейном. А Кузя должен готовить ей мороженое.

Старый уродливый зелёный чайник запыхтел на плите. Небо висело за окном белое, тяжёлое.

  - Это король стеклянной посуды? Бывают такие короли, я слышала…

- Нет, это всамделишный король.

- А зачем ему рецепт мороженого? Может быть, он как раз король мороженого?

- Нет, бабушка,  просто обычный король.

- А Испания всё ещё королевство?

- Да,  конечно,- сказала Анка так, как будто хорошо это знала.

- А на каком  языке написано письмо?

- Конечно, на испанском!

- Так ты не могла его прочесть. Как можно быть такой доверчивой? Даже Прошку так легко не обманешь.

- Прошка вообще ничего не смыслит, хуже младенца! Но дело не в этом. Просто Кузе незачем врать мне. Эта его принцесса Стефана - старая и безобразная. Она хотела выйти за него замуж, но он отказался. И как оказалось, правильно сделал! Потому что он изобрел рецепт мороженого. Он ведь начинал свою карьеру барменом - Диккенс тоже разносил поначалу газеты. И Кузя от скуки изобрел такое потрясное мороженое, что все падают!

- И что, оно на самом деле вкусное?

- Да! Зашибец! Я попробовала и чуть с ума не сошла. А как красиво - в фужерчике, с клубникой, шоколадом, цветами и листьями!

- Ты не «чуть». Ты таки сошла с ума. - Августа смотрела на Анку со страхом.

- Так вот, Кузя, - тараторила Анка, - будучи по делам своего "Вторичного сырья " в Испании, угощал там эту принцессу мороженым - они встретились на бензоколонке . И она до сих пор помнит и не может жить без мороженого! В общем, он решил ехать в Испанию, - торжественно заявила она.

- Чепуха, а не человек! От него всего можно ждать. Обидно, что ты не видишь…Только когда он отправится в Испанию я вздохну спокойно!

- Зря ты ворчишь, - ответила Анка все так же весело,- он не обычный, не укладывается в рамки, но  ведь это же здорово! Я вытащила счастливый билетик и даже рада, что Василий Васильевич оставил меня в покое. Он был не чета Кузе...

  - Какой ещё счастливый билетик? - встревожилась Августа.

  - В Испанию, ба! Он берет меня с собой в Испанию! Я уже уволилась с работы! Уже есть заграничные паспорта, билеты, и можно укладывать чемодан! Я  так счастлива!

  - Зачем он берет тебя с собой в Испанию? Он не сказал тебе - зачем?

  - Зачем? Да просто так. А может быть, чтобы Стефана испугалась. А почему меня нельзя взять с собой в Испанию?

- А ты не  боишься?

- С Кузей ничего не страшно.

- А если он продаст тебя в рабство? Ты разве не видела по телевизору…

- Не продаст. Я ему нужна. А если продаст – убегу. Там растут апельсины прямо на улицах!

- Будут тебе апельсины! Он - проходимец. А ты - дурочка.

- Нет, ба. Кузя говорит, я умная. Иначе он не взял бы меня с собой. Сама подумай - зачем ему таскать с собой дуру? Ты зря волнуешься. У меня все будет чудесно. Я и вам буду присылать капусту.

- Да откуда у тебя будет капуста?

- Я буду с Кузей готовить мороженое!

Целую ночь Августа препиралась с Анкой, пока не привыкла к мысли, что ее внучку увозит проходимец Кузьма Ритурнель, и этому горю помочь нельзя.

- И тебе не жаль оставлять нас? Маленькую сестру, беспомощного ребенка?

- Я буду писать вам письма. А вы должны радоваться за меня.

Нарядилась Анка, как невеста. Полинку расцеловала, посмеялась над ее перемазанной красной помадой физиономией, велела беречь и слушаться прапрабабушку. Августе шепнула, что отправит ей письмо сразу же по приезде, и очень скоро пришлет новые туфли и новое пальто – всё классическое, английское, как из журнала. Августа заплакала.

- Скоро увидимся! – сказала Анка.

- Все будет чин-чинарем,- заверил Кузя.

И они скрылись за стеклянной  стеной.

С Прошкой Анка в суматохе так и не попрощалась. Полинка в ту же ночь достала прапрабабушкин туфель из корзины, где его теперь прикрывали всего несколько сморщенных картофелин, и перепрятала подальше - за плиту. Там Августа уже никогда не  сможет найти его, сколько бы ни чистила картошку и ни мечтала продолжить труд по составлению каталога уникальной коллекции Василия Васильевича Пузыря, которая теперь навсегда останется в безвестности, погруженная в свои тайны, загадки и небытие…

вторая часть

ПРО ПРОШКУ И МЛАДШУЮ ПРАПРАВНУЧКУ АВГУСТЫ

1.  Лицей «НОВЕЙШИЙ» 

 "Привет, милая ба! Я тебя сейчас удивлю насчёт Испании. Здесь чума! Конечно, ты не могла этого предвидеть. И для меня это тоже полная неожиданность. Я и вообразить себе не могла, что меня ждёт такое! Не знаю, как и описать. Всё равно ты вряд ли догонишь. А Прошка? Спроси его - он то знал, что здесь делается? И, вообще, в Европе? А если знал, то почему не предупредил?

Мы в Мадриде. Работаем, гуляем, ходим по магазинам, в общем, живём полной жизнью! Чума! Я начинаю понимать по-здешнему. У меня есть всё, что нужно, даже кремы для загара, прикинь! Чума! И стеклянные цветные баночки с притёртыми пробочками, целый набор! Ты когда-нибудь такое видела? Чума! А телевизор космический чумной! И город чумной! Даже тротуары, прикинь! Все совсем не такое, как у нас. Я надеюсь, вы приедете ко мне - ты, Полинка и Прошка. Тоже будет чума!

Стефана – клёвая, очень простая. Мы с ней как бы дружим. И помогла нам тут нормально устроиться. Мы работаем у них во дворце (у её папы короля). Кузя делает мороженое и вообще весь дизайн на кухне (типа украшает блюда петрушкой), а я вроде официантки.

Я буду высылать вам капусту. Ты, ба, главное, не грузись. Купи себе туфли. И ещё чего хочешь. Может быть, заменишь эти гадкие тюлевые занавески на кухне? И купи новый электрический чайник, тот зелёный просто ископаемое! И что-нибудь Полинке. Я надеюсь, она не слушает больше "Фломастеров"? Устрой её в хорошую школу. Зачем ей париться в районной, в самом деле, как я парилась? Пусть учит языки, музыку, или что вы там решите, - получит классное образование и, может быть, приедет ко мне. А новое пальто не покупай - я скоро тебе пришлю, есть тут одно, типа с королевского плеча. Целую. Твоя донна Анна."

Августа испугалась было, когда прочитала про чуму в Испании. Но вовремя  вспомнила, что «чума» эта – совсем не опасная болезнь, Анка и здесь столько говорила про чуму, что можно было подумать – эпидемия, но обошлось… Августа перевела дух. Тому, что внучка «парилась» в школе, она даже и не подумала удивляться. И капусту грузить не собиралась. Она была достаточно «продвинутая» прапрабабушка. Но ей всё равно пришлось много раз перечитать письмо, чтобы «догнать». Августа с трудом верила, что всё могло устроиться так, как обещал сомнительный Ритурнель…

Августа и совсем ничему не поверила бы, но Анка прислала настоящие всамделишные деньги! Которые тут же обернулись  сияющими яркими красками занавесками и скатертью на кухне. Там воцарился и новый чайник! Он больше напоминал автомобиль, чем посудину – стремительный и обтекаемый по форме, яркий и мощный. Но старый зелёный Августа не выкинула, а спрятала подальше в кухонный шкаф. Она вовсе не была старьёвщицей, просто очень к нему привыкла за целую жизнь, а это разные вещи. И потом, вдруг электрический перегорит. Он же может перегореть, правда? Как лампочка.

Бабушка и внучка завели автоматические зонты «хамелеоны», кроме того, Полинку «упаковали» вообще во всё новое, купили ей модную сумку и «улётный мобильник». Потому что вдруг оказалось, что ребёнка нельзя отпускать в школу без мобильного телефона – вдруг потеряется?

А школа у Полинки теперь тоже была совершенно новая, даже новейшая, она называлась «Новейший лицей для девочек». Теперь Полинку окружали нарядные существа, которые не ругались и не курили! И очень воспитанные педагоги. А в метро она играла в «тетрис», в «змейку»,  и другие игры, из-за которых пропускала свою остановку… Даже интереснее, чем  «звёздные войны»… А Эмиль, он то где? Не под картошкой ведь вместе с Пузырём? Ему же скучно там должно быть! Полинка поежилась и поскорее отогнала эти мысли.

Она пошла в лицей в конце октября, сентябрь же проходила в седьмой класс районной школы, ещё и не подозревая о том, какие грядут перемены! Письмо от Анки пришло только в начале октября. Впервые проводив внучку в Новейший, Августа пошла хвастать Прошке. Она рассказывала ему, что учат в Лицее почти как в Финляндии. Там не нужны старые учебники! Напротив, все самые новые научные открытия тут же преподаются детям в самом доступном виде! Там – компьютерное обучение, уроки-игры, экскурсии, прогулки и детские  праздники. Поездки в Европу по обмену. Но самое необычное - индивидуальные занятия. Приспосабливаясь к вкусам и склонностям каждой ученицы, сама программа изменяется!  Лучшие педагоги ведут с ученицами долгие беседы, пробуждают их мысль, учат думать конструктивно и жить осмысленно. И делают всё для того, чтобы позволить человеку скорее увидеть свое во всем многообразии и заняться этим своим…

Полинка ещё недавно была обречена на нищее, убогое существование. Теперь же Августа надеялась, что внучка увлечётся каким-нибудь настоящим делом раньше, чем ее бывшие одноклассницы в районной школе  разочаруются сразу во всех науках.

Полинка позвонила среди дня, чтобы сообщить:

- Ба, у нас такая клёвая эстетка!

Оказалась в Новейшем и такая специалистка, вовсе немыслимая в бывшей Полинкиной школе. Она преподавала стиль и воспитывала вкус! Её предмет назывался «эстетика», но это была совсем не та наука, которой занимался профессор Баумгертнер. Марина Романовна учила лицеисток причесываться и одеваться, выбирать вещи, манеры и привычки, чувства, мысли, страны и судьбы - и все с настоящим знанием дела! А дело она знала отлично, Полинка уверяла, что это сразу по ней видно. Эстетка сама с блеском выдержала целую дюжину экзаменов при зачислении в Новейший и обошла сорок семь претенденток.

- А другие учителя у тебя что, не слишком клёвые? –  подозрительно спросила Августа.

- Да нет, они тоже ничего себе. Такие странные.

- Чем же странные?

- Вежливые! Но лучше всех лошадь.

- Кто это - лошадь?!

- Да наша, лицейская. Просто лошадь, - объяснила Полинка, - да ещё с жеребёнком! Мы будем кормить их овсом по очереди – там расписание есть специальное. А морковь им можно приносить хоть каждый день, сколько угодно! Он рыжий, а лошадь серая, представляешь? Зовут Копейка!

 - До чего мы с тобой дожили, Прошка! Там у них лошадь с жеребёнком. Он рыжий, а она серая, представляешь? Зовут Копейка. А он тогда кто, Рамстор? - вздохнула Августа, повесив трубку.           

Она написала обо всем и Анке, но не смогла отправить письмо, потому что не знала ее адреса, Анка забыла обозначить свои координаты на конверте.  

Через несколько дней Полинка,  вернувшись из Лицея, рассказала:

- Мы в джунглях пили кофе! С нашей эстеткой!

- В каких джунглях?!

- Ну, это просто Зимний сад у нас в лицее.

-  А уроки? Вы проболтались в джунглях вместо уроков?

- Это и был урок! Ба, ты не догоняешь! В моем  «личном календаре» сегодня «эстетика»! Индивидуальное занятие! – заявила Полинка с таким выражением, как будто она всю жизнь только и делает, что заглядывает в «личный календарь».

- Ну и что ты нового узнала на этом уроке?

-  Джунгли такие дремучие! Лианы так переплетаются! На ней такой зелёный свитер! Кофе такой настоящий! Я узнала целый новый мир, ба.

-  За это ставят отметки? – поинтересовалась Августа.

- Что ты, ба! Отметки – пережитки феодального строя. Марина Романовна велела поговорить с предками... С тобой, то есть. Мне нужен костюм. Там будет Рождественский спектакль. Уже пора разучивать танцы. Мне дали роль Саломеи.

- Какой ещё Саломеи? – опешила Августа.

- Оскара Уальда! – С важностью произнесла Полинка, - неужели не знаешь?

- А ты уже знаешь, кто такая Саломея?

-  Одна тётка из Библии. Танцевала клёво.

- Значит, ты знаешь эту историю?

- Про отрезанную голову? Кто ж её не знает! У меня должна быть туника - легкая, светлая, летучая, древняя!

- Но почему Марина Романовна выбрала именно тебя? Ты  даже не умеешь танцевать!

- Марина Романовна научит.

- Когда же ты будешь заниматься другими науками?

- Всегда! Петушок, ба, пропел давно. Наука юношей питает. Познание - роса …

Полинка радостно смеялась. Сентенции принадлежали разным авторам. Ломоносову, Августе и другим. В таких выражениях бабушка, бывало, уговаривала внучек идти в школу, когда они были совсем мелкими…  В общем-то,  Августу забавляло всё, что Полинка рассказывала о Новейшем, и даже проделки Марины Романовны. Она поверила, что теперь неуклюжая внучка сможет танцевать. Невезучесть Полинки всегда удручала её даже сильнее, чем невоспитанность Анки.

Августа пошла рассказывать Прошке о Саломее. Неспешно подойдя к Прошкиной двери, она услышала звонкий голос, ещё шаг - и увидела саму Полинку, которая сидела прямо на полу, перед игрушечной повозкой, и взахлёб рассказывала… Внучка опередила её.

- Прикинь, она такая чебурашка! Крошечная, а лицо круглое и белое, как луна! Она такая лёгкая и как будто летает! У неё такой пушистый свитер! У неё такая родинка на щеке! Глаза такие огромные, сияющие и ласковые, а волосы вьются, как у Красного Фломастера! Говорит она тихо, но все ее слушают. Все хотят понравиться ей!  И она всех-всех  любит, называет «подружками», всегда внимательна. А ко дню рождения всем дарит поющие открытки со стихами. Сама сочиняет! И мне тоже подарит девятнадцатого января, в день моего рождения!

- О чем она пишет стихи? - полюбопытствовал Прошка.

- Там всякие мудрые мысли. Ну например, одной горбунье она написала: "Зорко одно лишь сердце. Главного глазами не увидишь". Она имеет в виду, что эта девочка типа красивая, только понимать надо. А что она напишет мне? Я так жду!

- Напишет такую же чепуху, - сказала Августа, входя в комнату, -  тоже мне, Тютчева нашлась!

- Она не пишет чепухи! –возразила Полинка.

- Все равно, не жди.  Тем более писем и открыток. Они имеют такое свойство… Запаздывать. Уже третью неделю нет письма от Анки. Если бы я ждала нетерпеливо, как ты, то была бы уже очень  расстроена.

- Подумаешь, три недели! А мне ждать ещё три месяца.

Августа кивнула на Полину Прошке.

- Как тебе это нравится? Спичка!

- Что, уже нельзя ни к кому хорошо относиться?

-  Ты почти не знаешь эту учительницу. Ну и что, что у неё пушистый свитер? Вот, спроси  Прошку.

- Мне кажется, Марина Романовна очень учёная. – Заявил Прошка. - Вполне финский педагог.

- Прош-Прош, я смогу сыграть Саломею? – спросила Полинка.

- Не знаю, – растерялся Прошка. – Я не предсказатель.

- Жаль, - вздохнула Полинка.

- Почему эта эстетка остановила выбор на моей внучке? - сокрушалась Августа, - ведь Полинка – какая же она актриса?

- Если бы я хорошо знал эту науку – эстетику, я, наверное, смог бы объяснить… - смутился Прошка.

Однажды Августа поинтересовалась у Полинки:

- А математику у вас преподают?

- Да, бывает.

- И что же, тебе не нравится?

- Почему же? В цифрах есть своя эстетика,- отвечала Полинка.

Вскоре Августа вновь застала внучку около Прошки. Полинка, вся в светлом, (Марина Романовна не рекомендовала своим «подружкам» носить чёрное и грубо разрисовывать лица, и Полинка теперь даже дома ходила во всем светлом), стоя на коленках, склонившись, почти прижавшись щекой к кукольной щеке подкидыша, шептала ему на ухо:

- Прош-Прош, ты ведь умеешь делать чудеса, ты ведь можешь мне помочь. Я боюсь одной вещи. Понимаешь, очень боюсь. Иногда иду по улице, и на меня нападает ужас! Я боюсь, что никогда не буду такой, как Марина Романовна! Сделай, чтобы я хоть чуточку была на нее похожа! Что бы я была лёгкая, изящная…  Чтобы меня так же все любили. Поможешь?

- Так ты у неё и научишься!  Я этого не умею. Видишь, я не лёгкий, не изящный… и не очень-то меня любят.

- Вот и у меня не получается!

- Но ты уже изменилась, - заметил младенец.

- Неужели правда?

- У тебя походка стала другой, движения другие, и этот светлый костюм тебе идёт! И даже с волосами что-то произошло.

- Это стрижка такая. У Марины Романовны тоже такая, но без чёлки. А мне, к сожалению, нельзя, как она. Там шрам.

- По-моему, лучше бы ты стала похожа на Августу.

- На бабушку!  Но ей девяносто лет.

- Разве это важно?

- Ты что, глупый? Ничего не понимаешь?

- Да? Мне тоже так кажется… Я совсем ничего у вас тут не понимаю!  Я в полной растерянности!

- Жаль! - вздохнула Полинка,- ты бы очень пригодился мне сейчас. Если бы не разучился делать чудеса. Хотя бы такие неудачные, как раньше! Всё лучше чем ничего.

- И мне жаль! У меня огромные амбиции! А на выходе ничего, ноль!

- Бедный ребёнок! Скучно тебе целый день так вот без толку валяться?

- Нет, не скучно. Я по сторонам смотрю.

Полинка оглянулась по сторонам.

- И что видишь? Эти стены с голубыми обоями?

- Я всё вижу.

- Как по телевизору?

-  Лучше. Я читаю Книгу Жизни. Так что если хочешь, я тебе расскажу …

- Сказку? Не грузи! У меня куча уроков. – Полинка поспешно выбежала из комнаты.

В зимнем саду, прозванном Джунглями, всё росло в кадках. Здесь лицеистки могли  изучать все виды и оттенки тропических растений - от бархатисто-зеленого, лилово-синего и нежно-салатового до лимонного, багряного, бирюзового, белого и золотого.

К сожалению, кактус цвёл только три дня в сезон! И в эти три дня Марина Романовна, конечно же, все свои индивидуальные занятия проводила на деревянной скамейке прямо под кадкой с кактусом. Она удивлялась на редкий цветок и заодно учила лицеисток ловить мгновение, "карпе дием".

Полинка опять сидела в этой чаще с эстеткой, теперь ещё и под кактусом! На зимнесадовом столике уже выстроена была идеальная композиция из чашек и вазы с печеньем. Но электророзетка находилась довольно далеко, под пальмой. Полинка бегала через Джунгли смотреть за чайником. Среди лиан вприпрыжку. Эти дебри оказались интереснее дома Василия Васильевича Пузыря. Да она о Пузыре уже почти  думать забыла! Только иногда ещё вспоминала Эмиля.

Запах кофе наполнил Джунгли. Он удачно сочетался с резким запахом орхидей. Подружки-эстетки, ценительницы кактуса, сидели рядком на низкой скамейке, и, обхватив руками колени, болтали.

- Как себя чувствует бабушка? - первым делом поинтересовалась старшая.

- Скрипит понемножку, - отвечала Полинка,- беспокоится за меня всё время.

- За тебя! Почему же? – удивилась учительница.

- Потому что мне не нравится математика и я не знаю, кем буду.

- А ты не знаешь? - Марина Романовна казалась изумленной.

- Я и не хочу знать! - Полина смутилась и замолчала. Но Марина Романовна всем своим видом выражала внимание, даже кофе пить забыла, и Полинка продолжила совсем тихо, - мне почему-то не интересно об этом думать.

- Ну что ты, это же очень и очень интересно! Бывают такие профессии, что просто ах! Мы придумаем тебе такую классную, что ты будешь мечтать об этом день и ночь!

-  Все девчонки мечтают стать моделями и артистками. А мне это не нужно.

- Чудно! Я была такой же. Не мечтала стать моделью, манекенщицей или… ну там какой-нибудь фигуристкой. И очень рада, что теперь у меня совсем другое дело! Без вас, моих подружек, я не могла бы жить. Честное слово! Я так рада помогать вам, думать о вас, общаться с вами! Вы все по-своему замечательные. Ты не хочешь, случайно, стать педагогом, как я?

- Ну, может быть… В каком-то смысле…

- Институт, аспирантура, ерунда! Ты только захоти. Хочешь?

- В общем, да, - прошептала  Полинка,  проливая кофе на светлые джинсы.

Марина Романовна разгадала Полинкину мечту. Но у неё появилась другая, покруче.

- Прош-Прош, помоги мне! Я не прошу ничего особенного! Только то, что у меня и так уже есть! Пусть так всё и будет, и больше мне ничего не надо! Я бы навсегда осталась, как теперь, училась у Марины Романовны… И все, больше мне ничего не нужно! Ты ведь не растёшь, не изменяешься! Так сделай это и для меня!

- А тебе не наскучит все одно и то же?

- Если уроки эстетики будут каждый день – нет…

- Много эстетики – тоже не очень весело.

- Тебе же не скучно лежать и глядеть по сторонам!

- Я познаю ваш мир, - напомнил куклёныш, - а ты не увидишь ничего, кроме этих Джунглей.

- И пусть, мне ничего не нужно! И потом, если захочу, я тебя попрошу, и ты меня расколдуешь. Тебе ведь не трудно?

- Но я не умею колдовать!

- Ну Прош-Прош! Пожалуйста!

- Ничего я не умею! Учусь, читаю Книгу Жизни, и без толку! Ничего не понимаю! Хуже младенца!

-  Неправда! Тебе стоит только подумать, и твои мысли воплощаются.

- А потом распоясываются и ведут себя, как хотят. Ты же знаешь! – впервые Прошка намекнул Полинке, что они всё же связаны общим знанием, что он заметил и помнит, что она сделала.

- Постарайся для меня, будь хорошим племянником!

- Не получится. Я совсем растерян. Я теперь даже рефлексирую! 

- Ну и зря ты занимаешься такой ерундой!

Полинка вышла из комнаты, почти совершенно разочарованная в племяннике.

И Августа обращалась к Прошке со своими тревогами.

- Что же это! Уже скоро два месяца нет  известий. А вдруг и правда – чума? Как ты думаешь, Анка не заболела?

- Нет.  Чумой точно не заболела. - Отвечал Прошка, - в Испании сейчас нет эпидемии.

- Почему ты так  уверен?

- Видел!

- Отсюда?

- Нет, по телевизору!

- А… Ну это и я видела. Но что-то же с ней не так!

- Да нет, она в шоколаде.

- Откуда же ты знаешь? Её по телевизору не показывали.

- Это я так видел, своими глазами.

- Прямо отсюда видел Анку?

- Ну да!

- И что она там делает? – нетерпеливо спросила Августа.

Прошка подумал.

- Мельтешит.

- Видишь, ты плохо разглядел! Во-первых издалека. Во-вторых она мельтешит. А я бы хотела знать наверняка. Ты можешь разглядеть - есть у неё потаённая печаль?

Прошка подумал и смущённо ответил:

- Наверное, не могу. Я не знаю, как это выглядит.

- Вот бы  получить письмо... И понадобилась ей эта Испания! Кому она нужна? -  досадовала Августа.

А письма всё не было. Августа подолгу простаивала у окна в надежде высмотреть далекую ненужную Испанию. А когда кормила птиц… Была у Августы такая хозяйственная привычка. Когда в доме оставался и попусту черствел хлеб, она специально выходила на улицу и крошила его для птиц. Причём не сидела там, где кумушки, чтобы её не отвлекали посторонними разговорами, а стояла под большим тополем, разглядывала птиц и подбадривала их. Эта привычка была из тех, что дарят ощущение надёжности,  из тех, что помогают времени течь, как нужно, а человеку правильно его отмерять.  Теперь, видя голубей, она думала о тех из них, что умеют носить письма. А вечерами учила испанский. Она не собиралась в Испанию, но все равно чувствовала себя ближе к Анке. Принялась читать Лорку и Маркеса, Кастанеду и Картасара в подлиннике. Она знала, что внучка не имеет привычки читать, но всё равно она теперь живёт там, как будто внутри этих текстов… Кто-то из них мог бы написать и о ней, если бы вдруг встретил в Мадриде… Да что там, непременно написал бы!

А потом приключилась история с Полинкой. Она вернулась из Новейшего взволнованная. Прошмыгнув мимо бабушки, рванула прямо в комнату подкидыша и вцепилась в ручку его игрушечной повозки.

- Прош-Прош! Сегодня, сейчас, Марина Романовна прошла мимо меня и не узнала! Почему?

Полинка старалась не выдать волнения. Она ведь считала себя сильной.

- Наверное, она куда-нибудь очень спешила и тебя не заметила?

- Но она смотрела прямо на меня!

- Наверное, рассеянно смотрела?

- Нет, она приветливо улыбалась, но меня не узнала. А когда я поздоровалась, сказала: «Привет, Оля! Как поживают твои попугайчики?»

- А ты?

 - Я сказала, что с ними всё в ажуре. Что бы она не волновалась зря. Как она может? Никто не любит ее, как я!

- Вот противная девчонка! – возмутилась Августа. - Вертихвостка! Учительница, называется! Эту эстетку в лицей-то взяли курам на смех - кофе варить и перед зеркалом вертеться. И ведь учиться тебе мешает!  Я с ней поговорю!

Эта пустяковая история взволновала Августу. Она сама не знала, почему.

- Бабушка! Спроси ее - может быть, я ее разочаровала?

Августа взглянула на внучку. Полинка тихо, отворачиваясь, стирала слёзы кулаками.

- Небось она франтит, очки не носит! – Заметила Августа, - вот и не узнаёт никого!

Она перевела взгляд на кукленыша.

- Ничего не понимаю,- бормотал Прошка, смущенно глядя на Августу, - какие попугайчики?

-  Ясно какие, - покачала головой Августа. - Хотя и я тоже ничего не понимаю.

- Но я понимаю гораздо меньше, чем ты! – Заверил младенец. – Я и про очки не догадался!

Но уже на следующий день Полинка явилась из лицея веселая.

- В воскресенье у нас прогулка! Нужны кеды, куртка, бутерброды и термос! Через парк, который за  школой и через лес мы выйдем в поле, пойдем вдоль Москвы-реки, будем наблюдать закат, а потом выйдем к метро. Кто захочет, поедет домой, а кто захочет, отведет  Копейку в конюшню. Она понесет наши сумки и одеяла и повезёт тележку с сеном. На привале мы будем сидеть на тележке в сене и пить горячий кофе из термосов.

- Это разумно. На земле сидеть теперь холодно,- заметила Августа.

- Только дождь может помешать,- вздохнула Полинка.

Поздно вечером она прокралась в прошкину комнату и зашептала кукленышу:

- Прош-Прош, сделай, чтобы не было дождя в воскресенье! Ну хотя бы такой пустяк ты можешь?! Это всего лишь погода.

- Нет, - смущённо пробормотал Прошка, - я не в силах даже предотвратить стихийное бедствие.

- Будет стихийное бедствие?!

- Где-нибудь наверняка будет. А я буду наблюдать, как ничтожный зевака.

- Так ты вообще ничего не можешь? Жаль! Ну, не расстраивайся, я придумаю что-нибудь сама. Возьмём зонты. Бабушкин я захвачу для Марины Романовны. А всё же как жаль, что ты не волшебник! Ты бы превратил меня во что-нибудь такое! Между прочим,  девчонки говорят, что волшебную палочку можно самой выточить из нарфика. Но тогда мне придется сначала  заниматься всем этим колдовством, а потом начисто забыть. Иначе это не чудо – то что сама себе устраиваешь, это просто дело. Чтобы быть счастливой надо не знать ничего. Многие знания – многие печали. Это Марина Романовна рассказала. А то давай, попробуем вместе научиться делать чудеса?

- Попробуй. У меня точно не получится.

- Может быть, ты боишься? Ну, обжёгшись на Пузыре… Тебе надо к психотерапевту?

- Нет, – замотал головой Прошка, - я просто совсем не имею никаких сверхъестественных способностей и склонности к чудесному.

- Как же ты превращался в Амура Фальконе и в белый цветок? А то придумал Василия Васильевича так, что он оказался настоящим человеком? Значит, у тебя есть способности и склонности, только ты боишься?

- Это у них были способности и склонности.

- А кто ты тогда такой, я вообще не понимаю!

- Я - тайна.

- Открой мне эту тайну!

- Я её не знаю.

- Прош-Прош! Ну пожалуйста! Очень интересно!

- Я просто существую. Но попробуй спросить Августу! Она, может быть, знает обо мне больше, чем я сам.

В воскресенье погода вела себя примерно, не было туч, ветра и дождя. Природа наблюдала прогулку Марины Романовны в сопровождении учениц и серой лошади. В лугах - тепло и тишь. Дуновение ветерка - только чтобы донести до обоняния эстетки аромат прелых листьев и теплой земли, облачка-барашки - только чтобы украсить небо и позволить ей помечтать вслух.

- Посмотрите-ка вокруг! Посмотрите-ка на этот свет! Посмотрите-ка на это небо! Всё так прекрасно! Приобщайтесь! Пользуйтесь! Живите! Это всё адресовано каждой из нас лично! А ещё верьте в свои силы! Надейтесь! Не вздумайте сомневаться, что все мечты сбудутся! Так учил Лев Толстой. А я добавлю - кроме тех, что  необходимы вам просто как мечты. Что бы ни случилось! Если в сердце у вас любовь, жалость,  вам нечего бояться в этом мире! «Кто любит, тот любим! Кто светел, тот и свят!» Каждая из нас может быть ясным солнышком для других, для мира. Неужели можно, будучи в своём уме, отказаться от такой участи и думать о чём-нибудь пустом и ненужном, ну, вроде денег? - обратилась Марина Романовна к Полине, которая не отставала от  учительницы ни на шаг, хотя все время попадала ногами в  лужи и давно промочила ноги.

Её удивляло, что другие предпочитали упустить какое-нибудь слово эстетки, но зато            обойти кочку или лужу. Марина Романовна обняла за плечи свою верную Полинку и улыбнулась ей.

- Конечно, такое невозможно,- уверено заявила Полина, улыбаясь Марине Романовне.

- А по моему всё это сказки, -  заявила чересчур строгая девочка в очках, шедшая по другую руку Марины Романовны.

Учительница обернулась к ней. А Полина зажмурила глаза и обратила лицо к солнцу. Под ее веками пылал, играл, звучал, жил пурпурно-золотой счастливый мир улыбок, любви, легкого объятия Марины Романовны, чудесного осеннего дня, листиков бересклета и надежды, огромной, как мир.

Лицеистки вовремя успели погулять, по последнему теплу. Настала пора дождей и беспощадного холода. Правда, у Полинки теперь была теплая красивая одежда, но Августа по-прежнему ходила в потрепанном тяжелом пальто и не хотела купить себе другое. Да и сбережений у нее уже не оставалось. А писем от Анки не было.

2. Прошка-зевака и эстетка

"Дорогая ба! Ты меня еще не забыла? Но все равно, вряд ли узнала бы теперь..."    

Куча фотографий. Блестящие, пестрые, многолюдные. Глаза разбегаются и не видно Анку. Солнечная улица пёстрого города. Смуглые девушки в розовом, желтом, синем, зеленом. Они смеются, бегают и мельтешат даже сфотографированные.

- Вот она! - нашла Полинка, - обернулась к плюшке в шортах. Только ухо видно.

- Действительно,- Августа узнала, - это ее стройная фигурка! И точеное ушко!

На Анке были красные кеды и жёлтые носки, яркие клетчатые короткие брючки «капри»  с рубахой, и цветные браслеты на загорелых руках. На другой карточке Анка изобразилась сидящей на балконе, окруженная все теми же подружками, среди цветов и синего неба. Поза ее была непринужденна, улыбка - ослепительна, в руке - сигарета, на ногах - все те же красные кеды. Еще на одной картинке Анка держала под руку сеньора во всем белом, в темных очках и с браво закрученными усами.

- Кажется, это Кузя? - спросила Августа Полинку.

- Конечно, он!   Интересно, он все еще герцог? Или теперь повар? Интересно, может быть повар герцогом?

- По-моему, он выглядит вполне прилично, - заметила Августа, - лучше, чем здесь.

- Анка тоже лучше, - подтвердила Полина, с   интересом разглядывая изображения сестры.

Августа вернулась к письму. Она читала вслух, Полинка с Прошкой рассматривали фотокарточки и слушали.

"Здесь чума! Кажется, я создана, чтобы жить  здесь. Я    купалась в теплом Атлантическом океане и загорала. Я, оказывается, так люблю солнце и свет! Синие небо и синие море! Бедные вы мои, у вас унылая зима, декабрь. Два года назад я и представить себе не могла, что буду так счастлива,  и так скоро. Кузя купил подержанный «сиат»! Он такой крутой! А вам он не нравился! Учти, Полинка, наша ба ничего не смыслит в женихах. Советуйся только со мной. Кстати - почему ты мне не написала? И бабушка не написала. А я ждала-ждала…

Работа у меня - чума. Я вроде официантки, но лучше. Кормлю короля и компанию. Донна Стефана – лапочка. Между  прочим, ее дядю, брата короля, я щёлкнула по носу, когда он плохо ел. И еще буду щёлкать, так что все хорошо!

Разве что ноги устают с непривычки, носишься из столовой в кухню, из кухни в столовую. Но я на этот счёт не заморачиваюсь. И моя униформа немного строга и стеснительна - что-то такое традиционное. Зато торжественная и очень дорогая! После работы мы развлекаемся с друзьями, гуляем. Все здесь меня любят. Кузя тоже любит меня безумно. И развлечения он умеет придумывать. Обо всем интересном буду писать. И вы пишите мне. Ваша донна Анна."

Августа всплеснула руками.

- Она опять забыла указать обратный адрес! Что за наказание! У меня лежат пять не отправленных писем.

- Она вообще много чего забыла, - заметила Полина, - например, прислать тебе           пальто с королевского плеча.

- Пальто... Без пальто с королевского плеча можно обойтись, -   задумчиво проговорила  Августа, - плохо, что она устаёт. Официантка, скажите пожалуйста, радость какая! Да и где она живёт? Раз адрес не присылает, небось, в такой норе, что и адреса нет?

 - Так ведь фотографии! - возразила Полинка, - вот балкон, вот какая-то большая светлая комната, вот еще комната с огромным окном. И всё такое у неё чистое, яркое, глаза режет…

- Фотографии могут быть старыми,- покачала головой Августа, - они же никогда не выцветают, эти цветные современные фотографии! А теперь она невесть где!

Августа сгребла весь ворох себе на колени и пристально вглядывалась в каждую.

- Синее море, скажите пожалуйста! - Ворчала она.

- Да ей весело, она кайфует, - уверяла Полинка.

- Боюсь, - покачала головой Августа, - это веселье наигранное. Она ни слова не пишет о деньгах, которыми обещала помогать нам. Она бедствует! А Кузя он и есть Кузя. Этот - не Василий Васильевич Пузырь. Бедная моя Анка!

- Августа, ты все навыдумывала. Ей весело! – вмешался и Прошка.

- Не может быть, Прошка. Сам подумай. Ну чего веселиться?…

- Ну… море синее. Солнце.

- Радость какая! - Августа махнула рукой.

- Говорю тебе, сто пудов! У неё просторная светлая квартира!

- Но ты же не в чём не уверен с тех самых пор, как Пузырь лопнул!

- Я своими глазами видел!

- Ты видел издали, за много тысяч километров. Что ты мог разглядеть с такого расстояния!

- Нет, я вблизи видел. Я был у неё в гостях.

- Когда?!

- Сейчас!

- Мы же тут с Полиной были и ты с нами!

- Вы отвернулись, а я смотался тем временем.

- Чепуха какая! Прямо сейчас? И что ты там видел?

- Путаницу, пестроту! Всё, что ей нужно для счастья, а я не понимал! - воскликнул младенец, - ей нужна была путаница, в которой я тут у вас совсем запутался, и не могу распутаться… Двумя словами, суета сует!

- Что она там делает?

- Мельтешит!

- А тебя видела?

- Она подмигнула мне и обозвала.

- Чепуха какая! Подмигнула? – растерялась Августа.

- Я в осадке! Обозвала?! – удивилась Полинка.

- Она сказала: «А в тебя я вообще больше не верю, гриб галлюнацигенный! В Испании таких нет!» Меня нет в Испании! А я как раз был в Испании! И потом – разве я гриб?

- Совсем нет! Сама она грибница! – возмутилась Полинка.

- А как она выглядит?

- Точно как на фотографиях.

- Хотела бы я знать, как у тебя получается этот фокус – ходить в гости без адреса? – задумчиво проговорила Августа.

- Я же познаю мир, ну что здесь непонятного? - недоуменно возразил младенец.

- А не можешь ли ты отнести ей мое письмо? - с   надеждой спросила Августа, - она очень ждёт! И не понимает, почему мы ей не пишем…

- Ну, попробую, - согласился младенец.

- Ты же ничего не умеешь! – напомнила Полинка, - ты растерян, у тебя ноль на выходе, нет ни способностей, ни склонностей, ты рефлексируешь, ты, вообще, «зевака»! У тебя всё равно ничего не получится!

- Отвернитесь, вы меня смущаете! – велел уродец.

Полинка пожала плечами и вышла из комнаты.

Августа присела к столу и принялась глядеть за окно. Нахохленный голубь примостился на подоконнике. Он стоял, поджав окоченевшую лапку и, пытаясь согреться, время от времени переступал на другую. Сегодня Августа, как обычно, вынесет птицам во двор накрошенного хлеба. Она для них – как человечек из часов. Такая точность, такое прилежание! Она и сама для себя – человечек из часов. Это же надо каждый день,  столько лет… сколько лет? Когда это началось? С каких первых крошек? Когда-то первая чёрствая краюха хлеба не была брошена в мусорное ведро. Что-то же послужило причиной…

- Августа! Я упал письмом ей в руки. Но она меня не видела!

- А ты был настоящим письмом?

- Даже с маркой на конверте и почтовым штемпелем! Но ей всё казалось, что это муха жужжит и достаёт её! Она смахнула меня с колен.

В другой комнате перед зеркалом большого комода восторженно топотала Саломея. До Рождественского представления оставалось всего ничего. И завершалось время, за которое Августа внесла плату в Лицей.

- Госпожа Саломея, позволь поговорить с тобою,- ласково сказала Августа.

- Ба, ты такая серьезная!

- Да. Как мы с тобой и думали, Кузя оказался не поймёшь чем! Анке сейчас           трудно. Прошка не сумел отнести ей письмо. Твоя сестра одна, в далекой стране, беспомощная. Ведь она еще совсем, совсем маленькая девочка! Поэтому она не смогла купить мне пальто. И не сможет больше присылать нам денег. Такая вот петрушка.

- Что ж такого? Разве мы не обойдемся без её денег?

- Мы будем жить, как  и раньше. Но платить за Новейший мы уже не сможем.

- А как же? - Саломея растерянно  разглядывала свое отражение в зеркале.

- Будешь учиться в обычной школе. И всё будет у нас просто замечательно!

- В обычной! Что ты говоришь, ба! Нет, это невозможно. А Марина Романовна? Нет, она не допустит этого!

- Ты же умная девочка… Не то что твоя легкомысленная прапрабабка! Ты всё должна понять! Даже эстетка ничем не поможет. Но это не такая уж беда. Если ты увлечёшься каким-нибудь предметом, особенно математикой, я буду помогать тебе, и ты увидишь, что можешь добиться всего, чего пожелаешь, и без лицея. У вас там  все-таки больше игрушки и кофе в джунглях.

- Я ни за что не уйду из лицея! Именно потому что у нас кофе в джунглях! Я найду выход.

Ночью Полинка прокралась к Прошке в комнату.

- Прош-Прош, выручай! - Зашептала она, - теперь от тебя зависит все. Ну и что, что ты растерялся? Соберись! Возьми себя в руки! Ты ведь знаешь, как нужны бабушке деньги. Дай хоть немного, заплатить в Новейший. А то я пропала!

При свете луны Прошка разглядывал странное одеяние Саломеи, ее искажённое страхом лицо и руки, уцепившиеся за край его кукольной повозки.

- Но я не могу! – возразил уродец.

- Ты просто не хочешь постараться!

- Я стараюсь, а моё желание помочь вам огромно, как земной шар! Для этого я здесь, для этого учусь денно и нощно! Так же, как ты, стараюсь проштудировать всякие премудрости, но только я совсем не сплю! И что же? Всё ещё ничего не знаю и не умею! Беспомощен, как младенец!

- Тогда я скажу тебе, что нужно сделать, я знаю! Давай вместе  выпустим из коробочки Василия Васильевича Пузыря. Одна я боюсь - он может рассердиться на меня. А вместе мы уговорим его простить меня. Я действительно раскаиваюсь! Я была такой глупой - зачем помешала их роману? Пускай бы Анка летела на Крит или куда угодно - какая разница Крит или Испания? Ей и на Крите было бы так же весело, как в Испании. Но ты тоже виноват. Почему ты не хотел отпустить ее?

- Видимо, не судьба... Хотя Василий Васильевич был такой удачной фантазией... Он был в своём роде совершенством!

- Значит, ты согласен выпустить его из коробочки?

- Боюсь, что он не сидит в коробочке. Мысль можно вспугнуть, смешать, прогнать, но не посадить в коробочку. Наверное, он  давно вылез оттуда.

- Но ведь это моя последняя надежда!

Призрачная Саломея выбежала из комнаты и вернулась, осторожно неся огромный бабушкин башмак. Она зажгла свет. Прошка зажмурился, но быстро снова распахнул глаза. Он с интересом наблюдал за смелой девочкой.

Полина запустила свою нежную пухлую руку в башмак и из самой его глубины осторожно достала несколько поблекшую коробочку из-под клубничной жевательной резинки.  Повертела ее на ладони. Та пахла нафталином и всё ещё тонко-тонко клубникой.

   - Открываю,- прошептала Саломея.

Она опустилась на пол, открыла коробочку, и бережно вытряхнула содержимое себе на платье. Запах клубники усилился. Подобно Данае, Саломея оказалась осыпана купюрами, хрустящими, как сухие крылья умерших бабочек.

- Деньги, настоящие деньги! - воскликнула Саломея,- спасибо,  Василий Васильевич! Как вы добры, как щедры, как я вам благодарна!

Прекрасный запах клубники заполнил всю комнату. И Саломея увидела, что на ее платье вместо купюр лежит целая россыпь свежих ягод. В негодовании стряхнула их на пол, вскочила и затопала ногами.

- Он издевается надо мной! Противный, злой! А ты – ты просто зевака! - воскликнула она и выбежала вон, оставив бедного Прошку растерянным и удрученным.

- Это всё твои собственные фантазии! Чудес не бывает! – закричал Прошка ей вслед, но получилось всё равно тихо и Полинка не услышала. - Более негодного, нечудесного мирка я ещё не видел… - пробормотал Прошка, оставшись один.

Он не мог никого облагодетельствовать и сам не понимал, зачем ему находиться с людьми, такими несчастными несмотря на его присутствие. Раньше Прошка считал, что неспроста был подброшен Августе и её внучкам,  придумывал для них всякие развлечения и сам радовался. Но все его выдумки оказались никчёмными, теперь он уже не мог угодить никому, и стал как будто ненужным, негодным. Даже утешить на словах не умел. Но пока не уходил отсюда… что-то не отпускало.

   Платье Саломеи было безнадежно испорчено, заляпано клубникой. Но все же Полина постаралась выглядеть спокойной, когда пришла на следующий день в Новейший. Она причесалась, как всегда, тщательно, скрыла, как умела, следы печали, а в троллейбусе нарочно вспоминала песни «Фломастеров», хотя все фломастеры теперь были для неё фиолетовы…

Войдя в Джунгли и увидев Марину Романовну, Полина решила, что всё обязательно уладится. Марина Романовна – не Прошка. Она –  реальная волшебница.

- Моя Саломея! - воскликнула эстетка, - репетировала?

- Да, теперь я выучила всё, не путаюсь и не спотыкаюсь! Я могу пять минут простоять на высоких полупальцах, как настоящая арабеска!

- Изобрази! – улыбнулась эстетка.

Полинка разулась и изобразила. Марина Романовна покачала головой.

- Только ты всё равно не арабеска!

Полинка поникла.

- Не получается?

- Получается отлично! Но арабеска не ты, а твоя позиция. Теперь – начало танца.

- Откуда начинать?

- От печки.

Полинка опять смутилась.

- Откуда?

Марина Романовна улыбнулась.

- У нас нет здесь печки. Давай от батареи.

Полинка подошла к окну, прикрыла глаза, отрешилась от суеты и стала вспоминать одну фигуру за другой… Ей нравилось танцевать. Она всё же несколько раз споткнулась, но ощущение полёта всё равно оставалось. Ей помешала только кадка с пальмой, о которую она немного ушибла колено и остановилось.

- Ты молодчина. Я вижу, как ты старалась. Как настоящая арабеска! – пошутила Марина Романовна.

Полинка расцвела.

- Да, я очень старалась, всё выучила! А можно выступать в другом платье?

- Почему же? Твоя туника – это нечто. Твоя бабушка – кутюрье!

- Туника пропала.

- Пропала? Куда?  – пришла в недоумение эстетка.

- Я запачкала её клубникой.

- Клубникой! Варенье трудно отстирать, но покажи. Может быть, нас спасёт тётя Ася или дядя Ваниш?

Полина достала платье, развернула и молча подала Марине Романовне. У нее еще оставалась некоторая надежда на её великую науку и личное обаяние. Если Марине Романовне нужно было, чтобы поезд поехал в другую сторону, она могла развернуть и поезд. Он бы пошёл у неё и без рельс, например, в лес за грибами, такая у Марины Романовны была способность убеждать.

- Ого!  - только и сказала эстетка, увидев, что белый батист словно покрылся коростой, съежился, побагровел.

- Вот так любовь и губит нас, - улыбнулась Марина Романовна. - Даже любовь к варенью! Спектакль завтра, уже приглашены гости, шить новое платье поздно, а отменить спектакль нельзя. Но не расстраивайся! Я думаю, нам с тобой удастся уговорить на этот раз сыграть Саломею Машу Новикову.

- Почему Машу?

Полина вспомнила девочку с золотой косой, девочку, которая иногда приходила на репетиции, и наблюдала, сидя в зале и жуя чипсы. Маша усмехалась и  пожимала плечами, увидев первые беспомощные попытки Полины танцевать.

- У нее есть платье. И она знает роль. Раньше играла, но вела себя, как капризная примадонна, и нам пришлось временно расстаться… А тут ты согласилась. Ты что, расстроилась? Совершенно напрасно! Ты выступишь в другой раз. Танец уже знаешь. Ты теперь в основном составе, а Маша - твоя дублерша. Дублёрша обязательно должна быть – вот для таких непредвиденных случаев. А мы постараемся повторить спектакль, как только бабушка исправит тунику. Может быть, даже на Масленицу.

- Но меня уже не будет здесь на Масленицу. Я буду в районной школе.

- Разве можно? - Всплеснула руками эстетка.- Зачем туда ходить?

- У бабушки больше нет денег,- тихо, с трудом призналась Полинка.

- Какое  несчастье! Как ты меня огорчила! - воскликнула Марина Романовна, - но ты не забудешь Новейший? Не забудешь нас всех? Я тебя буду вспоминать каждый день!

   Полина уже не могла сдерживаться, и самым постыдным образом заплакала. Учительница нежно обняла ее.

   - Давай с тобой почаще видеться, приезжай к нам всегда, когда захочешь. Ты можешь гулять с нами, бывать на всех наших праздниках. Ведь мы будем  видеться, правда?

   Полинка кивала изо всех сил.

- Не вешай нос! Постарайся чувствовать себя самой счастливой и красивой именно теперь. Ведь ты все та же добрая, умная, смелая, талантливая девочка! Открыть тебе секрет? С судьбою надо вести себя так, чтобы заставить ее восхищаться тобой! Она тебе гадость - а ты ей: тьфу! И она растеряется! А ко дню рождения я пришлю тебе открытку.

- Да. Я буду очень ждать открытку. И буду приезжать.

Полина вернулась домой. Августа встретила её новостями:

- Я нашла свой туфель, который пропал еще прошлой весной, помнишь? И вы тогда помогали мне его искать, и всё без толку! А сегодня утром, проводив тебя в лицей, я зашла к Прошке, вижу - валяется мой башмак посреди комнаты. Такая петрушка! Я примерила - до чего удобно! Хорошо, что еще не успела купить новые. Я так обрадовалась! Спрашиваю Прошку – а он молчит и смеется.

- Как он может смеяться! - воскликнула Полинка. - Это он во всем виноват! Урод! Генетически модифицированный продукт! Гриб галлюнациогенный!

- И эта туда же! – Опешила Августа.

Полинка всё же пришла на Рождественское Представление. Она нашла место в самом дальнем углу, затаилась там и принялась искать взглядом Марину Романовну. Эстетка блистала и дирижировала перед самой сценой. В руках ее, как почти всегда, были цветы, на губах – улыбки и россыпи смешков. В воздухе витала радость и легкомысленный, украшенный стеклянными бликами, запах хвои.

Вокруг лицеистки без умолку болтали, и Полине показалось, никто не удивлен тем, что не она танцует в сегодняшнем  спектакле. Само собой разумелось, что роль Саломеи создана для Маши Новиковой, Маша танцует Саломею каждый год, и невозможно вообразить, чтобы танцевала не она. Болтали о том, что старичок в первом ряду - это учитель самой Марины Романовны, потому что она тоже учится, заочно, и как раз на театрального режиссёра, а этот спектакль – её зачёт. Полинка поняла, что дело было вовсе не в платье. Платье - ерунда! Это же театр. Так же, как она сама могла сыграть принцессу, какая-нибудь драпировка могла сыграть принцессину тунику. Просто Полинка так и не научилась танцевать, как нужно, и Марина Романовна обрадовалась случаю отстранить её от спектакля.

Полина не смотрела на сцену, почти не видела красавицу Машу-Саломею, ей казалось, ни о чем даже не сожалела. Полинка не спускала глаз с эстетки.  Ей нужно было насмотреться. Потому что после рождественских каникул уже нельзя будет сюда вернуться.

После каникул она надела черное платье и отправилась в казенное заведение. До ее возвращения Августа и Прошка словом не перемолвились.

Августа теперь была грустна и молчалива, кроме перипетий с внучками у неё приключилась ещё невзгода - стали сильно болеть кости, трудно двигаться. Какое это необычное переживание – когда ощущаешь и понимаешь, что твои кости состарились и поистёрлись, как какие-нибудь вещи, карандаши или прищепки! Прошка был растерян – его  волновали человеческие печали, он как раз об этом читал главу в Книге Жизни, очень объёмную главу, похожую на Галактическую Жалобную Книгу. Но особенно он сочувствовал Августе.

   Однажды среди дня, хлопоча по дому, Августа заметила, что в кукольной повозке на зеленой расстеленной рубашке-пелёнке рассыпана груда белой морской гальки, янтарей и перламутровых раковин. Она подошла, поиграла камушками, подивилась на них, но не стала просить Прошку вернуться. Россыпь гальки оставалась до вечера, оставалась она и на следующее утро. Наконец Августа почувствовала свое одиночество и жалобно позвала Прошку. И из гальки сразу заблестели его глазки и раздался заливистый смех.

Девятнадцатого января, в день рождения Полины, в прошкиной игрушечной коляске вместо него оказались три пунцовых розы. Полина теперь не заходила к Прошке, но Августа позвала ее, показала чудо и подала букет. Девочка взяла цветы с опаской и, почти не глядя, совсем не радуясь им, бултыхнула в первую попавшуюся вазу.

- Тоже мне цветочек,- проворчала она,- чудесит же, когда хочет, вредный гриб!

Почтовый ящик оставался пуст до самого вечера. Но с  вечерней почтой в него опустился плотный, благоухающий белизной и духами, конверт из какой-то другой жизни. Полина разодрала атласную бумагу и увидела… Анку. Анку, Анку, многократно клонированную все ту же Анку. Она отнесла весь ворох Анок и молча ссыпала на кухонный стол перед бабушкой. Августа встрепенулась. Она стала искать письмо. Но были только фотокарточки!

- А письмо? - спросила Августа.

- Ничего больше не было.

Августа внимательно осмотрела конверт.

- Опять без обратного адреса. Какая  она безголовая!

- Это чтобы мы ее не доставали просьбами,- заметила Полина.

Августа удивленно взглянула на нее, но тут же  вернулась к фотокарточкам. Она смотрела на них, и лицо ее светлело.

- Полинка, да это же свадебные фотографии!

Полина взглянула и увидела: Анка, в  красной юбочке, красно-белом коротком пиджаке, в белой широкополой шляпе с алыми лентами и красных кроссовках, с загорелыми руками и ногами, хохочущая, и Кузя в желтом костюме, при галстуке «пожар в джунглях» и с усмешкой в бравых усах, повисли с двух сторон на румяном и веселом ксендзе. На других карточках они его целуют и тормошат. Обнимаются, машут руками, прыгают перед собором, мельтешат в автомобиле, суетятся среди блюд и тортов.

- Может быть, у Анки все и наладится,- улыбаясь, заметила Августа.

На обороте одной из карточек она прочла дату, название церкви, имена жениха и невесты, написанные Анкиной рукой.

- И ни слова ни о чем! – негодовала Полина.

- Ни слова! Но это чтобы еще сильнее удивить нас и порадовать. Узнаю Анку.

Полина  весь вечер плакала, и  бабушкин яблочный пирог, бабушкины увещевания, поцелуи и шутки не могли утешить ее. Пришли гости, подруги Августы, благообразные старухи, принесли подарки. Но Полине легче не стало. Она проплакала и всю ночь.

На следующий день Августа даже решилась попробовать вернуть Полину в Новейший. Она собиралась сама позвонить Марине Романовне и посоветоваться с ней, или поехать к директору лицея узнать, нет ли какого-нибудь благотворительного фонда. Но Полинка уже не хотела учиться в Новейшем!

Ей нужно было только еще один единственный раз, последний, побывать там.

Робко, как всегда, вошла Полинка в Джунгли, и неуклюже пробиралась среди кадок с пальмами. Марина Романовна выпорхнула из-за буйно цветущих кактусов ей навстречу.

- Дорогая, наконец-то! Почему ты не приезжала раньше? Я ждала тебя  каждый день!

- Три дня назад,- тихо, потупив глаза, дрожа от волнения, проговорила Полинка, - был день моего рождения. А ваша открытка  до сих пор не пришла. Может быть, вы не знали моего почтового адреса и не смогли отправить? А мобильник у меня отключен. Так что sms-ку вы тоже не могли послать! Вот я и приехала за открыткой сама.

- Все дело в том,- Марина Романовна, положив легкую ладошку на плечо Полины, говорила мягким теплым шепотом, - что в открытке совершенно ничего невозможно выразить. Написанные слова становятся пустыми, безликими, - так зачем писать? Лучше я все скажу теперь, видя перед собой твое милое лицо. Я бесконечно рада, что ты есть на свете, что ты  такая, какая ты есть. Красивая, талантливая, великодушная, любящая, доверчивая, умная, смелая, искренняя. Живи же долго и счастливо, на радость всем, кто рядом с тобой...

- Ага, спасибо! - Полина подняла наконец глаза на весело воркующую эстетку.

Ее взгляд заставил заморгать Марину Романовну, олицетворявшую нежность. Полина, резко повернувшись, вышла.

   - Олина, Оля! - взывала ей вслед растерянная эстетка, да так  навсегда и осталась в Джунглях.

Августа глядела на цветы, уныло повесившие тяжелые головы и утратившие благоухание. Она не могла выбросить этот увядший букет. Она глядела на него, пока цветы не обернулись Прошкой. Он вновь засмеялся от радости, увидев Августу.

- Хороши были розы? – спросил младенец, безмерно довольный своей выдумкой.

- Да, Проша. Но Полинка... Честно говоря, ей не нужны были розы. А раньше она так радовалась каждому пустячку! Эта противная девчонка из Новейшего, эстетка, не прислала ей открытку!

Прошка приуныл.

- Опять я во всем виноват.

- Почему ты? Это я, легкомысленная старуха, послала её в Лицей, не зная, смогу ли оплатить даже второе полугодие, без всяких гарантий...

- А я? Меня тоже очаровала Марина Романовна! Меня, древнего старика!

- Тоже мне, Прохор Прохорович! Тебя-то как?

- Видел я её, бывал в Джунглях, слушал. И всё мне нравилось! Так она хорошо с Полиной говорила, складно, ласково! Цитаты подпускала! Купился я!

- Ну так что ж, если купился, ты и помочь не мог…

- Я должен был что-нибудь придумать! Превратиться в музыкальную открытку!

- Ага, ты уже помогал таким манером Анке. Лучше не надо.

- Значит, я ни на что не годен…

- Ну что ты, Прошка, такое говоришь. Ты совершенно замечательный. Просто ты не прагматик.

- Не кто я?

- Не очень ориентируешься в реальной жизни.

- Это точно. Я не прагматик! – посетовал младенец.

- А мне без тебя было бы тяжеленько.

- На что же я тебе сдался? – удивился уродец.

- Легче уже оттого, что чудо существует, даже вроде и бесполезное. Лежит себе тихонько в уголку и смеётся, как ты! То похоже на морские камушки, то на цветы, а то просто… Вот такая петрушка!

третья часть

ПРО ПРОШКУ И ПРАПРАБАБУШКУ АВГУСТУ

1.Черно-белая фотокарточка.

В вечерних сумерках, в тишине Прошка досказывал Августе свою сказку, ту, что так наскучила когда-то Анке и совсем неинтересна была Полинке.

«...Деревянные вещи со временем приходили в негодность. Старые лодки тонули или истлевали на берегу в осоке, карандаши ломались и стачивались, бревенчатые дома  иногда ветшали и разваливались сами, а иной раз даже сгорали вместе с прекрасной мебелью из натуральной древесины, плетёнными креслами, корзинками и сундучками. Очень обидная тенденция! Со временем разрушались все до единого творения Мастера. Он  огорчался, когда пропадала его работа. Особенно некоторые из вещиц, которые, как он думал, ему удались на славу. Ведь не все его изделия были равноценны - среди них встречались и деревянные велосипеды, и даже деревянные самолеты… Но иногда получались истинные шедевры. Но и они оказались не вполне совершенны – они тоже разрушались со временем! Радость созидания омрачалась.

Не прошло и миллиона лет, как Мастер пожалел о своей затее, о том, что извёл Дерево на древесину. И пожалел о Дереве. В мире очень его не хватало, ведь оно было по-настоящему совершенным, потому что вечным. Когда-то можно было, полеживая под ним, ничего не делать, просто смотреть в вечное небо и радоваться вечной радостью. Времени тогда не было, время – оно вроде лака на поверхности деревянных изделий… »

Прошка вздохнул. Августа, впрочем, тоже вздохнула.

- Как ты думаешь,  в этой сказке есть намёк? – полюбопытствовал младенец.

- Я тоже вспомнила одну сказку, -   оживилась Августа, - обычная детская сказка, даже с бабой Ягой в главной роли, еще недавно читала девочкам. А как похожа на твою! Братьев, богатырей, решивших совершить что-то прекрасное, баба Яга превратила в истуканов. Будучи деревянными, они все понимали, слышали, видели, сострадали, даже плакали… Но потом были расколдованы, все закончилось хорошо.

- Ага! – довольно произнёс младенец, - есть намёк!

- И ты знаешь, мне кажется, я и впрямь - старая прищепка. Из тех, что наделал мастер. И меня вроде как влечёт куда-то всю жизнь. Может быть - к Пню?  Может быть это ты мне расскажешь, так всё на самом деле, или не так?

- Мне кажется… Но я ни в чём не уверен. Дерево-то я видел. Ты не представляешь, как странно, как запутанно  у вас тут  все выглядит со стороны…

- А ты со стороны смотришь?

Прошка смущённо кивнул.

- Я иностранец.

- Из какой такой страны?

- Я неточно выразился. Скорее я похож на инопланетянина.

- Что за планета такая, расскажи-ка!

- Да это не планета! Я пытаюсь объяснить простыми словами необъяснимое. Я – иномирянин. Из другого мира, это ещё дальше.

- А что за мир там у тебя? – Августа любопытствовала, как она сама полагала, до неприличия.

- Это - иные пределы.

- Вроде иррациональных чисел?

- Сама увидишь. И скоро.

- Скоро?

- Мы с тобой будем там вместе.

Августа помолчала.

- Ты мой ангел-хранитель, да?

- А кто это – ангел-хранитель? Что он делает? Я таких никогда не видел. 

- Ну ты и двоечник, Прошка, плохо читаешь, раз не знаешь таких простых вещей, как ангелы-хранители! – Августа даже расстроилась из-за необразованности подкидыша, - я дам тебе одну книжку посмотреть.

- Так я же и не скрываю, что ничего у вас тут не понимаю.

- Ну и кто ты в таком случае?

- Ты знаешь. Я – «не прагматик».

- Ладно тебе шутить! Почему нам с тобой по пути?

- Ты знаешь. И не знаешь. И знаешь именно потому, что не знаешь.

- Знаю! Ты - тайна.

- Да, я тайна твоей жизни, мира и вообще.

-  Честно говоря, я давно догадалась. И чтобы там мне ни говорила Клара Егорьевна, я-то знала, что ты не истощённый младенец! Ну разве что на минуточку ей поверила! Да она и сама себе не верила, очень была удивлена…

- Так я потому и тут, что ты в меня веришь. Ты всегда знала, что я есть.

- Но сперва-то мы приняли тебя за чудо. Тем более уж очень ты стал стараться нас удивить, такие выделывать кренделя…

- Да, мне более пристало лежать тихо, быть незаметным. Я старался ради Анки.. Она хотела от меня чудес или не хотела знать меня вовсе. И Полинка туда же! – огорчённо вспомнил младенец, - а они твои внучки всё же, вот и пришлось стараться… 

- А ты - тихая тайна жизни, которая просто существует, беспомощная, как солнечный зайчик. То, что она есть – и есть самое расчудесное чудо. Это так… поддерживает. Они-то ещё не знают. А я всегда знала. Даже когда занималась ерундой, можно сказать, теряла время. Пыль там вытирала, или белила потолок на кухне. Взберусь на верхотуру,  и радуюсь, как будто небо крашу…

- Я видел, ты чуть не упала с табурета однажды, он на столе стоял, и одна ножка была короче!

- Ты-то откуда знаешь? Ты же был невесть где! В своих иных пределах!

- Я не совсем обычный, - пожал плечиками младенец. - Не даром же Клара Егорьевна удивлялась!

- Значит, всё было не зря! – Заключила Августа. - И те годы, что я просидела в тёмном тесном классе,  где у меня плевалось сразу сорок учеников, которым математика была интересна меньше, чем какая-нибудь жёванная резинка! В то время у меня в сумочке не было даже пудреницы!

- Зато вместо пудры всё лицо было перемазано мелом! – Заметил Прошка.

- Пудреница появилась много лет спустя,  а потом однажды пропала, красная…

- С овальным зеркальцем!

- Откуда ты всё знаешь? Тебя ж ещё не подкинули тогда! Ты же появился в тот вечер, когда мы сидели на кухне, и свистел зелёный чайник…

-  Сам не знаю! Но ты-то обо мне знала, вот и я о тебе знал, а как это получается, не знаю… Тайна!

- А ты помнишь тот вечер? Мы были на кухне, а ты тут один. Какие у тебя были первые впечатления? Тебе понравился наш мир?

- Это интервью? – Засмеялся уродец. - Я испугался ужасно, до паники! Мне показалось, я запутался в бесконечно малых дробях, или в нитках...

- Наверное, и я, родившись, орала от страха.

- Ты была тогда ещё так наивна! А я уже знал целые числа. Но здесь чуть было не перестал верить в собственное существование. Сплошные дроби!

- Как я тебя понимаю...  А как ты выберешься отсюда обратно? То есть мы с тобою…

 - Просто подождём. Это так просто!

- Но скажи, не буду ли я тосковать в твоих «иных пределах»? Все-таки привыкла здесь...

- Тебе понравится. Например, там нет длинных очередей в поликлинике и грубых медсестёр. Уже одно это обстоятельство достаточно располагает к тем пределам, правда?

- Весьма, - согласилась Августа.

- Вот сейчас ты смотришь в ночное небо, полное звёзд, оно зачаровывает тебя таинственностью. А путь туда ещё таинственней!

- Мне уже захотелось собирать чемодан, - заметила старуха.

- Тебе нравится на этой земле милосердие. А там больше милых и сердечных людей! Тебя восхищает великодушие. А там души ещё великолепнее! Там – мир мечты, но он - самый настоящий. Более настоящий, чем этот. Мне трудно объяснить, но ты  увидишь!

- А солнце? Первые клейкие весенние листочки, ручейки на тротуарах, воробьи, которые бултыхаются в весенней луже и оглушительно чирикают?

- Конечно, если хочешь. Ты увидишь чудеса! А вот тайн для тебя уже не будет.

- Извини, что я всё о мелочах… А чистое глаженое постельное бельё, а мягкие подушки?

- Всё, что пожелаешь!

Большие руки Августы лежали на ее коленях, она склонила голову и молчала. Уже совсем стемнело, комната стала синей, а небо за окном черным. Прошкины глазки сияли жуками-бронзовиками.

- Если честно, очень хочется тебе верить.

- Иди спать, Августа, умойся, ляг в свою чистую постель, не забудь распахнуть окно и взбить подушки, и смотри в ночное небо, дыши весенней свежестью. Тебе приснятся прекрасные сны. А утром ты проснешься веселой,  отдохнувшей. Будет солнце, будет новый день.

- Чтой-то ты меня уговариваешь, как младенца? Уже сто лет меня так не укладывали, – усмехнулась Августа. - Да, правда, пора спать. Поздно! А Полинки до сих пор нет дома. Боже мой, где она? Мобильник-то больше не работает. И вечно эти "Фломастеры"!

- Она скоро вернется.

Вернётся! Августа тревожилась, когда внучка допоздна пропадала, но когда она возвращалась, иногда бывало ещё хуже. Потому что она приводила «друзей». Но Августа-то видела, что «друзья» эти - не друзья. Если прямо говорить, настоящий сброд. Злые, безобразные, бессмысленные, безграмотные, с трудом изъясняющиеся на родном языке молодые люди и девицы приходили, потому что Полинка разрешала им сильно шуметь, без меры пить горячительное, опустошать кастрюли и, вообще, вести себя как угодно. Про бабушку Полинка думать не хотела. Когда Августа замечала, что ей не очень-то нравится эта весёлая компания, да и просто мешает шум, Полинка отвечала:

- Это мои друзья! Дай мне жить! Ты-то отжила своё!

Августа попыталась было объяснить Полинке, что у неё странные представления о «жизни», что «жизнь» не такая страшная, как её друзья. Но Полинка взбеленилась и ответила:

 - А ты что для меня сделала? Сама отправила в районную! И кто ты такая, чтобы мне указывать? И кем, вообще, был мой прапрадед? Я и фотокарточки его не видела! Так что дружу с кем хочу!

- А я думала, ты добрая, - только и сказала Августа.

- А на фига мне быть доброй? – Возразила Полинка.

Почему-то Августе всегда казалось, что такая милая длинная чёлка внучки, и шрам под чёлкой – гарантия её избранности, неподверженности обычной порче. Какая наивная старуха! Конечно, всю эту бессмысленную дичь внучка повторяла за «друзьями». Но страннее всего было, что она стеснялась своей прапрабабушки перед этим сбродом. Ей было стыдно, что Августа кормит птиц под тополем, что она образованна, что говорит необычно, на языке, непонятном «друзьям», и что у неё старая чистая залатанная одежда. И что в доме прибрано и бедно.

Впрочем, Августа уже бессильна была убирать все следы ночных дебошей. Они сожгли электрический чайник. И старый зелёный тоже сожгли. Августе постепенно не оставалось места в родном доме. Она всё чаще разглядывала старые фотографии в очень старых фотоальбомах, и иногда ей казалось, что её дом – там, под плюшевыми переплётами. И если туда уйти, можно ещё пожить. Просторнее будет, чем здесь.

Но сегодня Полинка не пришла, было тихо и пусто. Августа отправилась спать. Она умылась, распахнула окно, но, когда стала взбивать подушку, к ее ногам, шурша, упал белый конверт. Августа подняла его и крепко зажала в руке, уже зная, что это письмо от Анки. Анки, которая не писала так долго, целую вечность!

"Милая ба! Я потому тебе долго не писала, что хотела сделать сюрприз. Ты же знаешь, как я люблю делать приятные сюрпризы! У тебя теперь есть прапраправнучка! Ей четыре месяца. Она классная, здоровая девчонка, весит уже, как лошадь - восемь килограммов. А назвали мы ее Августой - в твою честь..."

Разве так бывает - удивилась Августа - в честь живой бабушки внучек не называют... Может быть, я уже умерла? Но думать об этом было не столь важно и интересно, как читать Анкино письмо дальше.

"...Я очень скучаю по тебе, и вот теперь у меня есть маленькая Августа. А ты почему не пишешь мне? Я так жду твоих писем, а их нет и нет. И Полинка тоже не пишет. А у нас все хорошо. Мой Кузя купил новый автомобиль..."

Августа перелистнула страницу и нашла фотографию. Она ахнула и даже засмеялась. На нее смотрели веселые, ласковые, как будто любящие, глаза младенца. Девочка с фото тянула к ней ручки и болтала ножками. На ней было белое пышное платье. Перед объективом ребёнка держала строгая, неулыбчивая дама, как будто похожая на Анку, но в черном длинном платье, на вид настоящем старинном, с пелериной и большими пуговицами, с кружевными манжетами и воротником. Впрочем, и вся фотография была не цветная, а черно-белая, и белое немного пожелтело от времени. Таких было полно в плюшевых фотоальбомах Августы. Изображение окружали изящные виньетки, а причудливо заплетенная надпись говорила о том, что фотография была выполнена в мастерской мещанина Чижова в 1909-м году. Августа разглядывала и все больше удивлялась - ей показалось, что на карточке она сама во младенчестве, она припомнила, была такая карточка. Но радость ее нисколько не убывала оттого, что фотография оказалась настолько странной. Она читала и перечитывала письмо, потом погасила свет, легла в постель,  стала глядеть на сизо-серое (когда выключишь электрический свет) ночное небо над городом и заснула довольная, как младенец.

 «...когда по телику звучит музыка, Августа слушает очень внимательно и шевелит пальчиками, как будто уже держит смычок. Виолончель ей очень нравится. Мы с двух лет начнем обучать ее музыке - здесь все дети учатся с двух лет. И математике тоже. Она будет такой же умной, как ты, ба! И она добьется успеха. Она будет счастливой и ей даже не придётся идти для этого в официантки. А тебе не нравился Кузя! Если бы ты увидела нашу "Испано-сюизу!"»...

Было веселое, свежее, весеннее утро. Солнышко играло в комнате, прохладное и легкое, как луна. Облака над урбанистическим пейзажем неслись со звоном, благоухала клейкая застенчивая липа, выглядывали из щелей между кирпичами дома желтые цветы, Августа обходила комнаты в свеженакрахмаленном фартуке и с тряпкой, и, уже без азарта или тоски, как в молодые годы, терпеливо пыталась победить пыль и загладить все следы разора после Полинкиных дебошей. Ведь даже просто передвигать ноги для Августы теперь стало не пустяковым делом. Паркет сделался «пересечённой местностью».

Почему-то Августе теперь всё время вспоминалась красная пудреница, неотвязно таки маячила перед внутренним взором, и было её жалко. То есть не саму пудреницу, сильнее даже царапин на её поверхности, всего, что было связано с ней и заключено в ней. Жаль не пудру, а время. Тешили мысли о прапраправнучке. Ей казалось иногда, что она решилась бы навестить даже далекую Испанию, если бы Анка позвала. Августа ждала, что Анка пригласит бабушку с сестрою. А пока что рассказывала обо всём Прошке. Получилось так, что начав с пудреницы она пересказала ему всю свою жизнь, как будто вся она была заключена в эту потёртую пластмассовую коробочку, как в сказочную шкатулку, и стоило её открыть, всё вспомнилось… Но Прошка итак всё знал! Он сам мог пересказать Августе всю её жизнь. Он даже лучше помнил события и вернее мог объяснить её собственные поступки и чувства.

Но этим весенним утром Августа не нашла своего приятеля в его повозке. Игрушечная коляска оказалась полна сыпучей, влажной, холодной земли. Вокруг еще только накануне чисто вымытый пол так же был усыпан землею, и новые ярко-охристые комья готовы были ссыпаться с самой верхушки горки. Августа замерла. Подошла осторожно, дотронулась до холодной земли и отдернула руку. Долго смотрела. Потом легонько потрогала желтый свежий венчик одуванчика - там росли те же одуванчики, что и между кирпичей на наружной стене дома.

- Прошка,- прошептала она, - для чего ты насадил здесь этот огород? Где ты?

- Я здесь!

Белой крылатой тенью промелькнул он в лазоревом небе, лучиком проскользнул в форточку и, хохоча, упал на руки Августы. Он был голый, такой тощий и прозрачный, что  Августа стала озираться в поисках зеленой рубашки, и тут же заметила, что ею и вытирала пыль.

- Ах, Господи, как это могло получиться! - воскликнула она, поспешно отряхивая тряпицу и заворачивая его.

А он между тем жалобно и обиженно плакал. Августа растерялась, расстроилась, уговаривала его, расспрашивала, а он не отвечал вразумительно. Он голосил все громче, как неразумный невнятный младенец. Вошла Анка.

- Ба, Августа не выносит света. Зачем у тебя так ужасно светло?

Анка бросилась к окну и поспешно опустила шторы. В комнате стало темно. Ребёнок и впрямь затих. Анка упала в кресло и прикрыла глаза руками. Она была в строгом чёрном платье с пелериной, с кружевами и большими пуговицами.

- Достало меня это ослепительное лето!

- Анка! Это ты? - воскликнула Августа, - поверишь ли, я не заметила, как ехала в поезде через всю Европу! Или в автобусе? Не помню! Я, кажется,  даже не смотрела в окно! Так это и есть моя прапраправнучка?

Августа заглянула в лицо ребенку. Да, это была та самая девочка! В темноте нельзя было различить цвета, даже румянец у ребёнка на щеках не разглядеть, из-за чего она казалась в точности такой же, как на фотокарточке, чёрно-белой.

- Ты же любишь свет, солнце, море, яркие краски! – Заметила Августа Анке.

- Терпеть не могу! – Возразила Анка. - А она так вообще не переносит! Из-за неё мы не поднимаем штор никогда. Темно, зато интерьер получился необычный. Тебе нравится, ба? Это не наш сарай, правда?

Августа огляделась. Она находилась в просторной комнате, как будто красивой, но чем-то очень странной. Кроме создаваемого шторами полумрака здесь витала еще туманная мгла. Осторожно ступая, чтобы не споткнуться в этой мгле и в этом полумраке, Августа с маленькой Августой на руках обошла комнату, и тогда поняла, что туманную мглу создают черный мягкий палас, устилающий весь пол, черная ткань, покрывающая стены,   черная мебель и огромные черные глубокие шелковистые кресла, в одном из которых спряталась Анка.

- Это моя комната. Мне здесь хорошо и спокойно. Раньше я не могла дышать от пестроты и света.

- Но ведь ты писала другое! И на фотографиях всё выглядело иначе!

- Да нет, точно так, - возразила Анка.

Августа как раз набрела на что-то громоздкое, при ее прикосновении с шуршанием покатившееся по паласу. Выкатившись из тьмы в полумрак, оно оказалось детской кроваткой – резной, из черного дерева. И одеяльца, и подушечки, и простынки казались так же черными. Августа ахнула.

- Что за мода такая? Как ребёнок может жить и правильно развиваться в таком склепе? Да она вырастет слепой! Ты сошла с ума в этой Испании, бедная моя девочка!

- Это моя приватная территория, делаю, что хочу. - Ответила Анка. - Если мой вкус отличается от твоего, это еще не значит, что я не в своем уме.  А ей нравится.

- Лучше бы ты купалась в океане и щёлкала по носу дядю короля, чем так вот с ума сходить! Может быть, погуляем? Я хотела бы посмотреть на эту страну. Может быть, в Испании принято дурачиться?

Они собрались и вышли. Анка сменила длинное строгое чёрное платье на  тоже черное, как ночь, и даже искрящееся звездами, но коротенькое платьице, перетянутое широким жестким черным поясом. Августу несколько смущала странная одежда внучки, смущала чернота изящной детской коляски. Но всего больше смущал её собственный не слишком подходящий для прогулок за границу наряд – старый потрёпанный халат из голубого сатина и к тому же в белую горошину, в котором она дома убирала пыль. Вот что значит собираться впопыхах! Наверное это из-за Полинкиных фокусов она потеряла голову и ничего теперь не помнит. И всё же хорошо, что добралась.

Августа легко и бесшумно катила перед собой коляску. Ей здесь было значительно легче передвигаться, чем дома. Может быть, надежда помогает? Эту девочку она воспитает лучше всех предыдущих. Прапраправнучка вырастет такой умной, необыкновенной, совершенной, что станет подругой Августе. Может быть, как раз эту девочку она ждала всю жизнь, почти сто лет. Августа вглядывалась во младенца. Та тоже глядела на неё, спокойно, как Прошка.

Улочка была чистая, красивая, увешенная изящными балконами и декорированная множеством дверей и окон с навесами, затененная кронами деревьев.   От этого она казалась чёрно-белой.  Они свернули на другую подобную же улочку, потом на  третью. Все улочки были чересчур тенисты и чёрно-белы.

- Я тебе покажу и настоящий Мадрид, - сказала Анка, только как бы у тебя голова не закружилась. Мы выйдем на самую большую улицу!

- Пойдём. – Сейчас Августа  мало обращала внимания на архитектуру. Она искала свет и солнце для своей прапрапра.

- Ты посмотри, посмотри, какой город! – взывала Анка. – Ба, ты как будто не здесь!

- Задумалась! – Спохватилась Августа. - А хорошо ли здесь живут учёные?

Анка удивленно на нее взглянула.

- Что это тебе понадобились учёные, ба?

- Ты же хочешь учить Августу математике!

- Так вот ты о чем! Об этом не беспокойся. Тебе такая жизнь и не снилась. Вообще, повезло девчонке! Особенно с отцом. Если бы не Кузино благородное происхождение, если бы не его ловкость… Ну и Стефана, конечно, принимает участие. Всё, о чём я когда-либо мечтала, обломится Августе…

 - И я много мечтала. В детстве, бывало, о горбушке чёрного хлеба. Потом уже никогда и ни о чём я не мечтала так горячо! А у Августы всегда будет такая большая горбушка чёрного хлеба, какую она только пожелает!

- Нет, ба, не выйдет. Здесь только белый хлеб. Но не волнуйся, она будет в шоколаде!

- И твоя прапрабабушка, и прабабушка, и бабушка, и мама – все мечтали. И если вспомнить – мало что у них сбылось, а уж беды были, о каких никто даже и не мечтал. А у Августы будут заводные игрушки. И она сможет сколько угодно вырезать себе бумажных куколок из фотографий…

 - У неё будет компьютер, ба! Ей не нужны будут бумажные куклы! – Напомнила Анка.

- И в школу она пойдёт в красивом платье…  Может быть время такое было – неправильное, а теперь прошло? Часы пойдут по-другому? Так не верится же! – Августа покачала головой.

- Что это ты такая пессимистичная, как будто она уже обречена? Ведь все как раз наоборот.

- Меня тревожит эта черная коляска, эти черные пеленки.

- Если тебя это так волнует, я попрошу Стефану, и она тебе объяснит, что в свободной европейской стране можно выбирать любой цвет пеленок - какой нравится! И ничего в этом нет особенного! – Заявила Анка с превосходством завзятой европеянки.

- Ну, здесь я твою Стефану за пояс заткну. Сама знаю про свободу и демократию. Только вот почему тебе нравится черный?

- Это чумной цвет. Ты поймешь. Хочешь мороженого? Слышишь шум? Сейчас мы выйдем на самую большую улицу Мадрида.

- А ты уже нашла школу для Августы?

- Стефана нашла. Но придется  возить на автобусе.

- Я буду возить ее и в школу, и домой.

- Спасибо, ба.

- Одежду для неё буду заранее греть на батарее, до будильника…

- Ну ты приколистка! – Засмеялась Анка. - Ещё валенки ей купи, будет полный улёт! Посмотри вокруг!

Августа огляделась по сторонам.

Оживленная толпа двигалось по улице и переговаривалась. Но все эти весёлые неугомонные люди были в чёрном.  Их фигуры напоминали графику, выразительный угольный рисунок на фоне белизны зданий. Не совершенно безупречной белизны, белый казался чуть пожелтевшим.

- Странный город, - заметила Августа, - я всё представляла ярким, пёстрым. Судя по твоим фотографиям…

- Почему ты не привезла  Полину? - перебила Анка.

- Полинка фокусничает. У неё трудный возраст. Может быть, это пройдёт. Ты позвони ей!

- Ну а как поживает Прошка?

-  Прошка! – Обрадовалась Августа, - ты ведь про него еще ничего не знаешь! Оказывается, он...

Но  Анка не слушала.

Прошло невесть сколько лет, кажется, много, а девочка оставалась все такой же. Она не росла, не говорила, не ходила, у неё не резались зубы. Она даже не плакала, а смотрела спокойно и лучезарно, и очень этим напоминала Прошку. Часы на самом деле изменили свою повадку. Когда ни глянешь на них, сколько ни глядишь – всё те же цифры, светятся и не меняются. Поначалу Августе это казалось очень и очень странным – всё же электронные часы, не механические. Те, если остановились, значит, сломались. А электронные, если сломались – гаснут. Эти же и не сломались, и не идут, а смотрят тебе в лицо, не мигая…

Солнце забуксовало в облаке – и никуда. Белые, не совсем белые, чуть пожелтевшие, дома вросли в землю. Это, конечно, в обычае домов, оставаться на своих местах, но хотя бы один покрасили к празднику! Или построили ещё какой-нибудь новый! Так нет же. И толпа не меняла своих красок. И автобус, широко распахнув двери, не трогался с места, ждал, когда же взберется на подножку величавая старуха, ведя за руку внучку. Девочка поедет в школу учиться читать и считать, играть и танцевать, чтобы вырасти умной и жизнерадостной, и оживить наконец это сонное царство, испанское королевство. Чтобы удивить весь свет и оправдать надежды прапрапрабабушки… Старуха с удовольствием будет сопровождать ее в школу, ждать окончания занятий и увозить домой, расспрашивая, что нового об этом мире она узнала сегодня… Но Августа все еще держала на руках запеленатого младенца.  Анка и Кузя Ритурнель тоже не менялись и очень скучали.  Да и Августа, честно говоря, скучала.

Иногда она ходила гулять со своей нерадивой прапраправнучкой в Парк. По вечерам там бывали танцы и играла живая музыка. Дискотек не бывало и в помине – никаких дисков никто не крутил. Играли настоящие духовые и струнные инструменты, и даже барабаны! Совсем как в дни юности Августы. Однажды ей даже захотелось потанцевать, но она постеснялась своего голубого халата. Днём оркестр тоже играл – популярную музыку, любимые гуляющей публикой шлягеры.

Однажды там, в оркестре, случился казус. Один виолончелист оставил свою виолончель и ушел, никому не сказавшись. Или он заблудился в недрах квартала, или нашел себе другой инструмент - но он не возвращался. И тогда в оркестр пригласили Августу. Они не посмотрели, что на ней халат в горошек. Они знали, что она играет превосходно, теперь даже лучше, чем когда-либо. Лучше, чем на выпускном экзамене в музыкальной школе. 

Музыка Августы очень хорошо вписалась в природу Парка. Деревья росли крепче, травы цвели дольше, птиц слеталось больше с тех пор, как она играла там. Её музыка всё неразрывнее переплеталась с тенями и светом, ветвями и запахами в Парке, а сама Августа – со своей виолончелью. Люди плясали, топали, пели и кричали на танцплощадке, а маленькая Августа спокойна спала в своей коляске, ни разу она не проснулась, не заплакала. Ни разу никто не заметил её.

Играла Августа превосходно, и знала об этом. Но только остальные музыканты как будто не радовались её искусству, не разговаривали с ней, не глядели даже в её сторону. Они вообще не двигались, как нарисованные углём на слегка пожелтевшей бумаге, или на старинной чёрно-белой фотографии. Только у трубачей раздувались щёки. Исполнять приходилось изо дня в день всё те же шлягеры, и они наконец приелись Августе. Она опять заскучала.

Казалось, время остановилось, и так будет всегда. Августа подумывала, не съездить ли ей куда-нибудь хотя бы ненадолго. Она даже сходила в одну лавку, и, объясняясь жестами, выбрала и купила себе отличный удобный дорожный костюм из добротной ткани. Правда, чёрный – вся одежда в этом магазине была чёрной. 

Издалека её подбадривал тихий знакомый голосок:

- Августа, Августа, пора в путь, здесь ты всё уже видела...

Поднимет телефонную трубку – он доносится оттуда. Включит телевизор – он звучит в рекламе авиакомпаний, автомобилей, лекарств, в социальной рекламе, не говоря уже про рекламу дорожных принадлежностей. Августа торопилась, но всё равно завозилась. Нужно было собрать в дорогу вещи, множество незначительных, пустяковых, но совершенно необходимых вещиц. Оказалось, это ужасная морока - найти и упаковать каждую, почти непосильная задача. Досаждала и мешала скрипучая боль в костях, вернувшаяся снова. К тому же Августа ещё не знала, куда поедет… И когда она, совсем растерянная, с непригодными ни для чего склянками и неопознанными таблетками в руках, опустилась, обессилев, на край дивана и повесила седую голову, то вдруг услышала знакомый чудесный голосок ближе:

- Да брось ты эти старые фотографии, я покажу тебе кое-что куда интереснее!

Августа стала оглядываться, чтобы понять, откуда доносится звонкий голосок Прошки. И увидела кругом огромный яркий мир. Тут было все: яблоки, заря, запахи трав, из которых она сразу же выделила полынь, лаванду, и любимый запах смолы на солнце, блеск и мрак гроз за окном, дробь дождей по скату крыш, шум древесных крон и лазурь моря, белки в полёте и спокойные розовые сойки на покосившейся изгороди. Одновременно она увидела оранжевые стволы сосен в блеске снега, под небом такой густой синевы, как если бы  оно было теплое. И нашла, наконец, Прошку. Оказалось, он свил гнездо на Дереве выше и ветвистее всех сосен. И радостно чирикал оттуда, как воробей по весне:

- Августа, смотри, вот оно, Дерево! Забирайся сюда ко мне! Ты боялась соскучиться по прежнему миру, но он тоже здесь! Здешний мир полнее прежнего. Если там кто-то не мог тебя понять, и ты не могла что-то кому-то объяснить, и сама не до конца понимала, то теперь узнаешь все недоузнанное,  недочувствованное,  недопонятое, найдешь утешение всех обид, поймешь все и вся. Ты встретишь все любимые образы воплощенными и вечными. Все зацветет. Мне трудно было объяснить это там, тогда, но теперь ты видишь сама! Смотри, кто идёт!

Августа обернулась…